Тверской баскак. Том 4

Один удар, второй, третий! Не принимая совет друга, я остервенело вколачиваю в щит удар за ударом пока не сваливаю настырного степняка за частокол.

Выдохнув, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце, но адреналина в крови столько, что это попросту невозможно. Ярость буквально кипит в крови, и я вновь бросаюсь вперед, шараша саблей по лезущей голове как дубиной.

В башке сплошной красный туман, но каким-то шестым чувством я понимаю, что жив до сих пор только благодаря прикрывающим меня с боков Калиде и Соболю. Это продолжается до тех пор, пока обтянутый кольчугой локоть Калиды не оттирает меня во вторую линию, и только здесь я, наконец-то, прихожу в себя.

Тяжело дыша, поднимаю голову и вижу, что пока мы еще сохраняем порядок. На место упавшего стрелка к частоколу сразу же поднимается другой из второй линии. На одном из участков обороны выделяется железная заплатка из московских ратников, что закрыли собой прорыв, но это последний резервный отряд. Ордынцы пытаются просочиться по флангам через заросли ивняка, поэтому остальные москвичи уже там и не дают им прорваться нам в тыл.

В таком вязком ближнем бою у нас уже нет козырей, и с каждой минутой численное превосходство врага сказывается все сильнее и сильнее. Калида с Соболем рубятся прямо передо мной, но их уже оттеснили от частокола, и теперь степняки лезут совершенно безнаказанно.

Вот Соболь пропустил удар по наплечнику, и на мгновение его рука безвольно повисла. В тот же миг над ним взлетела ордынская сабля, и на полном автомате я тыкаю клинком в замахнувшегося степняка.

Хрустит пробитая грудина, выкатившиеся из орбит глаза вперились в меня озверевшим взглядом.

«А не надо было замахиваться так широко!» — Успеваю злорадно хмыкнуть и рывком вытаскиваю саблю из падающего тела.

Вот теперь урок Калиды дошел по-настоящему, и я стараюсь сохранять голову холодной.

Ордынцы уже оттерли нас от частокола и пытаются столкнуть вниз. Если это произойдет, то тогда все, конец.

«Поставят лучников и закидают нас сверху стрелами!» — Я понимаю неумолимую логику врага, но ничего не могу поделать, степняков намного больше, а наши резервы исчерпаны.

Мы медленно отступаем, но с каждым шагом назад этот процесс становится все быстрее и быстрее. Сплошная линия нашей обороны уже прорвана в нескольких местах, и бой распался на четыре или пять отдельных островков сопротивления.

Отбив очередной удар, поднимаю глаза к небу и в каком-то отчаянии кричу холодным и бесчувственным облакам.

— Да сделай же что-нибудь! Ведь сгинем все здесь, неужто допустишь такое⁈

Ору и вдруг краем глаза замечаю движение на противоположном берегу. Еще не веря в спасение, щурюсь на солнце и пытаюсь разглядеть маленькие фигурки всадников на вершине холма.

'Кто это, ордынцы или наши⁈ — Сердце сдавило неопределенностью, и несколько секунд я машу саблей в каком-то исступлении, пока вместе с ветром не долетает эхо далекого клича.

— Твееерь! — Доносится с вершины холма, и этот звук проливается по жилам поистине божественной силой.

Его слышу не только я, его слышат все и свои, и чужие. Ордынцы невольно оглядываются назад, и их сердца заполняет парализующее отчаяние, а у моих стрелков словно бы проснулось второе дыхание.

— Твееерь! — Пронеслось по всей, уже почти смятой линии обороны, и клинки заработали с удвоенной силой.

Вновь вернулась резкость движений и былая уверенность.

— Твееерь! — Взревел передо мной Калида и, буквально смяв стоящего перед ним степняка, бросился вновь на вал.

— Твееерь! — Единым воплем ответили еще мгновение назад отступающие стрелки и кинулись вслед за ним в безумную контратаку!

Я бегу вместе со всеми, также ору и вижу, как мы тесним оторопевших ордынцев, а на другой стороне реки уже отчетливо видны несущиеся по склону конные стрелки Зосимы и Гороха.