Павел Третьяков. Купец с душой художника

По-видимому, высочайший заказ не состоялся, так как Крамской известил Павла Михайловича 30 марта: «Антокольский уехал наконец благодаря Вашему вмешательству и помощи». В чем состояла эта помощь, рассказал в своей речи на Первом съезде русских художников 1894 года Н. Н. Ге, вспомнив об отношении Павла Михайловича к Антокольскому, в то время еще неизвестному молодому скульптору: «Он сделал очень хорошую статую Иоанна Грозного, которая находилась на верху Академии. Его торопили, что надо скорее убирать и нельзя долго держать. Он ее кончил. Ему было нечего есть, о чем обыкновенно забывают окружающие. Масса народу пошла толпою в эту мастерскую смотреть произведение. Между прочим, пришел и П. М. Третьяков. Я с ним встретился и тогда уже чувствовал, что в П[авле] Михайловиче] живет не только коллектор, но и человек глубокий. Я ему сказал, что надо поддержать этого больного человека: «Что же сделать?» – «Очень просто, вы приобретете его статую». – «Да я скульптуры не собираю». – «Вы приобретете ее условно, т. е. до той покупки, которая будет впоследствии, а она наверное будет. Но ему слишком тяжело дожидаться; этот месяц, который он проведет в ожидании, может его сокрушить». – «Я согласен ее купить, а дальше?» – «Дальше, дайте ему 1000 рублей и чтобы он ехал за границу». Павел Михайлович вынул 1000 рублей и, отдав мне, сказал: «Передайте ему и пусть он едет». – Это один из таких актов, которые мне чрезвычайно дорого сообщить, а вам чрезвычайно дорого услышать».

Павел Михайлович справляется об Антокольском у Ге, который пишет 8 апреля, что Антокольский уехал, и никто не мог сказать, где он: «Я пишу во Флоренцию на имя брата моего Забелла, которого он наверно увидит. Я ему передаю со всею точностью Ваши желания».

7 мая Ге пишет, что получил письмо от Антокольского из Флоренции: «Исполняя его просьбу тотчас по получении денег возвратить с благодарностью Вам – я просил перевести в Москву на Ваше имя 1000 руб. При этом я еще Вас искренне благодарю за эту помощь и никогда не забуду Ваше истинно человеческое участие к художнику».

18 мая он пишет снова: «Сейчас получил письмо – ответ от Антокольского. Он в Риме, здоров и согласен исполнить для Вас из мрамора Грозного. Он очень рад, что это будет для Вас, потому что надеется это сделать так, как следует, оконченное произведение, и просит сообщить, что ежели это состоится, то он только и будет делать этот экземпляр, не любя повторяться, разве получит приказание исполнить для кого из царской фамилии».

Павел Михайлович не любил повторений, прибегал к ним в редких, исключительных случаях. Ему очень не хотелось иметь повторение «Христианской мученицы» Антокольского, а поэтому он предпочел получить ее с отбитым и приклеенным куском, чтобы не было второго экземпляра: это было в 1893 году.

В начале 1872 года в собрание Павла Михайловича поступили две замечательные картины, получившие премии на конкурсе Общества поощрения художеств, «Мокрый луг» Васильева и «Сосновый бор» Шишкина. О картине Васильева мы будем говорить подробно отдельно. Шишкин заболел тифом, не успев закончить картины, и Павел Михайлович не сразу взял ее, не зная, как она будет окончена. Но эта чудесная картина была окончена благополучно, и Шишкин душевно радовался, что картина понравилась.

Перед Второй передвижной выставкой Павел Михайлович приобрел «Христа в пустыне» Крамского. Васильев писал Павлу Михайловичу: «Поздравляю Вас с приобретением «Спасителя» Крамского. Независимо от того, что я хорош с Крамским, я должен сказать, что это самый большой, самый серьезный художник из русских…». Павел Михайлович ему ответил: «Спаситель» Крамского мне очень нравился, теперь также нравится, почему я спешил приобрести его, но многим он не очень нравится, а некоторым и вовсе. По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время и может быть ошибаюсь».

О «Христе» Крамского Павел Михайлович говорит в письме к Л. Н. Толстому от 9 июля 1894 года. Письмо это, по-видимому, не удовлетворило Павла Михайловича, сделав несколько помарок, он написал и послал другое: «Вы говорите, публика требует Христа – икону, а Ге дает Христа живого человека. Христа-человека давали многие художники, между другими Мункачи, наш Иванов… В «Что есть истина?» Христа совсем не вижу. Более всех для меня понятен «Христос в пустыне» Крамского. Я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник, но со мною в этом едва ли кто будет согласен…».

И. Крамской. Портрет Ивана Шишкина

Высоко ценил эту вещь и Ге. Говоря о Крамском, он сказал: «Он оставил одну из самых замечательных картин, находящуюся теперь в галерее Третьякова, это – «Христос в пустыне».

Я хорошо помню, что Павел Михайлович считал «Христа» Крамского одной из лучших картин своего собрания. Вера Николаевна записала в дневнике 1880 года: «Приехал Гр. Гр. Мясоедов – художник, пользующийся репутацией прямого, честного человека. Прошла я всю картинную галерею, слушая его замечания, с которыми я соглашалась, но не со всеми. Он одобрил, что у нас копируют, это большое благо для поддержания русской школы. Заметил, что Крамской по своей сухой натуре не мог изобразить Христа как мирового страдальца, а вышел он у него как страдалец-сектант. Сказал про мой маленький портрет, что все обстоит благополучно, а души нет моей ни в глазах, ни жизни в лице». Этим мнением о портрете Веры Николаевны Мясоедов подтвердил свое требовательное отношение к Крамскому.

На Второй передвижной выставке Павел Михайлович приобрел картину «Устье Невы» Боголюбова, за указание на которую благодарил Крамского. Там же были выставлены принадлежащие ему работы Перова – портреты Тургенева, Даля, Погодина, Достоевского и Майкова; Мясоедова – «Земство обедает», Клодта – «На пашне», «Ручей в лесу» и «Полдень» Шишкина.

В ближайшие годы появляются у Павла Михайловича картины В. Маковского, Куинджи, Ярошенко.

О великой тройке – Репине, Сурикове и Васнецове – я буду говорить отдельно. А сейчас хочется упомянуть о любви Павла Михайловича к большому художнику, давно умершему, произведения которого были ему чрезвычайно дороги и которых он добивался в течение многих лет84, это – Александр Иванов. Павел Михайлович писал М. П. Боткину 11 июня 1877 года: «Я бы очень желал иметь портрет масл[яными] краск[ами] А. А. Иванова; так как Вы его хорошо знали и теперь у Вас – полагаю – остается еще в памяти его лицо, то не можете ли Вы сделать для меня величайшее одолжение написать портрет Алекс[андра] Андр[еевича]. Мне кажется, если не осталось портрета его, то создать хотя довольно близкий теперь будет большая заслуга и честь, и Вам – самому жаркому поклоннику его – подобает эта честь. Создать же его по-моему только и можно в Риме, где его многие знали в настоящем свете».

Портрета М. П. Боткин не написал, а находящийся в галерее портрет Иванова сделан был С. П. Постниковым, жившим тоже в это время в Риме и знавшим Иванова.

В августе М. П. Боткин известил Павла Михайловича, что все этюды Иванова привезены им в Петербург: «В сентябре мы их разберем и, если Вам будет угодно, то Вы будете первый, который их увидит, есть весьма интересные вещи…».

12 ноября Михаил Петрович посылает «Дерево из леса виллы Дориа» и «Мальчик со стариком в воде». 15 ноября он пишет о посылке четырех ящиков с произведениями Александра Иванова.

25 декабря М. П. Боткин писал Павлу Михайловичу: «Хвала Вам громадная за то горячее отношение к русскому искусству. Я не знаю, как Вы считаете, что я не сдержал слова относительно Вас: неужели Вы и мне хотите поставить в упрек, что я счел себя вправе выбрать некоторые этюды. Вы, конечно, хорошо знаете и мое отношение к обоим братьям Ивановым и наконец то уважение, которое было всегда в нас обоих. Ведь Вы помните, как многие над нами посмеивались за то почитание, которое мы имели к Иванову. Потому, давая Вам слово, что Вы будете первым в выборе его посмертных вещей, я никогда не брал себя в очередь. Вы скажете, что я Вам не показал этих маленьких пейзажиков (они были у реставратора…)… Вы напрасно так горячо к ним относитесь, когда у Вас есть такие или еще более оконченные вещи… Я рад, что Вы взяли столь хорошие вещи, и кто знает, может быть, впоследствии и мои встретятся с Вашими на славу русского искусства».

Это не сбылось, они не встретились. Часть этюдов Иванова, которая принадлежала М. П. Боткину, составляет драгоценный венок в Русском музее в Ленинграде. Хотя в нем собраны самые лучшие этюды, что составляло зависть и огорчение Павла Михайловича, но и часть, принадлежавшая ему, изумительно хороша.

Не могу не вспомнить о том, как Павел Михайлович ценил и любил Федотова. Вначале у него была только «Вдовушка»; причем он не раз сетовал, что это повторение или вариант. Рисунки и акварели Федотова он собирал старательно. Помню громадный интерес, который возбудила серия сепий, приобретенная, как мне помнится, Павлом Михайловичем в 1873/74 году. Сколько раз ходили мы с отцом в галерею и рассматривали их и всякий раз находили в них новые интересные подробности. Позднее он был очень доволен, когда к нему попал маленький прелестный портрет Ростопчиной.

Кончая говорить об общем росте собрания, должна особенно указать на любовь Павла Михайловича к «старикам». К сожалению, произведений Левицкого у него было мало, не попалось ему ни одного из восхитительных женских портретов этого художника. Зато у него было несколько чудесных портретов работы Боровиковского, из которых особенно любили мы Кутай-сову и Лопухину.

А затем работы Кипренского, Тропинина и К. Брюллова, которые представлены у него такими ценными и превосходными номерами, как портреты Рамазанова, Горностаева, Дурновой, Монигетти, Яненко, двух братьев Кукольников, Струговщикова, доктора Яниша, профессора Ланчи и, наконец, прелестный портрет графини Самойловой.

Интересен отзыв Н. Н. Ге о том, как широко и объективно понимал Павел Михайлович Третьяков свою роль основателя русской национальной художественной галереи.

В 1894 году на Первом съезде русских художников и любителей художеств, созванном по поводу дарования галереи П. и С. Третьяковых городу Москве, Н. Н. Ге, произнося свою речь «Об искусстве и любителях», сказал: «Я хочу еще сказать о чрезвычайно дорогой стороне, которая, может быть, будет забыта, а может быть, будет поддержана и изучена. П. М. Третьяков не есть только коллектор, это есть человек, любящий искусство, высоко просвещенный, любящий художника, любящий человека и умеющий отказаться от своих личных вкусов. Он мне сам заявил, что не только приобретает те вещи, которые ему нравятся, но даже и те, которые ему лично не нравятся, но он считает обязанностью не исключать их из школы, к которой они принадлежат».