Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке

Его лицо упало. Он понял, что я не позволю себя тихо задушить. Но он ненавидел публичные казни. Вообще Андросов был чужд всякой крайности; он ненавидел все, к чему прилагалось определение «слишком»: слишком шумное и слишком тихое, слишком умное и слишком глупое. Главным принципом в его жизни была умеренность, за одним лишь исключением: его пламенной страстью было мастерить лобзиком из фанеры всякие забавные штучки.

Андросов ни за что не позволил бы мне представить отчет, предполагающий общую проверку на детекторе лжи. Генералы первыми взвыли бы от ужаса. В отличие от меня, им определенно было что скрывать. Они съели бы его заживо, если бы он позволил такой инициативе продолжиться. Что еще хуже, что подумает начальник разведки об отделе, вызвавшем такие опасные инициативы?

Вау, похоже, я выиграл — на этот раз, подумал я. Закаленный бюрократ попал прямо в мою ловушку. Он никогда не даст мне написать этот рапорт, а без рапорта дело о моей измене просто развалится. Я просто откажусь отвечать на его дурацкие вопросы, сказав: "Почему, товарищ генерал, как вы можете говорить такие вещи? Меня подозревают в измене, но это вы боитесь детектора лжи?" Скоро начнут шептаться, что генералы боятся проходить проверку на детекторе лжи. Может быть, есть какая-то особая причина их нежелания? А вскоре разразится полномасштабный скандал — сначала в разведке, потом его эхо прокатится по всему КГБ! Центральный Комитет Коммунистической партии будет недоволен! Столкнувшись с такой перспективой, следует дважды подумать, прежде чем приступать к розыску измены.

Я надеялся, что именно в этом заключалась мысль Андросова, — и, по-видимому, так оно и было.

— Можешь идти, — пробормотал генерал внезапно обескровленным голосом. «Наслаждайтесь вашим месячным отпуском, а после этого мы решим, что с вами делать. Что касается вашей идеи с детектором лжи, мы ее подумаем».

— Хорошо, — сказал я и вышел в коридор.

Заместитель начальника отдела поспешил следом.

— Ты слишком самонадеян, — провизжал он неестественным голосом. — Вы понимаете, с кем вы разговариваете? Начальник отдела, вот кто.

«Почему тебя это должно волновать?» Я зарычал на него. — Это не твое чертово дело.

"Не мое дело?" — удивленно спросил он. «Вы были грубы в моем присутствии, тем самым дискредитируя меня».

Я тяжело вздохнул и вошел в один из кабинетов Вашингтонского отдела Североамериканского департамента. Именно здесь хранились оперативные дела нашей резидентуры; куда поступали мои отчеты о встречах с моими американскими контактами; откуда были выработаны директивы вашингтонской резидентуры о том, что я должен был делать — и, что более важно, чего я не должен был делать ни при каких обстоятельствах. Одним словом, это был нервный центр, мозг вашингтонской резиденции.

Когда-то этот мозг пульсировал от бешеной активности, но сейчас он выглядел довольно тоскливо. Молодой офицер слушал «Голос Америки», другой погрузился в учебник английского языка, а старожил Федор, которому вскоре предстояло поступить в резидентуру, сосредоточенно изучал рекламные проспекты вашингтонских магазинов.

«Что вы тут держите, похоронное бюро?» Я неловко пошутил.

— Не поверите, но вы попали прямо в точку, — вяло сказал Федор. «Моторин был расстрелян на днях».

Я задохнулся. Я знал, что Сергей Моторин, бывший оперативник вашингтонской резидентуры, арестован по обвинению в государственной измене, и я ожидал, что он будет сурово наказан. Но я и представить себе не мог, что придет время, когда мы будем дурачиться, а Моторин, весельчак-проказник, будет гнить на каком-то неизвестном кладбище с пулей в затылке.

— Его судили? — мрачно спросил я.

— Военный трибунал, — ответил Федор. «Именно тогда вся история его измены была обнажённой».

— Почему бы тебе не рассказать мне об этом?

Федор уселся в кресло и начал свой рассказ: — Ладно. Как вы знаете, у Моторина были проблемы с оперативной работой. Так получилось, что на то была очень веская причина: он жил в смертельном страхе, что его отзовут домой вперед. Он предпочитал сытую Америку Советскому Союзу на постоянной диете. Чтобы довести Моторина до крайности, нужно было совсем немного, и нужный толчок дало ФБР, которое очень внимательно следило за ним.

«По данным наблюдения, Моторин был необычайно увлечен материальным. Вы знаете, какой настоящий психологический шок испытывают некоторые наши соотечественники при входе в американский магазин: у них расширяются зрачки, возбуждение нарастает до уровня, граничащего с безумие. Вот что случилось с Моториным. ФБР должным образом это заметило и нацелило его на агрессивную вербовку».

"Но что было на самом деле крючком?" Я посмотрел на письменный стол Федора, стонущий под тяжестью вашингтонских брошюр, и почувствовал прилив раздражения.

— Когда-то он совершил крутую сделку, — щебетал Федор. «Небольшой магазинчик на улице Ф продавал некачественную электронику по бросовым ценам. Моторину удалось уговорить владельца обменять приличную на вид стереосистему на два ящика водки, которые он купил со скидкой в советском жилом комплексе. знаете, такого рода сделки для советских граждан за границей запрещены. Некоторое время спустя к Моторину на тихой вашингтонской улице подошел агент ФБР и показал ему фотографии, на которых наш героический разведчик торгует водкой за электронику. Моторин посмотрел на фотографии. и велел G-man идти к черту. Американец смиренно согласился и победил его. Через несколько дней тот же агент снова подошел к Моторину и снова получил отказ. Но ФБР отказалось сдаваться. Его представитель регулярно сталкивался с Моториным в укромных уголках, покажите ему фотографии, и попросите одуматься. Видимо американцы правильно догадались, что Моторин не сообщил резиденту о происшествии. Если бы он это сделал, то его бы выгнали из Вашингтона со скоростью пушечное ядро. Поскольку он все еще был там, это означало, что он держал рот на замке, что само по себе было тяжким преступлением. Наконец настал день, когда агент ФБР грустно сказал Моторину: «Прости, Мак. Ты мне нравишься, но я ничего не могу сделать. Мой начальник поставил мне ультиматум: если я не получу вашего согласия на сотрудничество с нами, меня уволят, а эти фотографии перешлют вашему резиденту. Они были сделаны моими коллегами во время наших предыдущих встреч. Кажется, что ваши возможности довольно ограничены, потому что ваша резиденция знает, что я агент ФБР. Как вы объясните резиденту, почему вы так часто встречались со мной и никогда не сообщали о встречах?»

— Сколько раз ты рассказывал эту историю? — спросил я Федора; его повествование было слишком плавным, чтобы быть спонтанным.

— Много раз, — откровенно признал он. — Ну, слушайте. В этот момент Моторин, должно быть, почувствовал, как петля сжимается на его горле. Если бы он сообщил о первой попытке вербовки, он мог бы отделаться билетом в один конец домой. Но теперь вероятность того, что его обвинили бы в тайном сотрудничестве с ФБР. Действительно, как можно доказать свою невиновность перед лицом фотодоказательств девяти встреч с известным агентом ФБР, причем встреч, сокрытых от резидента?»

— Федор, вы меня мучаете! Не затягивайте, — простонала я.

— Короче говоря, Моторин капитулировал, — сказал он с притворной печалью. «Сотрудничество с ФБР действительно помогло ему улучшить свое положение в резидентуре. К нему как к потенциальному активу связался сотрудник американской контрразведки, и колесо фортуны закрутилось с головокружительной скоростью. «Вербовочная кампания» была разыграна. как блестящая шахматная партия. Андросов, который в то время был резидентом, естественно, понятия не имел, что происходит на самом деле, и был на седьмом небе от счастья. Моторин отправлял в Москву информационные телеграммы, составленные ФБР, и докладывал Американцы с успешным выполнением своих заданий. ФБР попросило его изучить своих сотрудников-резидентов, и он взялся за дело с большим энтузиазмом. Каждую ночь в его квартире толпились гости, виски и джин лились рекой, языки развязывались и начинали вилять.

Многие из них напились до одури, а Моторин внимательно слушал и щелкал своим «Никоном», подарком от ФБР. Позже он предъявлял своим коллегам фотографии, показывающие их в очень нелестном свете, наблюдая за их реакцией. Если в их глазах отражался страх, он сообщал ФБР имя следующей жертвы, и начиналась новая кампания по вербовке».

"Вот и все?" — подозрительно спросил я.

— Если бы, — сказал Федор с тоскливым вздохом. «Возможно, вы помните, что в начале его дежурства в качестве резидента Андросова был мозговой штурм».

— Ты имеешь в виду карту? Я спросил.

Это была катастрофа, которая ждала своего часа. Андросов заказал вывесить в приемной резиденции огромную карту Вашингтона и его окрестностей. Каждый оперуполномоченный, выезжая по делам, должен был отметить на карте время и место проведения операции и свое условное имя.

Когда слух об нововведении дошел до центра, многие офицеры разведки старой школы были потрясены. Тогдашний начальник Северо-Американского отдела Якушкин был вне себя от ярости, но его разглагольствования и бред ни к чему не привели: идею карты одобрил сам начальник разведки Владимир Крючков.

Только идиот мог не понять, что карта была бомбой замедленного действия. Естественно, он стал объектом пристального внимания Моторина.

— Верно, — воскликнул Федор, наслаждаясь моей удивленной реакцией. «Каждое утро Моторин заходил в резиденцию и запоминал, кто из оперативников должен был встретиться со своими контактами, где и когда. Не прошло и часа, как информация достигла ФБР, что таким образом сэкономило много времени и сил. В самом деле, зачем утруждать себя слежкой за советской агентурой, если проще дождаться ее по месту назначения? В течение нескольких месяцев практически все контакты резидентуры стали известны американцам. Они могли уничтожить всю сети одним махом, но воздержался от нанесения решающего удара, опасаясь скомпрометировать Моторин. В конце концов возможность представилась с бегством в США Виталия Юрченко, нашего бывшего начальника. Многое, если не все, можно было бы положить у его порога. Наши активы начали рушиться один за другим».

— Вы хотите сказать, что Юрченко нечего было сказать американцам нового? — удивленно спросил я. Рассказ Федора стал для меня откровением. За бегством Юрченко последовал крах всей сети КГБ в США. В вашингтонской резиденции была полная уверенность, что активы были сожжены Юрченко. Но ведь об измене Моторина в то время никто не знал. .

«Во всяком случае, судя по тому, что выяснилось на суде, у меня сложилось впечатление, что Юрченко на самом деле лишь подтвердил то, что американцы узнали от Моторина», — авторитетно заявил Федор. «Как бы то ни было, — продолжал он, — Андросов оказался лишенным агентурной сети, с трудом выстроенной годами его предшественником Дмитрием Якушкиным. По иронии судьбы общая сумма, которую ФБР заплатило Моторину, составила 10 000 долларов, а завод, который он якобы нанял, получил от центра 30 000 долларов. Так что, чтобы добавить оскорбления к травме, американцы даже получили приличную прибыль».