«Крот» в генеральских лампасах

***

Каждый протокол, который Духанин ухитрялся печатать на своей американской машинке марки «Ай-Би-Эм», представлял что-то невообразимое по своему содержанию. Так много было разной информации, оперативно значимой и порой, казалось, не очень связанной друг с другом. Но нет, это были протоколы, всегда посвященные конкретным вопросам, полные внутренней логики, последовательные и написанные хорошим, грамотным языком.

Перед двумя заключительными допросами Духанин, чтобы не упустить что-то важное для уголовного дела, в течение нескольких дней перечитывал материалы следственного процесса — это более четырехсот протоколов, справок, первичных анализов, заключений экспертиз, письменных заявлений обвиняемого, выписки из материалов оперативной разработки «Дипломат» и его переписки с Центром. Чтобы лучше понять, какие основные мотивы подвигли Полякова к предательству, Александр Сергеевич решил собрать их воедино в одном следственном документе.

Пригласив на предпоследний допрос генерала, он попросил его дать еще раз конкретные показания, что вынудило его инициативно пойти на услужение американским спецслужбам и продавать им секреты родной страны.

— Надо же! — удивился Поляков. — Ну и ну! Нарочно не придумаешь, американцы не могли никак понять побудительные мотивы сотрудничества с ними, а теперь вот и вы о том же самом. Вам я, Александр Сергеевич, называл их по ходу допросов несколько раз. Странно все же, почему моим объяснениям не верит ни одна из противоположных сторон — ни ЦРУ за время двадцатипятилетнего сотрудничества, нивы за все время следственного процесса…

— Да, это может показаться сданным, что ЦРУ за четверть века не могло вас понять. Если это действительно так, то чего же вы хотите от меня?! Всего-то за девять месяцев работы со мной?! Вы сотрудничали со следствием по времени почти в двадцать раз меньше!

— А по количеству встреч со мной вы, Александр Сергеевич, превзошли американских операторов, если я не ошибаюсь, почти в десять раз.

— Может быть, это и так, — согласился следователь. — А если говорить всерьез, то все дело в том, что по ходу допросов вы действительно не раз упоминали причины своего предательства. Но при таком разбросе показаний по всем протоколам допроса, а их за полтора года набирается более четырехсот, мне не хотелось бы тратить много времени на поиски конкретных ваших высказываний. Мне надо собрать их, сосредоточить в одном протоколе.

— В таком случае я прошу предоставить мне возможность изложить показания собственноручно.

Духанин, согласно кивнув, сказал:

— Что ж, на основании 160-й статьи Уголовно-процессуального кодекса РСФСР вам предоставляется такая возможность.

Письменные показания Д. Ф. Полякова о мотивах измены Родине

Изменения в моих взглядах начали происходить во время второй по счету загранкомандировки в США под воздействием причин идейно-политического характера. Пребывание в Америке привело меня к коренному пересмотру взглядов на жизнь, крушению личных идеалов и утрате самого содержания дальнейшего существования. Как у человека, выросшего в Советском Союзе и воевавшего за победу в Великой Отечественной войне, у меня не было желания и стремления принимать капиталистический образ жизни. Я был тогда, как и все советские люди, пропитан такими идеями, которые делали меня чуждым Западу. Поэтому о мотивах принятого решения перейти на сторону американцев однозначно сказать не могу. Причин было много, и все они продиктованы соображениями идейнополитического характера. Среди них не последними были события, которые особенно потрясли мое воображение. Прежде всего, это глубокое разочарование в руководителе Советского государства Никите Хрущёве, с которым мне довелось пообщаться во время его первого визита в США.

На секретной встрече с партищшактивом в Нью-Йорке Хрущёв заявил, что только дураки могут верить в мирное сосуществование антагонистических систем. Он сказалтогда, что мы дадим существовать капитализму только до той поры, пока не сможем задушить его. Цитирую, конечно, не дословно, так как эту тему он развивал пространно, обвиняя работников МИДа в мягкотелости и аполитичности. Его высказывания носили в то время явно агрессивный характер.

После таких его выступлений у меня появилось желание найти контакт со спецслужбами США, чтобы довести через них до администрации США информацию о том, как понимает проблему «мирного сосуществования» первый коммунист планеты.

Повторяю, что мои убеждения формировались исподволь, начиная с 1960-х годов. Основой для их формирования были наблюдения за состоянием жизни в США, знакомство с жизнью европейских государств по материалам прессы, с директивными материалами и речами представителей разных стран в ООН.

Если раньше я воспринталдеятельность и систему нашего государства как должное, то, увидце и оценив жизнь людей за рубежом, я понял, как глубоко был индоктринирован. Это привело меня к душевному надлому и к изменению моих политических воззрений — к переходу на позиции социально-демократических убеждений. Так я стал по своим взглядам ближе к социал-демократам, чем к коммунистам. В конце концов, я разуверился в необходимости революционных преобразований в мире, в необходимости революций с их кровавыми столкновениями и бесчисленными невинными жертвами, в необходимости демократического централизма как способа руководства партийным аппаратом.

Это и вынудило меня пойти на измену Родине, так как я видел и понимал, что наша партия в состоянии существовать и управлять страной только в условиях подавления всякого инакомыслия, только при системе запретов и ограничений, унижающих человеческое достоинство. Видел я также, что наша партия более бюрократична, чем все другие политические партии. Был я тогда чрезвычайно обеспокоен и тем, что проповедь идеологического противостояния может стать причиной развязывания новой войны. Поэтому я поставил перед собой задачу: оградить политическое руководство США от неправильного восприятия политических, военных и экономических акций СССР; разъяснить им суть потока политических и пропагандистских мероприятий; показать, в чем заключается обман советских решений и что американцам надо самим разбираться во всем и противодействовать нечистоплотной внешнеполитической деятельности СССР.

Свои возможности о помощи Америке я не переоценивал, я хотел лишь показать спецслужбам США пути осуществления нежелательных для сохранения мира советскжакций.

И еще: работая в Штатах, иуяедился, что американцы никогда не начнут войну первыми. По своей натуре и характеру они представлялись мне теми дельцами, которым дороже всего их собственное дело и их собственная жизнь. Разобравшись в демократичном характере государственного устройства США, я понял, что в этой стране маловероятно возникновение диктатуры одной личности, которая была бы способна на принятие решения об объявлении войны. Должен заметить, что американцы боятся нас, но боятся не как государство, не как нацию, а как идеологическую систему, способную разрушить жизненные идеалы многих народов.

В связи с этим я внимательно изучил случаи вступления США в войны и не нашел в истории примера вхождения их в военные конфликты без обсуждения таких вопросов в прессе и в конгрессе, без колебаний и споров, то есть когда они начинали бы действовать внезапно, без предупреждения. Сама система государственного устройства и правления страной не позволила бы им это сделать.

Появление стратегических ракет в нашей стране я рассматривал как возможную подготовку СССР к внезапному нападению на США. Стремление же Америки увеличить свою военную мощь расценивал как создание средств для устрашения и предотвращения новой мировой войны. При этом я почему-то был убежден, что СССР не начнет первым войну против более сильного противника, и в то же время считал, что не начнут ее и Соединенные Штаты. В этом я был абсолютно уверен. Считаю, что для обеспечения стабильного мира нет необходимости достигать ядерного превосходства, для этого достаточно уже накопленных ядерных средств устрашения, способных нанести ответный удар как с одной, так и с другой стороны. Для этого, по моему мнению, хватит и половины имеющихся на сегодня ядерных средств. Конфронтация же, бряцание оружием всегда вызывали у меня внутреннюю негативную реакцию.

Занимаясь с первой командировки в Америку разведкой ядерного потенциала США, я понял, что нужно нам всем договариваться. Мои попытки как-то подать свой голос в этом направлении не давали результатов. В последующем такие события, как Кубинский кризис, события в Венгрии и Польше, разлад с Китаем и необоснованное, на мой взгляд, бесполезное наращивание сил на границе с Китаем и, наконец, строительство стены в Берлине, — все это не находило у меня понимания. Это были не соответствующие гуманным принципам социализма акции, направленные на усиление конфронтации в мире и приближение всеобщей катастрофы. Не находила понимания в моем сознании и среда, в которой мы искали «друзей». Мне казалось, что меркантильные соображения, которые лежали в основе наших отношений с некоторыми странами, получающими от нас вооружения и различное военное оборудование, не соответствуют идеалам социалистического общества. Воттакая негативная установка поддерживалась во мне по мере наблюдения за деятельностью компартий Бирмы, Вьетнама, Кампучии идругих азиатских стран. Руководители этих государств во имя достижения политических целей иногда забывали о гуманизме и вели войны, что приводило к гибели миллионов человеческих жизней.

К числу указанных выше причин моей измены относятся и события, происходившие внутри СССР: снятие с должностей и увольнение Жукова, Штеменко и, конечно же, развенчание культа личности Сталина перед советским народом и всем миром.

Ранее у меня были сомнения в справедливости деятельности Сталина. Эти сомнения вызывались его жестокостью, созданием невиданных доселе органов подавления, приводивших к излишним жертвам. С приходом к власти Хрущёва, которого я считал не достойным руководить ни партией, ни государством, я пришел к выводу, что такого лидера может выдвинуть только партия, потерявшая свое идеологическое лицо со всеми вытекающими последствиями.

Ни для кого из живших в то время взрослых людей не была секретом бездумная, авантюристическая политика тогдашнего Хрущёва, дважды ставившего мир на грань ядерной войны. Нам, разведчикам, находившимся в то время в США, это было особенно понятно. За плечами нашего народа была уже тяжелейшая война, в которой каждая семья понесла невосполнимые потери. Моим сыновьям в то время исполнилось восемь и шесть лет, и я не мог не думать об их будущем. Вот это и есть один из главных мотивов, объясняющий, почему я в конце 1961 года решил оказывать содействие Соединенным Штатам Америки в противодействии агрессивной политике Хрущёва.

Авантюризм и волюнтаризм Хрущёва, его взгляды и поведение за рубежом — все это, вместе взятое, и породило во мне полную безысходность, разрушило внутренние идеологические устои, мою мировоззренческую платформу и толкнуломеня в лагерь главного противника. Я задавал себе не раз вопросы: «Какмогло стать возможным, что при нашей демократии, в условиях “самого справедливого”, социалистического общества на руководящие должности в партии и государстве выдвигаются такие авантюристы, как Хрущёв?» И, к сожалению, не находил ответа.