Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

* * *

Астраханская ссылка, как несложно догадаться, послужила лишь отправной точкой для последующих лишений и тягот, куда более страшных. Хотя уже и этот город – «душный, пыльный, весь в цветении белой акации» – не представлялся раем на земле никому из многочисленных москвичей, одномоментно там оказавшихся (Ларина не могла поверить и осознать поначалу, сколько их сгрудилось на небольшом астраханском «пятачке»). Им всем было там голодно, безденежно, тесно, неуютно – опять же из мемуаров Анны Михайловны: «Мы – местная сенсация, на нас показывали пальцами». Но еще оставалась относительная свобода передвижения и общения; пускай и с немалыми затруднениями, они могли все же устроиться куда-то на работу и самостоятельно снять жилье.

Одно время Ларина обитала по адресу: Набережная 1‐го Мая, дом 123, квартира 3. Улица, протянувшаяся вдоль искусственной волжской протоки, доведенной до ума в начале XIX века (когда-то Варвациевский канал, или в просторечии «Канава»), и сейчас не сильно изменилась по сравнению с предвоенными временами. Та же дореволюционная застройка – мещанские или купеческие домишки, зачастую с балконом на втором этаже, те же деревья вдоль тротуаров. Все довольно обшарпанное, кое-где даже почти руинированное, зато преимущественно аутентичное. Велика была вероятность, что сохранился и дом по упомянутому адресу, так что, оказавшись в Астрахани, автор этих строк, движимый любопытством, добрел по набережной до строения под номером 123. Увы, именно здесь в исторической застройке образовалась брешь: на этом месте, в глубине участка за каменным забором, теперь красуется новодельный кирпичный особнячок с мансардой и черепичной крышей.

А в 1937‐м (и наверняка еще десятилетия после) тут стоял типичный для старой Астрахани купеческий дом, при советской власти поделенный на несколько квартир. В одной из них Анне удалось снять комнату у хозяина – рабочего местного пароходства. Можно сказать, ей повезло: вообще-то горожане категорически отказывались сдавать жилье прибывшим ссыльным, не без оснований предполагая, что в случае чего могут и сами угодить «под раздачу». Обывательские опасения оказались не напрасными: уже 5 сентября среди московских «жен врагов народа» прокатилась первая волна арестов. Хозяин тут же велел Анне Лариной съезжать из комнаты, и она вроде подыскала другой вариант, а заодно и сумела найти наконец работу – ей пообещали должность секретаря на рыбоконсервном заводе.

Однако 21 сентября в квартиру постучались сотрудники НКВД во главе с капитаном госбезопасности Лехемом – так записано в протоколе обыска, который через много лет обнаружился в архивном деле. При чекистах имелся и ордер на арест, где утверждалось, что Анна Ларина «достаточно изобличается в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 10 и 12 УК РСФСР». Отсюда мораль: «Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в Астраханской тюрьме». С означенной тюрьмы началось то, что Анна Михайловна назвала впоследствии своим «адовым путем». В декабре постановлением Особого совещания ей назначили восемь лет заключения, и она двинулась по этапу в Томскую область.

Я была отправлена в лагерь до осуждения Бухарина. Я долго ждала процесса – целый год. Я понимала, что приговор будет смертным, другого не ждала и молила о скорейшем конце, чтобы прекратились мучения Николая Ивановича.

В астраханской ссылке, после общения с собратьями и особенно сестрами по несчастью, у нее развеялись последние иллюзии насчет мужей – и своего, и других. Стало окончательно ясно: не пощадят никого.

А собственный лагерный опыт ей еще только предстоял. Совсем незадолго до ареста приемная мать успела отправить ей из Москвы посылку с теплыми вещами (сама Елена Григорьевна вскоре тоже была арестована). Среди содержимого оказалась теплая пыжиковая ушанка – не лишний предмет для сибирских условий. Анна сразу вспомнила, откуда она взялась: когда-то Бухарин из гардероба после партийной конференции по ошибке прихватил шапку Сталина вместо своей, похожей. Думал с Кобой поменяться обратно, да как-то не вышло… Сталинская ушанка, которую Ларина называла «мое случайное наследство», прослужила ей буквально все зимы, проведенные за колючей проволокой.

О процессе над участниками «Антисоветского правотроцкистского блока» (кроме Николая Бухарина и Алексея Рыкова, на скамье подсудимых оказались еще 19 человек, в том числе бывший нарком внутренних дел Генрих Ягода) написаны горы исследований. Наверное, нет надобности пересказывать здесь подробности. Сухая справочная информация: процесс начался 2 марта 1938 года в Москве, в Октябрьском зале Дома союзов. Да, как и многие остальные, Николай Бухарин вину свою признал, – и даже подводил под нее собственные обоснования, которые не были учтены следствием. В его случае демагогический призыв «разоружиться перед партией» оказал ровно тот гипнотический эффект, на который и был рассчитан. Парадоксальным образом он попытался, признав все обвинения, сохранить преданность «революционному ордену», как он назвал когда-то партию – или же «милленаристской секте», если воспользоваться формулировкой из упомянутой выше книги Юрия Слезкина. Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством Василия Ульриха всех подсудимых признала виновными; 18 из них приговорили к высшей мере наказания, троим назначили длительные сроки заключения (в итоге их все равно расстреляли, но позже). Процесс завершился 13 марта, и уже через два дня приговор в отношении Бухарина был приведен в исполнение.

Еще до начала суда над Николаем Ивановичем его сын, будучи полутора лет от роду, угодил в детприемник НКВД. При каких обстоятельствах, мы не знаем. Вероятнее всего, произошло это вскоре после ареста Лариной в Астрахани. Зато известно, кто сумел выцарапать из казенного приюта младенца, буквально погибавшего от недоедания и отвратительного ухода. Няня Паша, та самая Прасковья Ивановна Иванова, что не так давно орала при обыске на «бесстыдников», разыскала Юру и, заручившись письмом его деда, Ивана Гавриловича Бухарина, вернула мальчика домой. Звучит не очень-то правдоподобно, но вышло именно так. Бывали няни и покруче Арины Родионовны.

Дед, однако, чувствовал себя уже совсем неважно: ему оставались считанные месяцы жизни. Ответственность за воспитание и содержание внука он не мог взять на себя при всем желании. И Юру забрали к себе родственники – супруги Гусманы, Борис Израилевич и Ида Григорьевна. Последняя была родной тетей Анны Лариной – соответственно, Юра приходился Иде Григорьевне внучатым племянником.