Солдат двух фронтов

Глава VI. ПОБЕДА

Дул свежий ветер. Крупные белые волны обрушивались на бетонную дамбу, далеко уходившую от пляжа в море. Серые чайки кружили над водой, пикировали и взмывали ввысь, заглатывая на лету добычу. Неподалеку от берега покачивалось затонувшее немецкое судно.

Проворно соскочив с коня, Таган бросил поводья, вошел в полосу прибоя и опустил руки в накатившуюся шипящую воду. Зачерпнул ее ладонями, поднес к лицу, понюхал, попробовал на язык. Поглубже втянул в легкие напоенный соленою влагою воздух.

Нет, неповторимы и ни с чем не сравнимы родные запахи воды, земли, воздуха, солнца! «Дома уже удод прилетел — весна, цветут яблони, абрикосы, персики, на полях распустились ромашки и мак. Скоро пойдут тюльпаны», — думал Таган, а конь волновался, тревожно прядал ушами — Азбуке незнакомы были шуршащие в прибрежных камнях и песке морские волны.

Таган тоже видел их впервые в жизни. Чтобы успокоить коня, он сел в седло, тронул шагом, опустил поводья и погрузился в свои думы.

Впереди показались дюны. Скудная растительность напоминала родные пески Аралак-Кума зимой. Но вот на ветку молоденькой сосны вспорхнула с земли серая птичка. Тагану показалось, что на голове у нее хохолок.

«Молла-торгой, — подумал он и тут же усомнился. — Нет, ему не вынести такого холода, и кто видел, чтобы торгой садился на ветку?» Сколько раз молла-торгой был единственным спутником в тяжелых и изнурительных переходах по пустыне. Таган еще мальчишкой, лежа на горячем песке, мог часами наблюдать, как торгой свечой стремительно взмывал ввысь. Таган следил за полетом с затаенной мыслью: «Вот сейчас молла-торгой не забудет ни одного из богов и навечно останется на небе».

У туркмен есть легенда, давшая название торгою — птичке с хохолком, песочного цвета, размером чуть крупнее воробья. В поисках пищи, мошек и жучков торгой, часто махая коротенькими крылышками, поднимается в небо и будто бы перечисляет в это время имена мусульманских богов. Их тысяча, а торгой называет только 999, всякий раз забывая имя последнего, и поэтому вновь спускается на землю, чтобы его вспомнить.

Азбука осторожно переступила через бревно, выброшенное волнами на берег. А Таган размышлял. В последнем письме Алтынджемал писала, что в ауле придумали вместо чая заваривать кожицу, снятую с молодых веток цветущих яблонь. «Астагфурулла![14] Надо быстрее кончать войну!» Война… А как смешно он и его сверстники мальчишками играли в войну, бегали к развалинам древней крепости Шахры-Хайбар, окруженной песками Эмин-Кум, что подходят к аулу с северо-востока.

Азбука занервничала, затопталась на месте, забила копытом. Впереди, за дюной, показался колпак подорванного дота-великана. Из железобетонной глыбы торчали скрюченные стальные прутья. На одном из них развевался на ветру красный флаг. Вокруг дота валялись трупы в немецкой форме. «Они начали. Смерть, концлагеря, рабство. Их надо уничтожить, искоренить зло — это справедливо», — подумал Таган, удерживая коня, и повернул обратно.

«Туркмены раньше тоже много страдали. От разных набегов. Арабы, персы, татаро-монголы, снова персы. Отец помнил, как его отец спасал семью от набега иранцев в крепости Геок-Тепе. Набеги кончились, когда пришли русские. При царе, правда, хорошо жили только богатые. После революции народу стало хорошо. Советская власть раздвинула границы моего аула, моей Туркмении, и теперь я, туркмен, на берегу Балтийского моря защищаю свой дом», — рассуждал Таган, подведя Азбуку к кромке воды.

Таган вглядывался в волны, а видел себя рядом с площадкой, на которую колхозные бригадиры свозят с полей дыни. Пычак, едва коснувшись желтой, в прожилках корки своим острым лезвием, с треском рассекает спелую дыню. Сладкий сок, бархатная мякоть тает во рту. «Ай, вей! Сколько ни тверди „мед“, „мед“ — от этого во рту слаще не станет», — шепчет, сердясь на самого себя, Таган и невольно облизывает губы. Он только теперь чувствует, как солона вода Балтийского моря. «Надо войну быстрее кончать — будут и дыни, и мед, и моя Алтынджемал рядом». Услышав конский топот, Таган поднимает голову.

Среди приближающихся всадников он видит Чары Нурсахатова, Дурды Бабаева, Атаджана Рахманова. Его друг Ораз сидит на чужом коне. Они, увидев, как Таган отправился к морю, решили последовать за ним.

— Что делаешь тут один, Таган? — спросил Чары.

— Думаю. Туркмен всегда думает. Правда, думы теперь у него другие. Кто из наших отцов мог держать в мыслях, что мы, туркмены, пройдем на конях столько тысяч километров и будем мыть руки в этом северном море? А сколько отсюда до Геок-Тепе?

— Дней десять на поезде. Без остановки, — сказал Чары.

— А если на коне?

— С год, а то и больше, — ответил Дурды.

— Да, но пока нам еще не домой, на Берлин идти надо, — сказал Таган. — Поехали в эскадрон.

— Не спеши! Поиграй! — в один голос попросили Дурды, Ораз и Атаджан.

Друзья спешились, собрали сухих веток, развели костер. Таган полез в подсумок, достал тюйдюк, заиграл… и перед ним возник двор родного дома.