Во тьме

Я родился 17 апреля 1950 года в Холивуде, графство Даун, шестым ребенком Кристины и Уильяма Брауна. У моих родителей было еще шестеро детей. У меня есть три брата и восемь сестер. Дом нашей семьи находился в начале Дауншир-роуд в Холивуде. Мои друзья в округе были как протестантами, так и католиками: моя мать учила нас одинаково уважать обе религии. Наша семья была нищей в материальном плане, но мы, конечно, не побирались.

Насилие в моем доме было обычным делом. Мой отец был тираном, громилой, и при росте в 175 см и весе 126 килограмм он главенствовал над нами. Казалось, он действительно получал какое-то удовольствие от того, что часто избивал нас своим кожаным ремнем. Едва ли проходил день без вспышки ярости с его стороны. Он избивал мою мать до бесчувствия по крайней мере два или три раза в неделю. Казалось, всегда была веская причина. Даже если бы его не было, он бы ее нашел. Он работал шофером или кладовщиком, но был гораздо счастливее во время длительных периодов безработицы. Склонный к перепадам настроения, его повседневный темперамент был совершенно непредсказуем. Временами он мог быть самым милым парнем в мире, но чаще всего он впадал в неистовство не спровоцированного насилия. Этот громила нас терроризировал.

При росте в 152 см, очень стройная и легкого телосложения, моя мать Кристина не шла ни в какое сравнение с моим отцом. Он швырял ее, как тряпичную куклу. Она была порядочной, доброй и трудолюбивой женщиной и в бурной обстановке, бывшей нашей домашняя жизнью, нашей опорой. Ее девичья фамилия была Джонстон. Я был первым ребенком, родившимся с ее темными волосами и пронзительными темными глазами, и поэтому меня назвали Джонстон в ее честь.

Расти в этой жестокой среде никогда не было легко. Это было все равно что ходить по яичной скорлупе. Мы все время старались не делать и не говорить ничего, что могло бы спровоцировать моего отца. Достаточно было какого-нибудь предполагаемого проступка или неподобающего поведения, и он начинал яростную атаку на нас. Моя мать всегда вмешивалась, вставая между ним и ребенком, которого он избивал. Это не имело никакого значения: он просто избивал обоих. «Он просто забияка», — повторяла моя мать снова и снова, пытаясь утешить жертву.

Каждый день был наполнен страхом и трепетом. Напуганные нашим отцом, мы, дети, никогда не могли быть уверены, что момент мира и безмятежности не будет нарушен внезапной и неожиданной вспышкой бессмысленного насилия. Мне было жаль моих сестер, которые внезапно оказывались избитыми его кулаками или ногами, без малейшего предупреждения. Жестокость насилия была вдвойне велика, возможно, потому, что это было невозможно предсказать.

Мне приходилось тихо сидеть, пока мой отец избивал мою мать и сестер, снова и снова. Я хотел сделать больше, но, будучи маленьким мальчиком, я, конечно, физически был ему не ровня. Я так сильно хотел остановить его. Я пожелал, чтобы моя жизнь ушла. Мы ничего не могли сделать для нашей бедной матери, которой приходилось носить солнцезащитные очки даже зимой, чтобы скрыть свои синяки под глазами. Она никогда не нанесла бы ответный удар или не выдвинула бы против него обвинения в нападении.

Тогда я ничего не мог поделать, но я был полон решимости, что когда-нибудь я смогу противостоять своему отцу и положить конец постоянным страданиям моей матери и младших детей.

Некоторые из моих самых ранних детских воспоминаний были о вечерах, когда мои родители ссорились, а мой отец орал во весь голос. Это было частым явлением. Моя мать мчалась наверх и вытаскивала нас из постелей (мы с моими младшими братьями спали по трое на кровати). Она собирала нас всех вместе в главной спальне, и мы помогали ей забаррикадировать дверь спальни шкафами и комодами. Иногда сама кровать использовалась для того, чтобы забаррикадировать дверь. Мой отец был снаружи, ругался бы и колотил в дверь кулаками, пытаясь силой пробиться внутрь.

Не раз нам приходилось выпрыгивать из окна спальни на первом этаже на лужайку в палисаднике внизу. Крики и суматоха всей этой ситуации были абсолютно ужасающими. Настолько плохо, что прыжок из этого окна временами казался почти заманчивым. Слава Богу за наших хороших, порядочных соседей. Наш дом был двухквартирным муниципальным домом, и семья по соседству была предупреждена нашими криками. Зная, что у нас нет телефона, они звонили в полицию от нашего имени. В некоторых случаях мы находили убежище в доме наших соседей: они всегда принимали нас у себя и были нам рады. Иногда мы отправлялись к моей бабушке Джонстон на Юниверсити-роуд в Белфасте. Опять же, нас там тепло встречали, и мы смогли бы остаться на день или два, наслаждаясь относительной тишиной и покоем. Однако моя мать каждый раз возвращалась домой, приводя нас с собой. Отец всегда обещал измениться, но так и не сделал этого.

Визиты местной полиции в наш дом были частыми. Мигающий синий огонек на крыше полицейской машины возвещал об их прибытии. Они точно знали, как справиться с хулиганом, и не терпели глупостей от моего отца. Они быстро восстанавливали спокойствие в доме. Мы по именам знали сержантов и констеблей. Сержант местного участка, сержант Кэмпбелл, особенно пугал моего отца. Сержант Кэмпбелл был высок и хорошо сложен и нисколько не боялся столкнуться с таким громилой. Но моим героем был констебль Винсент Маккормик, который рассказывал мне о своем опыте работы в полиции и, когда я стал старше, часто поощрял меня записаться в полицию.

Мы знали, что приход этих людей положит конец нашим страданиям. С самого раннего возраста я научился уважать и быть благодарным этим блюстителям порядка, рядовым сотрудникам Королевской полиции Ольстера. Их слова ободрения посеяли семена, которые позже вдохновили меня присоединиться к их числу. На протяжении всего моего детства, с его непрекращающимся циклом насилия, за которым следовало затишье, а затем неизбежное возвращение шума, местная полиция всегда была рядом, чтобы поддержать нас, и ни разу они не потеряли терпения. Я был полон решимости, что когда я стану офицером полиции, а это было одной из моих самых ранних амбиций, я буду относиться ко всем людям с таким же уважением и состраданием, какие эти офицеры проявляли к нам. Я тоже был полон решимости помочь сохранить мир, как это было у них, и сделать все возможное, чтобы поставить на место хулиганов общества.

Одно из моих самых ранних воспоминаний о неожиданных потрясениях относится к 1956 году, когда мне было шесть лет. Моей матери было нехорошо, и она должна была лечь в больницу. Впервые я осознал, что возникла какая-то проблема, когда в наш дом прибыли органы социального обеспечения. Мы не знали, почему они были там, но мы знали, что это был не обычный визит. Мы привыкли к частым, регулярным визитам социального обеспечения. Обычно они приезжали на маленьком темном фургончике и привозили нам подержанную одежду или обувь. Моей любимой посетительницей благотворительного фонда была дама по имени мисс Листер. Она всегда помогала нам. Мы радовались ее визитам. Я все еще вижу ее улыбающееся лицо перед своим мысленным взором. В последующие годы я предпринимал много попыток разыскать ее в системе социального обеспечения, чтобы поблагодарить ее. Однако у меня была только ее девичья фамилия, и я так и не смог с ней связаться.

В этот раз сотрудники службы социального обеспечения были в гостиной и открыто обсуждали нас в нашем присутствии. Они говорили о том, куда каждый из нас направится. Как будто нас там не было. Как будто мы были просто посылками, которые нужно было отправить в другое место. Мы все прислушивались к тому, что говорилось. Я думаю, что их главной заботой было наше благополучие во время пребывания моей матери в больнице, когда в противном случае мы остались бы наедине с нашим отцом. Были слезы, когда моя мать пыталась успокоить нас. Я посмотрел на своих младших братьев и сестер, на их лицах был написан страх. Сцена была ужасно неприятной. Младших детей забрали первыми. Я наблюдал, как сотрудники службы социального обеспечения с суровыми лицами, одетые в длинные пальто, провожали их на улицу к ожидающим машинам. Мы не знали, когда снова увидимся.

Если вы не пережили что-то подобное в детстве, трудно точно описать, какой эффект это оказывает на вас. Впервые в своей жизни я не поверил своей матери. Я чувствовал, что не могу ей доверять. Впервые я осознал, что мои родители не имели реального контроля над тем, что с нами происходило, как только вмешались органы социального обеспечения. Все, что я знал, это то, что мне суждено попасть в приют для плохих мальчиков. И все же я не сделал ничего плохого. Все это казалось таким несправедливым.

Два сотрудника службы социального обеспечения вернулись в дом. Леди назвала мое имя и имена трех моих сестер, которые должны были быть со мной. Моя мама обняла нас. Из ее глаз текли слезы, но она знала, что ничего не может сделать, кроме как обнять нас и попытаться заверить, что все будет хорошо. Я никогда не забуду прогулку в темноте от нашего коридора до ожидающей машины сотрудников службы социального обеспечения. Это было то путешествие в неизвестность, которое наполнило меня таким большим страхом. Я действительно верил, что никогда больше не увижу свою мать или своих младших братьев и сестер. Я была так рада, что Луиза и две другие мои сестры были со мной.

Сотрудники социального обеспечения сказали нам, что мы отправляемся в приемную семью в Баллигауэне, в семью по фамилии Гибсон. Мы вели себя тихо, как мыши, когда нас посадили в большую черную машину и повезли из Холивуда в сторону Белфаста. Запах темно-бордовой кожаной обивки, когда я уткнулся головой в заднее сиденье машины, был ошеломляющим.

Когда мы прибыли в наш приемный дом, сотрудник службы социального обеспечения зашел внутрь, чтобы поговорить с нашими новыми приемными родителями. Дом был внушительных размеров, стоял в стороне от дороги, а в саду стояла старая цыганская кибитка. Это не было похоже на приют для плохих мальчиков! Пока я осматривалась в новом окружении, мужчина вернулся к машине и провел нас внутрь дома.

Наша новая приемная мать поприветствовала нас и провела внутрь. Она была маленькой, пухленькой женщиной с теплой улыбкой. Там были две девочки примерно моего возраста, сидевшие на полу в гостиной перед пылающим камином. Они смотрели черно-белый телевизор. У нас дома не было телевизора! Когда я подошел и сел рядом с ними, программа сменилась, и на экране появился «Чемпион-чудо-конь». Я был так увлечен, что даже не заметил ухода сотрудников службы социального обеспечения. Я сидел в незнакомом доме с двумя незнакомыми девочками и все же чувствовал себя странно непринужденно.

Моя приемная мать готовила для нас ужин. Я сидел, приклеенный к этому экрану, и ел свой ужин из тарелки, стоявшей у меня на коленях. В этом доме царила атмосфера мира и умиротворения, и я принял это. Это была долгожданная передышка.

Жизнь в Баллигауэне была замечательной. Несмотря на то, что нам приходилось пользоваться туалетом на улице и каждый день проходить пешком, казалось, мили до начальной школы в Балликигл, мы отлично проводили время. Мы собирали яйца в курятниках, а по утрам мы с Луизой добровольно бежали через поля к роднику и приносили оттуда ведро из нержавеющей стали, наполненное водой.