Тверской баскак. Том 4

* * *

Чтобы лучше видеть, слезаю с лошади и, отдав повод Прохору, подхожу к самому краю. Укрывшись за толстым стволом сосны, смотрю вниз на усадьбу.

Запылавшая часовня потянулась к небу черным столбом дыма, и степняки засуетились живее, стаскивая добро во двор и сгоняя туда оставшихся в живых женщин. Внезапно в полной тишине дозорный у ворот повалился в пыль, схватившись за торчащий из живота арбалетный болт.

У троих его подельников, что в этот момент торчали во дворе, на миг ошалело отвисла челюсть, но через секунду над усадьбой уже повис яростный вопль.

— Руссы!

И тут же под грохот копыт в проем ворот ворвался десяток всадников. Грабителей в усадьбе раза в три больше, но они все кто-где: в доме, в амбарах, в конюшне… Те, кто оказались во дворе, попытались оказать сопротивление, но их попросту смели единым ударом. Замелькали клинки, затренькали арбалеты, и те из степняков, кто сдуру выскочил во двор, получили свою порцию железа.

Вижу, как прикрываясь стенами, грабители потянулись к калитке с другой стороны усадьбы. Вот уже кто-то, вскочив в седло, погнал коня к выходу. Следом за ним ломанулись и остальные. Верхами или на своих двоих степняки потекли к проему в заборе, надеясь укрыться в лесу.

Первый всадник уже вырвался из усадьбы, вслед за ним еще трое, и тут загрохотали громобои. Из-за ближайших деревьев засада ударила прямо в упор. Картечь смертоносным вихрем снесла всех, кто был на дороге, а вонючий пороховой дым накрыл разорванные тела сплошным туманом.

К тому моменту, как дым рассеялся, все уже было кончено. Завал трупов у калитки, еще на дворе и в проулках. Оставшихся в живых грабителей стрелки уже повязали и выволокли на открытое место.

Повернувшись к Прошке, машу ему рукой.

— Поехали, наш выход!

Иронии Прохор не оценил, но знак понял правильно и подвел мне коня. Через пару минут мы уже въезжаем в ворота усадьбы, и мой взгляд оценивает пятерку стоящих на коленях пленников. Почти все без брони, у пары вместо меховых шапок кованые шишаки, и только у одного дорогой пластинчатый панцирь.

«Этот, скорее всего, был у них старшим». — Делаю однозначный вывод и киваю Калиде.

— Этого в дом, а остальных… — Проходя мимо, показываю характерный жест ладонью по горлу.

За время, проведенное в этой эпохе, я уже настолько привык к смерти, что она стала для меня чем-то обыденным. К этим убийцам и насильникам у меня нет никаких чувств, ни злости, ни отвращения. Они просто продукт своего времени, такими их сделала нынешняя суровая жизнь, но мне нет до этого никакого дела. Они тот мусор, что рачительный хозяин выметает со своего двора, и я делаю тоже самое. Никакой ярости, а уж тем более пощады или жалости тут быть не может, одна рациональность… Либо мы их тут закопаем, или они нас сожрут!

Я бы и атамана отправил вместе со всеми, но уж больно мне интересно, кто же санкционировал сей набег на Рязань. Ну, не верю я, что без одобрения Золотого Сарая какой-то там Аланай решился бы на грабеж ханской земли, будь он хоть трижды царевичем.

Стрелки втаскивают пленника в дом, и я показываю им жестом — к окну его. Там во дворе добивают его подельников, пусть посмотрит.

Когда крики со двора затихли, киваю парням, мол давайте его сюда. Те, не церемонясь бухают степняка передо мной на колени. У него разодрано картечью плечо, рана на боку, но по виду выжить у него шансы еще есть.

Нагнувшись, поднимаю за подбородок склоненную голову. Узкие заплывшие синяками глаза смотрят на меня с нескрываемой ненавистью, а я наоборот говорю нарочито равнодушным тоном.

— Сейчас выбор за тобой, либо ты отвечаешь на мои вопросы, либо отправляешься вслед за своими подельниками.

По тому, как зыркнули на меня глаза степняка, понимаю, что кипчакский говор из моих уст произвел впечатление.

Он все еще молча таращится на меня, а я уже задаю свой первый вопрос.

— Почему ваш предводитель зовет себя царевичем? Чей он сын⁈

В ответ пленник кривит разбитые губы.

— Не знаю! Говорят, Аланай древнего хазарского рода, но мне плевать…

Эмоции кочевника мне не интересны, и я обрываю его на полуслове.

— Как вы оказались здесь, так далеко от Рязани?

— Аланай обещал мне богатую добычу и обманул! — Шипит в ответ кипчак. — Мы почти ничего не взяли под вашим городом. Полона нет, золота нет! Одни медяки, а я не нанимался штурмовать городские стены за гроши!

«Так, — делаю вывод про себя, — это не разведка, не дозор, а банда мародеров. Стало быть, господа степняки так далеко разъездов не высылают — значит нападения не ждут. А вот дисциплинка-то у них в орде сильно хромает, вон самые отпетые уже разбегается в поисках поживы. Это неплохо!»

Демонстративно кривлю губы в презрительной усмешке.

— А ты такой простак, что поверил⁈ Откуда здесь возьмется золото! Зато за грабеж придется ответить! Разве ты не знаешь, что эта земля находится под властью Великого монгольского хана, и за каждый сожженный здесь дом придется заплатить головой⁈

Мой пальцы непроизвольно сжимают лицо пленника так сильно, что тот кривится от боли и кричит сквозь зубы.

— Аланай сказал, что руссов грабить можно, ему сам Берке разрешил.

— Кто⁈ — На всякий случай переспрашиваю и ослабляю хватку.

— Берке! — Вновь повторяет пленник, вызывающе вскинув голову. — Самый главный человек в Сарае! Тот, что очень скоро станет ханом всей Золотой Орды!

«Вот как! — Отпустив кипчака, задумываюсь. — Берке⁈ Зачем ему натравливать на меня всякую сволочь⁈»

Немного подумав, вспоминаю события прошлого года, и все сразу встает на свои места. Прошлой весной Батый отобрал у брата северокавказские степи и взял их под себя. Раз хозяин в устье Волги сменился, то я, естественно, не стал платить Берке обещанную мзду ни за транзит, ни за место под острог и верфь. За что ему платить, коли эта земля уже не его⁈

«Вот оно что! — Мысленно усмехаюсь, понимая где тут собака порылась. — Это он так мстит мне за то, что денег не получил. Бесится, а сыграть в открытую пока не решается, все-таки торговый волжский путь под протекцией Сартака и пошлина с торговли напрямую течет в ханскую казну».

Приняв мою задумчивость за оторопь при имени Берке, кипчак совсем разошелся. Брызгая кровавой слюной, он злобно зарычал.

— Тронешь меня, урус, и Берке отомстит тебе! Все города твои пожжет, всех баб уведет в полон, а землю конями вытопчет!

Это с его стороны было большой ошибкой, потому как вид его оскаленной орущей морды вызывает у меня отвращение и злость. Это узкоглазое вопящее лицо на миг воплотило в себе всю ту боль и ужас, что принесла на Русь степная орда. В глазах враз потемнело, а в сознании всплыли груды мертвых тел, бушующее пламя горящих городов, и бредущие в неволю пленники.

Сжав кулаки, пытаюсь взять себя в руки, но в памяти всплывает белое лицо зарубленного мальчонки, что все еще лежит в соседней комнате этого дома.

Бешеная ярость накатила неудержимой волной, и рука сама рванулась к рукояти сабли. Клинок уже пошел из ножен, как вдруг на мою ладонь легла чья-то тяжелая рука.

— Негоже тебе, консул, о пса поганого оружье свое марать!

Яростно оборачиваюсь, и мои глаза встречаются с нахмуренным взглядом Калиды. Его твердый голос, успокаивая, пробивает мутную пелену моей ярости.

— Не по чину ему от твоей руки сгинуть. Я сам!

Прихожу в сознание и, благодарно кивнув другу, вкладываю саблю обратно в ножны. Кипчак еще что-то кричит, а стрелки уже вытаскивают его во двор. Шипящий звук сабельного удара, и захлебнувшись, скулящий вой затихает навсегда.