Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2

Ещё перед отъездом из Бромберга начальник эвакопункта Крестовский предупредил Алёшкина, что, поскольку госпиталь укомплектован врачами полностью (а с появлением Прянишникова действительно были заняты все восемь врачебных должностей), надеяться на дополнительные силы не следует, надо справляться самостоятельно.

Раздумывая над создавшимся положением, Борис бродил по двору того дома, где размещался госпиталь. Он решил отдохнуть до восьми часов утра, а вечер потратить на решение административных вопросов. Там, где были сосредоточены машины госпиталя, он увидел группу людей, среди них были Захаров и Гольдберг. Они доложили, что продовольствия осталось совсем немного, не более чем на три дня. Оказалось, что в подвалах было найдено, кроме раненых, много голодающих людей, пришлось госпиталю из своих запасов организовать им питание. Кроме того, необходимо было пополнить запасы белья. Всё это Гольдберг надеялся выхлопотать в эвакопункте. Местные воинские части сами испытывали нужду в продовольствии и помочь ничем не могли. Договорились подготовить грузовую машину ЗИС-5 к концу следующего дня, чтобы Гольдберг съездил в Бромберг, на этом и разошлись.

Однако проблема с медицинскими кадрами не решалась. Помощь была необходима, это становилось всё более очевидным не только с каждым днём, но и с каждым часом. Раненые и больные поляки уже узнали от своих знакомых о появлении какой-то лечебницы и спешили в неё за медпомощью. Теперь уже появлялись в приёмном покое (сортировочной) не столько те, кого приводили или приносили санитары и дружинницы, всё ещё бродившие по подвалам, но и те, кто разыскал госпиталь самостоятельно. Далеко не все из них после оказания помощи могли быть отправлены назад, многих приходилось госпитализировать. И, если в санитарках недостатка не было, так как многие женщины, пришедшие за помощью, охотно оставались здесь работать, то с врачами и фельдшерами дело обстояло плохо.

Так продолжалось около недели. В один из последних дней Минаева перед появлением в операционной обошла все палаты и доложила, что в госпитале находится уже более пятисот больных. Начали готовить под палаты второй этаж, основательно стеснив разместившийся там персонал.

Алёшкин решил проверить всё сам. Он убедился, что несмотря на тесноту (кое-где на двух кроватях лежали по трое), все пострадавшие накормлены, обработаны, медсёстры работают чётко и слаженно, палатные врачи, а их было четверо, хотя и работают с перегрузкой, но равномерно сменяются через каждые 12 часов. Одним словом, всё было как будто в относительном порядке.

Пройдя из хирургического отделения в терапевтическое, где под руководством Батюшкова работал польский врач, Борис в который уже раз подумал: «Неужели в таком сравнительно большом городе совсем не было врачей, где же они? Или всех немцы угнали, или погибли?» И он, бегло осмотрев отделение, обратился с этим вопросом к врачу-поляку. Естественно, разговор вёлся на польском языке. Услыхав родную речь, уже пожилой и, очевидно, чрезвычайно уставший человек, как-то оживился и довольно бодро стал отвечать на вопросы. От него Алёшкин узнал, что в городе было много врачей. Большая часть из них — евреи, они погибли в первые дни оккупации. Фашисты в своё время куда-то их вывезли, обещая хорошую работу, потом стало известно, что они попали в лагеря.

— Остальных, кто был немного помоложе меня, — рассказывал поляк, — немцы угнали на запад, как простых рабочих. Остались только старики, как я, но нас было ещё немало. Мы занимались частной практикой, так как все лечебные учреждения фашисты закрыли. При отступлении нас, женщин и детей оставили в городе. С началом боёв за город кое-кто, наверное, выехал, но большинство, по-видимому, продолжает сидеть в подвалах своих разрушенных домов и так же, как и я до этого, не знают о работе вашего госпиталя. У меня дома есть специальная адресная книга, где указаны фамилии и адреса всех врачей города, она в подвале, где я жил последние дни. Могу за ней сходить, тем более что стрельба как будто утихла.

Борис поговорил с Батюшковым и попросил отпустить поляка. Правда, тот был не очень доволен этим, он заметил:

— Вот посмотрите, товарищ начальник, удерёт этот полячишка! Спрячется опять где-нибудь, а так от него всё-таки польза была.

Но Алёшкин почему-то поверил в искреннее желание врача Скопинского помочь в лечении своих сограждан и разрешил выпустить его из госпиталя. Конечно, всю территорию, занимаемую госпиталем, тщательно охраняли, Добин выставил необходимое число постов, и сам остался бессменным караульным начальником. Да и Васильев выполнил просьбу Алёшкина и добился приказа генерала Комарова о выделении для охраны госпиталя взвода автоматчиков. Эта мера предосторожности была нелишней. По донесениям из некоторых групп, разыскивающих раненых, в подвалах и подземных ходах иногда встречались одиночные фрицы, которые, завидев группу красноармейцев (в полутьме они не могли разглядеть, что это в основном женщины, тем более, что дружинницы и медсёстры, отправляясь в эти походы, надевали ватные брюки и телогрейки и вооружались автоматами), бросались наутёк. По-видимому, это были дезертиры, не успевшие вовремя скрыться в крепости и теперь бродившие по городу, мародёрствуя и одинаково боясь, как своих, так и бойцов Красной армии.

В то время, пока Борис разговаривал со Скопинским, в отделение пришёл Вадим Константинович Павловский. Он принёс пачку свежих газет и раздал их медсёстрам и дружинницам.

Нужно сказать, что между медперсоналом и больными очень скоро появилось довольно сносное взаимопонимание, и Павловский поручал каким-нибудь образом доносить сообщаемые в газетах сведения до больных. В основном это удавалось.

Заглянув во фронтовую газету и просмотрев сводку, Борис увидел, что его госпиталь, как и части, пытавшиеся овладеть крепостью, теперь находились в глубоком тылу, а фронт продвинулся к самым границам Германии. Он спросил Павловского, почему прекратилась артиллерийская стрельба. Вадим Константинович рассказал, что перестрелка прекращается уже во второй раз, так же было на второй день прибытия госпиталя в Грауденц.

— Дело в том, что фашисты выслали парламентёров. Генерал, командующий осаждённой крепостью, обещал прекратить сопротивление, если его войскам разрешат выехать со всем вооружением и присоединиться к своим частям. Генерал Комаров ответил, что ни о каких переговорах не может быть и речи, фашистам остаётся только капитулировать. Парламентёр обещал доложить командованию крепости, а пока просил прекратить артиллерийский обстрел. Со своей стороны, от имени фашистов он обещал также не стрелять. Генерал согласился и отдал приказ о прекращении огня. Фашисты же вместо подготовки к капитуляции согнали к крепости остававшихся в той части города жителей — женщин, стариков и даже детей — и принялись восстанавливать повреждённые укрепления. После получения донесения от разведки об этих действиях, Комаров приказал вновь начать обстрел. Сегодня прибыл второй парламентёр, который также от имени командующего генерала давал обещание прекратить сопротивление, если войскам разрешат выехать из крепости с личным оружием. Очевидно, — продолжал Павловский, — этот генерал плохо представляет себе обстановку и не знает, что, во-первых, почти всё побережье уже в наших руках, а во-вторых, не понимает, что советское командование ни в какие переговоры с фашистами не вступает. Командующий группой Красной армии вторично ответил парламентёру, что речь может идти только о безоговорочной капитуляции, и предупредил, что он не позволит производить какие-либо работы на укреплениях. Комаров дал им на раздумывание четыре часа, вот потому сегодня и затишье.

В течение прошедшей недели Борис был так занят в операционной, что, по совести говоря, даже и не замечал того, что в это время делалось вокруг. Оставив Павловского в палате, он вышел во двор. На улице было достаточно тепло, и он с наслаждением вдыхал свежий весенний ветерок, слабо дувший откуда-то с северо-запада. В этот момент к нему подошла старшая медсестра Мертенцева, в руках у неё был свёрток белья.

— Товарищ майор, — обратилась она к Алёшкину, — мы только что вернулись после прочёсывания подвалов в двух кварталах от нашей больницы. В одном из них мы наткнулись на целый лазарет, в нём двадцать раненых. Обслуживает их какой-то врач-поляк, помогают ему женщины-монашки. Из его слов мы поняли, что у них плохо с питанием, медикаментами. Я осмотрела этот подвал, оказывается, это было бомбоубежище, и в нём можно разместить человек двести раненых. Мы уже здесь забиты до отказа. Что если там сделать филиал нашего госпиталя?

Борис задумался. Идея ему понравилась.

— Это далеко? — спросил он.

— Да нет, меньше километра отсюда.

— Проводи меня туда.

— Надо взять автоматчиков.

— Зачем? У меня автомат и пистолет, у тебя тоже автомат есть, как-нибудь отобьёмся. Да потом, тут же кругом наши бродят. Пойдём.

Зайдя домой и взяв висевший над кроватью автомат, Борис вышел во двор. Мертенцева, которая путешествовала по этим подвалам много раз и хорошо в них ориентировалась, выйдя из ворот госпиталя, свернула налево и, пройдя по тротуару десятка три шагов, спрыгнула в яму, ведущую через окошко фундамента в подвал. Борис последовал за ней. Он обратил внимание, что того свёртка, который она держала в руках, уже не было. Он спросил:

— Тоня, а что это за бельё у вас было?

— Ой, да я и забыла рассказать. Тут мы в одном подвале, наверно, какого-нибудь магазина, целый склад белья обнаружили — и мужского, и женского, и постельного, — она немного смутилась. — Вот я набрала себе и девчатам немного и хотела доложить товарищу Захарову, да пока ещё не успела.

Через полчаса, переходя из подвала в подвал и иногда пересекая заваленные битым кирпичом улицы, Борис вместе с Мертенцевой оказались в том бомбоубежище, о котором она говорила. А ещё через несколько минут он уже беседовал с пожилым толстым человеком, врачом-хирургом, который и показал ему свой лазарет. После осмотра помещения, в котором находилось около ста коек, Борис предложил пану Янковскому мобилизовать в помощь себе знакомых врачей, оставшихся в городе, и жителей, собрать сюда всех раненых и больных из ближайших подвалов и возглавить этот госпиталь для раненых поляков. При этом Борис заверил Янковского, что в самые ближайшие часы сюда доставят медикаменты и продовольствие, и впредь он будет регулярно получать всё необходимое из аптеки и кухни. Янковский некоторое время упирался, затем согласился.

Возвращаясь домой, Борис заметил Мертенцевой:

— Это хорошо, что мы такой филиал создали, только вот не знаю, как с бельём быть…

— Товарищ майор, я же вам докладывала: и носильное бельё, и постельное в том подвале есть, и как будто много. Я думаю, всем хватит.

— Вообще-то, это здорово. Как придём, возьмите с собой товарища Захарова и санитаров и принесите как можно больше белья. Я… — Борис не успел докончить фразу.

Они как раз переходили улицу. Над их головами просвистел снаряд и разорвался в ближайшем доме. Они с Мертенцевой еле успели упасть за фундамент полуразрушенного сарая, около которого находились. Вновь началась яростная канонада.