Гонзо-журналистика в СССР

Глава 24 в которой приходится работать в праздник

Это для них эта дата была праздником. Чем-то напоминало День города. По крайней мере, мне показалось, что традиции празднования белорусского Дня города в любом районом центре проистекали прямиком отсюда.

Огромное количество нарядно одетого народа собиралось у парка Победы. Мужчины в костюмах и пальто, женщины со специфическими прическами, дети с флажками и шариками. У взрослых в руках — транспаранты, плакаты, какие-то таблички… Одна маленькая девочка держала в руках плоский кусок пенопласта на реечке, на пенопласте выжигателем по дереву был довольно-таки художественно изображен портрет маленького Ленина, как на октябрятских значках. Реяли красные флаги, фырчали моторами оригинально оформленные грузовики…

День Великой Октябрьской Социалистической Революции отмечали седьмого ноября. Царизм даже в самом названии главного для всякого советского человека праздника как бы намекал: старый режим не дремлет! Вы октябрьскую революцию в ноябре празднуете, но называете по старому стилю!

Народ на такие мелочи внимания не обращал. Передовики производства строились в колонны, их коллеги разбегались вдоль по Советской улице, чтобы махать и приветствовать товарищей и обсуждать колонны других предприятий.

На грузовиках устраивали что-то вроде средневековых мистерий: то ли живые картины, то ли сценки по мотивам труда и быта советских предприятий, или там — демонстрационные мини-площадки новых достижений заводов, фабрик и колхозов с совхозами. Как еще пацаны с Гидролизного новый котлоагрегат не приперли — вот вопрос. У металлургов-то цинкованных гвоздей было в изобилии, ребята Рикка из них на огромном листе фанеры набили надпись «СЛАВА ВЕЛИКОМУ ЛЕНИНУ».

А деревообработчики, конечно, взгромоздили в кузов стол, предназначенный Машерову. И крупно об этом написали.

Я снимал всё это на фотоаппарат, общался с народом, здоровался. Оживление было искренним. Может, не все они тут являлись ярыми коммунистами, но дубровчанам было в удовольствие выйти, себя показать, на людей посмотреть. Многие строили общие планы на вечер — посидеть с гармошкой в беседке, если ноябрьская погода позволит, а нет — так без гармошки на кухне…

Шутки-прибаутки, дружеские подначки, комплименты по поводу обновок в одежде, конечно — восхищение чужими детьми и гордость за своих.

— А Пашка-то в каком классе? Да ладно! А я его вот таким помню…

— С золотой медалью? В МГУ? Ну, молодец твоя Оксанка!

— Смотри, какие невесты растут! А вы что стесняетесь, мальчики, подойдите да познакомьтесь… Елки-палки, вынь каштан изо рта, куда тебе женихаться, туебень как есть! А ты что? Брат пойдет топиться, и ты пойдешь топиться? Кой черт ты этот каштан в рот засунул? И это здоровый пацан, пять лет...

Наконец, из громкоговорителей, развешанных на столбах, раздались бравурные звуки песен Пахмутовой, и бодрый голос диктора начал вещать:

— Открывают праздничную демонстрацию рабочие Дубровицкого предприятия деревообработки, победители социалистического соревнования! ПДО славиться своими традициями и, опираясь на них, смело глядит в светлое будущее! Во главе колонны — генеральный директор предприятия, Василий Николаевич Волков…

И далее его регалии, регалии передовиков и стахановцев, и долгий список того, за что ПДО назначили победителем районного соцсоревнования. Как обычно ноздря в ноздрю с ними шел ДМЗ, потом — вырвавшийся благодаря «рацухам» вперед Гидролизный завод, ну и все остальные предприятия — тоже.

Я помахал рукой водоканальщикам Драпезы, пивоварам Сахарского и вытаращил глаза на нефтяников под предводительством Исакова. На сей раз «мазутчики», как их презрительно называли в городе, превзошли сами себя! Кажется, буржуйское «нефтосы» прицепиться к ним гораздо раньше! В одинаковых ярких красно-зеленых спецовках, белых касках, с букетами гвоздик, они разве что шаг не чеканили! Какие, к черту, «мазутчики»? Трудовая интелигенция, синие воротнички! Кажется, Дубровицкое нефтегазодобывающее предприятие таки сделало подъем с переворотом, и теперь начнет диктовать рабочую моду. Вот что делает одинаковый стиль и грамотный дизайн одежды!

Первые ряды нефтяников несли перед собой огромную растяжку с надписью в духе «Завоевания Октября не отдадим!», широко улыбались и размахивали букетами с гвоздиками. Я сделал пару кадров — вот это точно будет на первую полосу!

Исаков отсалютовал мне по-пионерски, я в ответ тоже изобразил приветствие.

Под громыхающие песни Пахмутовой людская река следовала мимо пивбара-костела, музея-собора и памятника Ленину, мимо сооруженной тут же трибуны с всевозможными первыми и вторыми секретарями, и председателями, и заместителями, и ветеранами

Ветеранов было много, тех, настоящих, спасших мир от нацизма. Крепкие, мощные старики, они стояли у трибуны и приветствовали будущее… Будущее, которое еще предстояло определить…

Трибуну фотографировал Стариков. У меня фото высоких чинов получались плохо: то пузо торчит, то рожа кривая, то муха на шапке ползает. Светлова меня за такое мягко журила, хотя и похихикивала. Но — зачем искушать судьбу без крайней необходимости, пусть Женёк снимает. Он профессионал!

По пути к месту основных событий мне встретился Осип Викторович Чуйко и его жена — Людмила Владимировна Чуйко. То есть — мои дед с бабушкой. Я тепло поздоровался с дедом, он поблагодарил за статью, а бабушка распереживалась за фотографии с кислыми лицами.

— Люся! — сказал дед. — Ну что ты как эта! Не дергайся!

— Не переживайте, Людмила Владимировна, всё отлично получилось! Вы же видели!

— Ну а всё-таки лучше бы мне перед публикацией показали, это было бы культурно… — не-е-е-ет, свою бабушку я знал очень хорошо, и такую ошибку никогда бы не совершил.

Она у меня была перфекционистка, и запросто призвала бы всех членов хора обратно, и лично выгладила бы всем рубашки и сделала прически, и сказала бы, как правильно открывать рот, а потом заняла бы идеальную позу и предложила бы мне сделать триста или четыреста снимков, а потом выбрала бы один или два, в которых нужно было бы еще подретушировать то и заменить голову вон тому. Осип Викторович тоже это знал, и потому мы в два голоса убедили ее, что всё получилось прекрасно.

— А то, Гера, заходи после демонстрации, по сто грамм? Ко мне брат с Украины приехал, посидим по-людски…

— Всё бы тебе по сто грамм, Осип! Фу! — сказала моя молодая бабушка и демонстративно удефилировала вперед, с гордо поднятой головой.

Молодой дед развел руками, усмехнулся, демонстрируя золотой зуб, и догнал ее, напевая своё вечное:

— Люся-Люся, я боюся, что в тебя я улюблюся…

— Ой, отцепись, нечистая сила! — отмахнулась его супруга с артистизмом, достойным примадонны всех больших и малых театров.

Но было видно, что ей приятно.

***

Анатольич вдруг затормозил, свернул к обочине, а потом глубоко вдохнул и спросил:

— Называя вещи своими именами: Гера, ты какого хера Ариночку не приласкал? Ты дебил? Это чисто между нами, я никому и никогда. Но ответа требую.

Я, честно говоря, от такого вопроса малость охренел. А потому просто смотрел на него и думал — как быть? С одной стороны, Сивоконь мне боевой товарищ и верный напарник, а с другой — не пошел бы он в жопу?

— Ты просто пойми меня правильно: я такое твое поведение расцениваю как урон чести всему нашему мужскому полу! Такая во всех отношениях приятная женщина проявляет к тебе все возможные и невозможные знаки внимания, ищет к тебе подход и так и эдак, потом вы запираетесь в кабинете, а потом она зареванная. Кажется мне, Гера, что ты большой дурак. Не утешить даму в трудный час — это большой грех для любого гусара! — он в правду так думал.

Но я-то так не думал! И гусаром никогда не был.

— Смотри, Анатольич, объясняю один раз. И больше прошу ко мне с такими разговорами не подходить, иначе обида смертельная. Навязывать свою позицию я не собираюсь, знаешь — вы такие, мы другие… Но ты сам первый начал.

— Давай уже, бухти, — он, похоже, действительно переживал за Езерскую, может быть даже и сам ее надоумил брать быка за рога.

То есть Белозора за жабры. Я был почти уверен, что так дело и обстояло. Юрий Анатольич после ухода Рубана на повышение оказался в редакции самым взрослым, и как-то решил, что познал дзен и понял, кому и что будет лучше по жизни. Есть такой грешок у старшего поколения. Поэтому — пришлось разъяснять:

— Так вот. Был… Будет… Черт побери. Итак! Есть у меня дядя. Был молодой, красивый, теперь — просто молодой. Когда вернулся из армии, познакомился с девушкой. Неплохой, симпатичной, лёгкого характера. И стал с ней жить. Она ему яичницу с помидорами жарила, засыпала и просыпалась рядом. Так пожили месяца три, она его любила без памяти, он ее — нет. Удобно было им вместе. А потом он получил комнату, съехал, отношения стали сходить на нет — это он так думал. И нашел он ту самую, единственную и неповторимую, на которой решил жениться. И женился.

— Ну, и что? — пока не врубался Анатольич.

— А то, что та, первая, к нему под окна приходила и кричала — «Стёпа, я тебя люблю! Я не могу жить без тебя!» И на деревья залезала, и в окна заглядывала. А у него супруга — беременная!

— Дурная баба…

— Так нормальной сразу казалась. Легкой. Яичницу с помидорами жарила. Приласкал он ее, утешил, понимаешь.

— За..упа! — глубокомысленно проговорил Сивоконь. — Как-то не по-людски получилось.

— Вот это самое слово, — сказал я. — По мне — с такими вещами не шутят. У одного хламидии через пять лет обнаруживаются, у другого — дети на стороне, у третьего — вот такая дурная баба на деревья лазит и орёт.

— Так это… Волков бояться в лес не ходить! Кто не рискует — тот не пьет шампанского!

— Пф-ф-ф-ф-ф! — сказал я. — Я не люблю шампанское. Понимаешь, Анатольич, я такой человек, что если мне нравится, например, полусладкое красное виноградное, то я без всяких проблем буду пить только его. И плевал я на шампанское. Ну вот такой вот мой характер. Люблю я плацкартом ездить — и буду ездить, нахрен мне то СВ?

— А разнообразие?

— Да ну, какое разнообразие? Женщина — это что, сорт колбасы?

— А что, я бы, к примеру, сортов пятьдесят колбасы не отказался попробовать, — задумался Анатольич. А потом повернул ключ в замке зажигания: — Ладно… Так бы и сказал, что у тебя есть другая баба. А то развел мне тут… Яичница, вино, колбаса… Поехали что ли пожрем, а? На Болоте вроде как пельменную открыли новую!

В животе предательски заурчало.

— Ну, в пельменную так в пельменную! А открыто там?

— Я там повариху знаю одну, ух! В общем — для меня там всегда открыто!

Вот уж точно — вы такие, мы другие…

***

Пельменная оказалась приличной. Мы взяли по пиву, по две порции пельменей и стакан со сметаной. Ели стоя, за высокими деревянными столиками на ножках из сваренных металлических труб.

Анатольич степенно помогал себе хлебом, жевал со вкусом, утираясь и крякая от удовольствия. Кончики его ушей двигались в такт усилиям челюстей. Я же просто глотал пельмешки один за другим, набивая брюхо теплой и приятной пищей, за что был удостоен неодобрительного взгляда старого водилы. Он-то был тем еще эпикурейцем, можно даже сказать — гедонистом!