Уральский самоцвет

— Нет, за шахматной доской я не боюсь ни людей, ни машин… И вообще я не боюсь никого, кроме журналистов.

Характерное признание, идущее от самого сердца: «Человеку отпущено природой ограниченное количество адаптационной энергии…» Огромную толику этой энергии у Фишера забрали именно развязные западные репортеры! Как преследовали они его всю жизнь, сколько попортили крови. Даже в минуту горести, тяжких раздумий и сомнений лезли они в душу взволнованного и расстроенного короля, совали ему под нос ненавистный микрофон записывающего репортерского аппарата.

«Получить интервью у Фишера все равно, что перепрыгнуть через забор со связанными ногами», — пишет голландский журналист Бём.

Ознакомимся с некоторыми фактами и посмотрим, не вызовут ли и в нас неприязнь действия особенно развязных представителей репортерского племени.

Фишер побеждает в Рейкьявике, торжествуют любители шахмат США. Объявлено, что первого американского чемпиона мира будет принимать президент США. И в этот момент появляется фельетон одного из американских журналистов. С ехидством издевается автор над нервными капризами и срывами Фишера, хихикая и самодовольно посмеиваясь над желаниями Бобби иметь во время матча специальное кресло и над его боязнью яркого света. Нельзя понять, к чему стремился известный журналист, одно ясно — появление фельетона не говорит о любви к шахматному гению США и преклонении перед ним.

Пожалуй, больше всего старались насолить Роберту Фишеру его «биографы». Бред Даррак в статье в «Санди телеграф мэгэзин», аппетитно пересчитав все суммы, которые Фишер когда-то получил, а также от которых он отказался и которые может получить в будущем, не преминул поиздеваться над личной жизнью чемпиона мира.

В прежние времена во многих странах существовал обычай — оскорбленный (в том числе и статьей в печати) человек имел право вызвать на дуэль развязного автора. Прочтя эту похотливую, грязную статейку, невольно жалеешь, что никто еще не вызвал к барьеру распустившегося «биографа»! Югославский журналист Димитрие Белица рассказывает: однажды ночью к нему в номер гостиницы пришел Фишер и взволнованно спросил:

— А это не очень противозаконно — убить журналиста?!

Каким только не изображали не жалевшие красок ретивые писаки Фишера, издеваясь над его общей неразвитостью, отсутствием элементарных знаний. О нем придумано анекдотов, пожалуй, больше, чем о ком-либо другом за всю историю шахмат. Фишера изображали этаким американским «Иванушкой-дурачком», может быть, не зная, что этот герой русских сказок оказывался всегда самым умным, практически приспособленным человеком.

Много статеек было написано о полуграмотности Фишера, о том, что он читает лишь «Приключения Тарзана» и о похождениях Фуманчу. К сожалению, как уже известно, и мать Роберта Фишера рисует его таким же, хотя ее слова относятся совсем к юному сыну.

А о повзрослевшем Фишере Роберт Бирн пишет совсем иное:

Господа американские журналисты, не стыдно сам?! Это ведь вы придумали, будто Фишер неразвит, мало культурен, что он стоит значительно ниже вас по уровню развития. Уж не случай ли с репортером газеты «Голливуд трибюн» вызвал злобность к шахматному королю?

Когда вопрос одного беззастенчивого газетчика коснулся тонкостей шахмат, Фишер ответил:

— Зачем вам это? Вы все равно перепутаете в своих отчетах атаку Макса Ланге с защитой Мак-Кетчона.

После зашел разговор о планах чемпиона мира.

— Рассматриваете ли вы еще одну встречу со Спасским на высшем уровне как эвентуальную возможность? — спросил репортер.

— А что такое эвентуальная возможность? — в свою очередь поинтересовался чемпион мира.

Разъяснив смысл этого выражения, репортер задал свой следующий вопрос:

— Одно время вы собирались выступить по телевидению с серией бесед о шахматах, но позднее больше не возвращались к этой идее, — значит ли это, что вы отказались от своего плана?

— Напротив, — ответил Фишер, — я по-прежнему рассматриваю его как эвентуальную возможность.

Фишер всегда боялся начинать шахматное соревнование. Подобная «стартовая болезнь» не редкость в других видах деятельности человека. Боятся порой выходить на сцену артисты, не просто начать сложный полет некоторым летчикам. Мы были свидетелями колебаний Фишера перед началом матчей с Таймановым в Ванкувере, со Спасским в Рейкьявике. Сейчас в обстановке разочарования, оторванности от друзей, тоскливого одиночества Фишер просто не нашел в себе сил и решимости вновь вступить в труднейший бой с молодым, полным сил Анатолием Карповым.

Несмотря на свой мужской возраст, Фишер по-детски наивен и прост. Он боится ездить на автомобиле, предпочитает автобус («У нас в США ежегодно погибают от автомобильных катастроф 56 тысяч людей», — говорит он.)

Может быть, для того чтобы в какой-то незначительной мере препятствовать росту преступности, отчаявшиеся блюстители порядка Нью-Йорка решили провести вскоре после возвращения Роберта из Рейкьявика сеанс одновременной игры нового чемпиона мира в одной из американских тюрем.

Блестящая идея! Несколько удивленный шахматный король расхаживал вдоль многочисленных столиков, а по другую сторону сидели люди, с которыми Фишер ни за что бы не захотел встретиться темным вечером на улицах Нью-Йорка. Однако все было благопристойно, стражники охраняли не только самого чемпиона, но и многочисленных репортеров телевидения, понятно, сразу бросившихся увековечить это необычайное событие.

И тут произошел казус, получивший впоследствии название «Двенадцать стульев — наоборот». Когда Фишер подошел к одному из столиков, он не узнал стоящей на доске позиции. Что-то странное случилось? Фигуры на одной доске стоят явно не так! Сеансер обычно помнит все тонкости боевых перипетий борьбы на всех досках, сколько бы их ни было. Мгновенно нашел причину изменения и Фишер.

— Где моя ладья? — спросил он у противника.

— Какая ладья? — глядели на него невинные голубые глаза заключенного.

— Вот здесь. На поле це-два! — все больше волновался Роберт, которому подобное оскорбление великого шахматного искусства казалось невероятным кощунством.

В конце концов ладью отыскали в кармане заключенного и поставили на доску, но чемпиона мира и это не успокоило. Продолжая ходить вокруг столиков и делать ходы в других партиях, он недовольно ворчал:

— Безобразие! Как это можно! Украл мою ладью.

Вдруг блестящая идея пришла ему в голову.

— Я буду писать президенту! — обратился он к старшему среди тюремных стражников. — Ему за это прибавят срок. Я добьюсь!

Хладнокровный стражник с выразительным бульдожьим подбородком передвинул куда-то за щеку заполнявшую рот жевательную резинку и произнес:

— Это, конечно, можно… Но ему уже некуда… Имеет максимальный срок — девяносто девять лет… На всю катушку!

«Человеку отпущено ограниченное количество адаптационной энергии…» Природа дала Роберту Фишеру характер далеко не «сахарный», но на его состояние, поступки, нелогичные и путаные высказывания огромное влияние оказал губительный быт, окружение, неверность, безразличие, а порой и предательство заверявших в своей преданности друзей. Особенно это проявилось в критический момент для Фишера, когда ему предстояло сразиться с Анатолием Карповым.

Не скрою, меня удивило то единодушие, с которым гроссмейстеры Соединенных Штатов — соотечественники Фишера — бросились критиковать своего чемпиона. Не мог я понять, почему так «строги» к нему его коллеги, друзья. «Фишер вел себя по отношению к ним вызывающе, третировал, отдельных оскорблял», — уговаривал я сам себя, оправдывая общность действий американских носителей высших шахматных званий. Но как же забыли они все сделанное им хорошее, с какой бесцеремонностью перевирали факты, жонглировали словами и понятиями, подтасовывали и переиначивали его слова.

И как раз в этот момент я понял причину — всемогущий дух конкуренции! Где он еще более развит, как не в стране золотого тельца. Здесь порой даже ангел ради долларов или выгодной позиции в обществе, кстати, также приносящей доллары, становится дьяволом.

Разочаровавшийся в жизни, деньгах, религии, в друзьях и коллегах, даже в шахматах, Фишер живет сейчас, покинутый всеми. У него нет семьи, близких. Всеобщее осуждение, одиночество, неустроенность и, кто знает — жизнь так трудна сейчас, — может быть, нищенское существование в будущем. Вряд ли он сможет вернуться к шахматам — болезненная гордость Фишера не допустит, чтобы он был не первый, а первым ему стать вновь ох как непросто!

За вечно опущенными темными занавесками в пустынном доме в Пассадене проводит дни и ночи человек, более десятилетия волновавший мир своими феноменальными достижениями в турнирах и матчах, шахматными партиями высшего содержания. Одиннадцатый в истории шахматный король не сыграл за годы царствования ни одной турнирной партии. Печальный рекорд! Всего лишь один сеанс в тюрьме — стоило ради этого так биться за шахматную корону!

Что делает теперь Фишер, какие проблемы его волнуют? Может быть, занимается астрологическими выкладками — есть и такие сведения, будто по приказу звезд он отказался защищать шахматный титул. А может, просто горестно вспоминает свою необычную, сложную жизнь, оказавшуюся слишком трудной для чувствительной и слабой души Роберта Фишера.

Широко одаренный природой мальчик в возрасте шести лет увлекся шахматами. Любовь его к ним была безгранична — шахматы для него все, ради них он отказывается от образования, специальности. Двадцать пять лет бьется за победу, всеобщее признание, в его мечтах почет, богатство, обеспеченное будущее. Наконец, после изнуряющей мозг борьбы сверхчеловеческого напряжения все это достигнуто, и Роберт Фишер тут же добровольно отказывается от почета, от денег и даже любимых шахмат. В минуты отчаяния, страха и душевной усталости следует творческое «самоубийство», импульсивный удар по собственному благополучию, безумный прыжок в пропасть бесперспективности и безнадежности.