Ягор Дайч

* * *

Егор был из семьи потомственных звероловов, живших в Забайкалье. Хорошо жили, хотя особым богатством похвастаться и не могли, но семья у них крепкая была. В один не совсем прекрасный день они узнали, что их семье выпал жребий на Амур переселяться. Как потом выяснилось, Егоркину семью вместо себя вписал в «охотники» один зажиточный казак, которому этот жребий и достался. Имели они такое право, откупиться, предоставить вместо себя «охотника» — добровольно вызвавшегося на переселение. Но обычно это все немного не так происходило. Находили совсем уж бедного, не привыкшего к труду одинокого бобыля, или какого бездомного батрака, нанимающегося на сезон к казакам-хозяевам. Вот таких людей, которым обычно терять уже было нечего, богатые казаки вместо себя и отправляли, приплатив им неплохо за «добровольность».

Егоркина семья тоже числилась в малоземельных крестьянах, так как кормились не с обработки земли, а с добычи зверя. Но, кого это волнует из чиновников, по бумагам Овичи числились в лентяях, землю ленились обрабатывать, значит подлежали переселению.

Уже когда чуть подрос, Егорка узнал, что не просто так тот казак их семью вместо себя в «охотники» вписал, он так отомстил его бабушке, что та замуж не за него, а за деда пошла. Предпочла его, чуть ли не первого казачину станицы, какому-то лешаку с выселок. Вот и подгадил, как случай подвернулся.

Долгий и тяжелый путь проделало семейство Овичей, не все из них до Амура добрались. Старики, родители бабушки, в пути померли, да младший из их сыновей с плота сверзился, и с концами, как топор ко дну пошел.

Вот так, было крепкое семейство, да до нового места жительства только половина из них добралась. Да и там, на том Амуре, жизнь их не баловала, старший сын в тайгу ушел и не вернулся. С тех пор никто ничего о его судьбе и не знает. Тяжело далась Овичам эта потеря, но пережили и ее.

Погоревали, да в работу впряглись, она лечит.

Одни из первых новоприбывших они на ноги встали: тайга что в Забайкалье, что на Амуре, если умеючи, то она всегда прокормит и одеждой обеспечит.

Вот и начали Овичи довольно быстро обживаться, на фоне других выделяться. Да так выделяться, что в один прекрасный день на Ивана-охотника, будущего отца Егоркиного, обратила внимание казацкая дочь из старожилов, еще первых переселенцев. Вроде бы и сладиться у них все должно было, к свадьбе дело не просто шло, это дело уже как бы решенным считалось. Во всяком случае никто не сомневался, что сватовство, а потом и свадьба — дело совсем ближайшего времени. Да только в один день, никто не знает, что там случилось, но они как чужие друг другу стали.

Иван, Егоркин отец, целых полгода ходил мрачный, бросая ожидающие взгляды на казачку, а та нос задрав ходила, усмехалась ему, да мимо проходила. А уж когда Иван узнал, донесли доброхоты, что на весенних гулянках она с казаком одним, молодым да удалым, весь вечер танцевала, заразительно при этом смеясь, то вообще лицом почернел.

Пару дней походил, о чем-то думая, не отвечая ни на какие вопросы родителей и вызывая немалое беспокойство таким своим поведением. На третий день он снова с казачкой повстречался, та навстречу с молодым казаком шла, поощрительно тому улыбаясь. Видимо с тем, с кем недавно ночь напролет танцевала.

Этого Иван уже не вынес! Круто развернувшись, вернулся домой, оседлал лучшего коня, и в тайгу ушел, сказав напоследок, что скоро вернется. Это его скоро на неделю растянулось, ну а потом он, правда уже без своего коня, но вернулся.

Да еще как вернулся, представил семье даже не невесту — жену.

Вот тут все и… очень сильно удивились. Не только Овичи, по всему Амуру эта «очень романтическая» история гулять пошла.

Улиса — мать Егора — из местных была, коренного населения Дальнего Востока. И была она очень красивой, чего не могла стерпеть вроде как брошенная Иваном казачка.

Года шли, Егорка родился, Дарья, потом и самая младшая — Машутка на свет появилась. Хорошо жили Овичи, душа в душу, крепко на ногах стояли. Но чем лучше им было, чем больше их становилось, тем сильнее росло недовольство казачки. Да и у мужа ее (вышла она замуж за того танцора) наше семейство позитивных чувств не вызывало, видимо не сладко ему жилось со сгорающей от ненависти женой. Которая, вдобавок, не иначе от этой самой ненависти, не могла ребенка выносить, сбрасывала. И она не придумала ничего лучшего, чем обвинить в этом Егоркину бабушку, которая знахаркой была, многих лечила; и Егоркину мать, которая была дочкой шамана.

Вот она и обозвала их колдуньями, что ее прокляли.

Не знаю, поверил ли в эту чушь ее муж, его родители и родители казачки, но вот виновных они себе точно назначили.

Дело шло к большой крови.

Понимал атаман, что случись несчастье и, как отдельные семейства настаивали: «Ведьм спалить с их выводком надо!» — если такое случится, округа вымрет. Не зря Иван считался лучшим охотником, превзойдя в умениях даже своего отца, тоже не последнего в этом деле человека. И если кто тронет Овичей, а тем более их детей… если Иван при этом в живых останется и успеет в тайгу уйти, там его уже никто поймать не сможет, а вот он всех виновных и, не дай бог, не только виновных, но и тех, кто допустил такое, в тайге подстережет.

Но даже не это самое страшное! Местные из коренных, с которыми Овичи поддерживали родственные отношения, те тоже за них мстить начнут. А это… даже думать не хочется, сколько тех родичей имеется, и кто к ним присоединиться надумает. Память у местных хорошая и они еще не забыли, как в этих местах казаки появились и как они принялись здесь свои порядки наводить. Кровушка тогда рекой лилась. Вот и сейчас опять может такое завертеться, что…

— Все зло от баб! — так, коротко, выразился дед Лука, после беседы с атаманом.

Семейство Овичей согласилось с предложением атамана, не стали беды дожидаться и переехали сначала в Хабаровку, а потом и еще дальше, в только образовавшееся поселение Никольское, на реке Суйфун.

Два года ударной работы… и все что построили, сгорело в ярком пламени. Начались боестолкновения с манзами — китайцами, продолжающими проживать на новоприсоединенной территории Российской империи.

Чудом тогда никто из Овичей не погиб, дед Лука только левую ногу ниже колена потерял. Кто-то из устрашающего калибра стрелялки пальнул, что половину голени со стопой ему начисто срезало. Отошли Овичи всем семейством в тайгу, и там, пока бабушка с невесткой деда спасали, отец Егорки показал, сунувшимся было вслед за ними манзам, почему он лучшим охотником на Амуре считался.

Село Никольское полностью выгорело, многих побили, немногие выжившие, посовещавшись, решили уходить ниже по Суйфуну к военному посту, где казаки несли службу. Овичи же отказались уходить: дед дальней дороги не факт что выдержал бы, да и детвора один другого младше, куда их по тайге таскать. Ну и самое главное, надоело им скитаться как неприкаянным.

Так и появился хутор Овичей на левом берегу Суйфуна, Егоркин отец его чуть ли не в одни руки поднял, при этом еще и охотиться успевал, полностью обеспечивая свое семейство. Дед с одной ногой уже был не ходок в тайгу, но, как чуть в себя пришел, на месте не сидел, оказывал посильную помощь сыну со строительством.

Очередные два года напряженной работы, и хутор, который впору было фортом назвать, был практически закончен.

Но заканчивать резко стало некому.

Манзов вроде как разбили и рассеяли, да только эти «рассеянные» до сих пор продолжали бесчинствовать в наших краях, занимаясь поджогами, грабежами и убийствами. Вот и тогда, летом 1869 года, влетели на подворье к Овичам казаки, да чуть ли не силком Ивана с собой забрали, в качестве проводника.

Обратно Егоркин отец уже не вернулся, казаки заехали, уведомили, что попали в засаду и он погиб. Вот только своих побитых они с собой везли, а тело Ивана там бросили. Ну да, он же не казак, мужик сиволапый, чего ради него напрягаться и тело его родным возвертать. Скажите спасибо, что хоть заехали и уведомили о его кончине.

Лучше бы не заезжали.

Улиса, мать Егора, когда услышала, что муж погиб, упала в беспамятстве, да так больше и не очнулась, за седмицу сгорела. Была она беременна на пятом месяце Егоркиным братиком, бабушка подтверждала ее слова, брат должен был родиться.

Ни матери не стало, ни брата.

Замкнулся в себе Егор, повзрослел резко. Одинандцать лет ему тогда было, а он на себя обеспечение семьи дарами тайги взвалил. И пусть большую дичь ему пока не по силам было добывать, но теми же кабанчиками, косулями и разной птицей он родных обеспечивал.

А потом, потом была неожиданная встреча с хунхузами, поспешный выстрел одного из них вслед резко сорвавшемуся в бега Егорке, падение в реку…

Из реки вынырнул уже Ягор Дайч.