Утро под Катовице-2

— Ты должен хорошо кормить немецких солдат, — и протянул ей две оккупационные марки.

Нас тут же проводили в дом, усадили за стол и вскоре до отвала накормили вареной картошкой с молоком и хлебом. Наевшись, я немного покуражился, показав на работающую во дворе двадцатилетнюю дочку и делая вид, что выбираю слова в разговорнике:

— Как её звать?

— Оксана, это дочка наша.

— Сколько стоит Ак-сана?

— Куда стоит? — опешила хозяйка, — она же человек, она не продаётся!

— Даю пять марка, Ак-сана… — я нахмурившись листаю разговорник, — Шайсе, Ак-сана лежать на кровать, я любить Ак-сана. Пять марка!

— Да что же Вы говорите, господин офицер! — испуганно затараторила женщина.

— Шесть марка! — я грозно насупился, показывая всем своим видом, что отказа не потерплю.

— Нет, она не такая, помилуйте господин офицер! — женщина со слезами на глазах рухнула на колени, — А давайте я! — она одним движением сняла через голову платье, оставшись в трусах и лифчике, — Я все сделаю бесплатно!

— Пошел вон, швайне! — я злобно замахнулся на неё рукой, отчего та испуганно отползла в угол и замерла там, испуганно подвывая.

Удовлетворившись результатом представления, я собрал свои вещи, махнул рукой бойцам, и вышел из дома.

— Зачем Вы так? — спросил Радчук, когда мы отошли от деревни.

— Во-первых, добрый немецкий солдат выглядит подозрительно, Вова, а нам это совсем ни к чему, во-вторых, теперь они будут более настороженно относиться к фашистам, а в-третьих, будут прятать свою Оксану при появлении немцев. Достаточно тебе объяснений?

— Угу, — понуро кивнул боец, а я продолжил наставления:

— И ещё раз повторяю для всех! Пока мы в немецкой форме, смотреть на местных высокомерно и презрительно, они пыль под нашими ногами. Слишком доброе отношение может дорого нам стоить. Все запомнили?

— Да, — в разнобой ответили бойцы и мы двинулись дальше.

За всё время дальнейшего пути нам встретился только один немецкий патруль на двух мотоциклах с колясками. Мои документы полностью удовлетворили патрульных и мы мирно разошлись, при этом получив информацию о том, где удобно встать на ночлег — здесь поблизости, не доходя до шоссе, был хутор, хозяин которого вместе с сыновьями вступил во вспомогательную полицию и содержит что-то вроде небольшой гостиницы для немцев. Туда я и решил направиться. Интересно посмотреть, кто и как там фрицев привечает.

К пяти часам, ещё засветло, мы добрались до этого хутора, который опознали по наличию фашистского флага. Всего в поселении было четыре основательных жилых дома, по всей видимости, построенных уже после революции, и многочисленные хозяйственные постройки.

— У-у, кулачьё недобитое! — злобно процедил Радчук, подойдя к хутору.

— Знаешь их? — спросил я.

— Нет, — мотнул тот головой, — Но по домам же сразу видно, как только их не раскулачили?

— Так, всё, замолчали! — скомандовал я бойцам, настраивая их на бдительность, — работаем, как я говорил, и не вздумайте хоть слово по-русски ляпнуть, здесь враги опаснее немцев.

Бойцы подтянулись, посерьёзнели и вскоре мы подошли в хутору. Навстречу нам бородатый крепко сложенный мужик лет пятидесяти от роду.

— Добрый день, господин офицер! — поздоровался он по-немецки.

Я состроил высокомерное выражение лица и произнес:

— Мне известно, что у тебя здесь можно остановиться.

— Да, да, конечно, господин офицер, я могу предоставить в Ваше распоряжение целый дом и ужин всего за восемь с половиной марок, — мужик говорил по немецки вполне сносно.

— Ты хочешь брать деньги с немецких солдат? — спросил я, играя крайнюю степень ярости.

Мужик побледнел, испуганно хлопнул глазами, но продолжал настаивать на своём:

— Извините, господин офицер, у меня есть разрешение, надо ведь продукты закупать, бесплатно ведь никак не получится.

— Ладно, — сменил я гнев на милость, — Получишь ты марки, показывай дом!

Мужик провел нас к дому, я ему отсчитал деньги и через час вся моя группа сидела за столом и с аппетитом уминала горячий ужин, а мужик сидел рядом и отвечал на мои вопросы об окружающей местности:

— А вот три километра в сторону Жлобина, там деревня Осиповка, там все коммунисты!

— Почему же их ещё не повесили? — как о само собой разумеющемся спросил я его, обгладывая куриную ножку.

— Так они по документам беспартийные, но в душе все коммунисты, это я точно говорю, не будет от них Германии добра! Расстрелять их надо! — убежденно произнес мужик.

— А может ты сам коммунист? — задал я вопрос, не меняя скучающе-отстраненного выражения лица.

От такого поворота мужик подскочил, перекрестился и с придыханием сказал:

— Вот Вам крест, ненавижу я красных и двадцать лет назад их убивал, да и потом, иногда.

Интересный мне дядечка попался. Надо будет изыскать возможность поподробнее его допросить.

Отпустив мужика, я пересказал бойцам разговор.

— Тут в гражданскую и после неё много бандитов было, — прокомментировал услышанное Радчук, — Но чекисты практически всех выбили, а этот, получается затаился и уцелел, тварь!

— Ничего, сколь веревочке не виться, всё равно совьется в петлю, — успокоил я его и продолжил, обращаясь к остальным, — Сохраняем бдительность и осторожность, сегодня разбираться с этими предателями не будем. У нас задание — работать по немцам. Доложим в отряд, там примут решение.

После того, как мы поужинали, пришла хозяйка, вытерла стол и забрала грязную посуду, а мы, закрыв дверь на щеколду, и назначив очередность дежурств, завалились на кровати. Эх, давненько я не спал на чистом белье!

Однако спокойного отдыха, на который я наивно рассчитывал, не получилось. В половине восьмого вечера, когда уже окончательно стемнело, я услышал приближающийся шум моторов и вскоре на хутор въехал тентованный грузовик «Опель-Блиц» в сопровождении мотоцикла с коляской. Дав команду своим бойцам быть наготове, я привел форму в порядок и вышел во двор где около подъехавшей машины увидел невысокого, хорошо упитанного немецкого офицера, беседующего с хозяином. Подойдя к нему, я вытянулся по стойке «смирно», козырнул и представился:

— Унтер-офицер Клингер, по приказу майора Дитриха провожу пешую разведку местности!

Собственно говоря, можно было особенно и не тянуться, так как передо мной был интендантуррат, который, если быть точным, являлся не офицером вермахта, а военным чиновником. Но уж лучше немного перебдеть.

— Дитриха? — переспросил немец, — Знаю его, да, это очень хорошо, что я вас встретил, надо организовать охрану груза на ночь, а у меня совсем мало людей, при том, что завтра надо ехать весь день к линии фронта. Груз ценный, а на этих свиней, — он кивнул в сторону мужика, — Полагаться никак нельзя.

— Не беспокойтесь, господин интендантуррат, со мной три опытных солдата, мы можем обеспечить надежную охрану, Вы и ваши люди можете спать спокойно.

— Превосходно, а я обещаю замолвить за вас словечко перед майором Дитрихом, — пообещал мне немец, даже не удосужившись проверить мои документы.

После этих слов я обернулся к так и стоявшему рядом мужику, который слышал весь наш разговор:

— Как устроишь господина интендантуррата, придёшь ко мне со своими людьми, я проинструктирую, как мы будем нести охрану.

— Будет сделано, господин офицер, — поклонился хозяин, а я отправился к своим бойцам.

В доме я проинструктировал партизан, после чего вместе с Крыловым вышел к грузовику и демонстративно поставил его часовым, порадовав этим господина интендантуррата, который в приподнятом настроении наконец-то удалился в дом вместе с тремя сопровождавшими его обозниками.

Примерно через полтора часа в избу, отведённую под постой моему отряду, для инструктажа заявился хозяин хутора в сопровождении ещё четырех полицаев, вооруженных «Мосинками». Мужика, зашедшего последним, я вырубил ударом в затылок, после чего два моих бойца навели автоматы на остальных полицаев. Если бы те попытались сопротивляться, то мы бы их в любом случае покрошили, но это было бы шумно, что могло осложнить наши дальнейшие действия. Однако не ожидавшие такого поворота предатели дружно подняли руки вверх и вскоре лежали на полу связанные с кляпами во рту.

Удачно завершив первый этап операции, мы втроём вышли на улицу и направились к дому, где остановился интендантуррат с тремя сопровождавшими его обозниками. Крылов всё также находился у грузовика для контроля за улицей. Дверь в дом была не заперта, все немцы уже успели раздеться и лечь в кровати, так что, когда мы ворвались с криком: «Всем лежать, руки держать на виду, кто дернется — стреляю!» — за оружие схватиться никто не успел, лишь интендантуррат дрожащими руками попытался вытащить пистолет из застегнутой кобуры, но, получив от меня ногой в голову, вынужденно отказался от этой бесперспективной затеи. Надежно связав немцев, мы пошли дальше и согнали в крепкий сарай всех женщин и детей, находившихся на хуторе. Теперь можно чуть выдохнуть, большая часть дела сделана, но помня о том, что проблемы могут появиться в любой момент, расслабляться нельзя.

Оставив Иванова охранять немцев, я вместе с Радчуком вернулся к полицаям, где взял самого младшего, которому на вид было лет двадцать. Отведя этого полицая в сарай, я приступил к экспресс-допросу. Сначала, ничего не спрашивая, раздробил ему пальцы на левой руке, потом применил американскую методику утопления с использованием полотенца и через пятнадцать минут информация полилась рекой.

Со слов парня, которого звали Степан, на хуторе жила большая семья Корпань, главой которой являлся Василий — тот самый мужик, который говорил по немецки. Кстати, язык Василий изучил, находясь в плену у немцев во время Первой мировой. Кроме того полицаями были ещё два сына главы семьи и его младший брат Григорий, приходившийся отцом Степану. Так вот, что он рассказал: когда немцы стали приближаться и по дорогам потекли реки беженцев, Василий решил этим воспользоваться, чтобы повысить своё благосостояние. Он сколотил шайку из своих родственников и в течении двух недель, пока шли беженцы, эти бандиты работали, не покладая ножей и топоров. Выбирали тех, кто по внешнему виду был побогаче, или евреев («Те то умные, одеваются плохо, прибедняются, но золото у них всегда есть…»). Одних убивали рядом с дорогой, других приглашали к себе переночевать, третьи сами приходили, когда пытались идти не по самой дороге а по полям вдоль неё. Резали всех, не взирая на пол или возраст («Ну а куда детей девать? Не себе же оставлять! Но я их не убивал, это дядька Василий делал… Отпустите меня, я жить хочу… Я не хотел…»)

Вернувшись в дом, я спросил Радчука:

— Ты быстро писать умеешь?

— Да, я десять классов закончил, хорошо пишу!

— На вот, — я, покопавшись в офицерском портфеле, выудил авторучку с золотым пером и пару листов бумаги, — Запиши, что скажет тот парень в сарае о массовых убийствах беженцев, особо в подробности не углубляйся, на всё про всё тебе полчаса, потом зарежешь.

Побледневший боец кивнул, взял писчие принадлежности и вышел, а Григорий тем временем взвыл и стал отчаянно биться головой об пол.