Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых»

* * *

Семье питерского рабочего Николая Ильича и его жены Матроны Александровны Косыгиных было в те дни не до общероссийских и не до мировых проблем. В воскресенье 8(21) февраля на свет появился их третий ребенок, мальчик, которого назвали Алешей. Все внимание на только что рожденного сына. Старший, Павел, родился в 1898-м, дочь Мария — в 1902-м.

Глава семьи Косыгиных Николай Ильич — выходец из крестьян деревни Амерево Парфентьевской волости Коломенского уезда Московской губернии. Он отслужил срочную и сверхсрочную в армии. В Вильно, где стоял его полк, встретил свою судьбу — Матрону Александровну Алексееву, которой предложил стать женой. Она согласилась, но свадьбу сыграли, когда Николай Ильич уже демобилизовался из армии в чине фельдфебеля и вернулся в родную деревню.

Через три недели после рождения сына Алексея Николаю Ильичу исполнилось 35 лет. В Петербурге они с женой обосновались в начале XX столетия. Здесь, в российской столице, сложился целый район, где селились пришедшие в поисках удачи и лучшей доли жители Коломенского уезда — «Коломна»[4]. Николаю удалось устроиться на завод № 1 Акционерного общества механических заводов «Г. А. Лесснер» (Выборгская часть, 2-й участок, по Сампсониевской набережной, № 3). С 1889 года предприятие, специализирующееся на паровых машинных котлах, выпускало также торпеды и морские мины.

С августа 1903 года Николай Косыгин трудился слесарем в минной мастерской, с августа 1911-го — токарем «крупно-токарной мастерской» № 9 того же завода, затем опиловщиком, после снова токарем. Супруга же Матрона Александровна (на «Матрену» не откликалась) занималась домашним хозяйством и воспитанием детей.

Крещен младенец Алексей был ровно через месяц после рождения, в понедельник 7 марта 1904 года в соборе Сампсония Странноприимца, что на Выборгской стороне. До сих пор стоит, вызывая восхищение гостей Северной столицы, этот собор «с вытянутыми главками в стиле редкого Анненского барокко». Возведен он по канону, характерному для древнерусских храмов: с западной стороны пристроены трапезная и многоярусная колокольня с луковичной главкой[5]. На территории собора находится могила одного из российских реформаторов XVIII столетия — Артемия Петровича Волынского. Не символично ли?

Восприемниками (крестными) Алеши Косыгина стали знакомые родителей — мещанин города Торжка Сергей Николаевич Стуколов и «жена крестьянина» деревни Рядка Боровичского уезда Новгородской губернии Мария Ильинична Егорова.

В Петербурге семья Косыгиных обосновалась сначала на Саратовской улице в доме № 29. Жили мирно и тихо. Грозный 1905 год прошел мимо семьи, не задев ее своим кровавым крылом. Но следующий принес в дом Косыгиных огромное горе: скоропостижно скончалась Матрона — любимая мужем жена и обожаемая детьми мама. История сохранила ее фотографию (видимо, еще до замужества): скромный наряд, строгость в лице, спокойствие в глазах… В семейном архиве имеется и фотоснимок неутешного вдовца — Николая Ильича, на котором он запечатлен с тремя детьми — двумя сыновьями и дочерью; последняя, хотя была и старше Алексея, выглядит совсем ребенком. Единственная дочь Николая Косыгина — инвалид с детства, остановилась в своем физическом развитии, оставшись на всю жизнь ростом с подростка, но не переставая быть обожаемой дочерью и сестрой… На фотографии они все грустны и не стараются это скрыть: чувствуется, что всем им не хватает материнского тепла и ласки…

Второй раз Косыгин-старший так и не женился. Всю свою жизнь он посвятил детям. Овдовевшему Николаю Ильичу помогали две незамужние сестры, Прасковья и Мария, и его отец Илья Терентьевич. Он умер там же, в Питере, в 1910 году и похоронен на старом Смоленском (православном) кладбище рядом с могилой невестки. Память о нем Алексей сохранил на всю жизнь. Бывая в 1970-х годах наездами в Ленинграде, он просил директора Эрмитажа провести его по тем залам «старого Эрмитажа», по которым они ходили с дедом[6].

В 1910 году семья Косыгиных поменяла местожительство, переехав в дом № 1/10 на Малой Вульфовой улице (что на Петербургской стороне тогдашней российской столицы)[7].

В 1914 году десятилетний Алексей Косыгин был принят в Петербургское мужское четырехклассное городское смешанное училище (Петербургская набережная, 2–4)[8]. Отец Николай Ильич смог выделить из семейного бюджета 20 рублей в год для обучения младшего сына. Старшему он оплачивал учебу в классической гимназии. Иными словами, простой рабочий имел возможность дать платное образование своим сыновьям. Удивительно? Нет, для России начала ХХ столетия ничего необычного…

В училище принимались дети вне зависимости от социального происхождения, будь то из мещан или крестьян, и вероисповедания, то есть и православные, и католики, и мусульмане. Программа 4-годичного курса обучения включала в себя русский и церковнославянский языки, чистописание, арифметику, историю и географию, естествоведение, рисование и черчение, гимнастику и пение и, естественно, Закон Божий. Желающим за отдельную плату, 6 рублей в год, преподавали иностранные языки. Алексей учил английский. Особое внимание уделялось устному счету (как говорилось, «счету в уме»). Выявившаяся тогда способность быстро оперировать числами «в уме» помогала Алексею Косыгину всю жизнь.

В «проспекте» училища отмечалось, что «грамота преподается по звуковому методу, по способу одновременного обучения письму и чтению. Постепенное ознакомление со всеми звуками и их изображением на письменном и печатном шрифте, преимущественно по аналитическому обучению». Методика — классическая.

В училище принято было проводить познавательные экскурсии, ставить силами учителей и учеников школьные спектакли по произведениям русских классиков.

Алексей отучился в училище всего три года — до 1917-го, пока две революции не перевернули Россию с ног на голову.

«Великие потрясения» обрушились на страну с Первой мировой войной, однако семьи Косыгина до поры до времени не коснулись. Завод, где работал Николай Ильич, был оборонным, и большинство рабочих, в первую очередь квалифицированные, получали «бронь» от призыва в армию. Однако десятилетний Алексей внимательно прислушивался к разговорам — и дома, и на улице, в «хлебной» очереди, во дворе дома, в классе… Конечно, многое из взрослых бесед понять было трудно, и все же приметы военного времени нельзя было не заметить. Закрывались продуктовые магазины, вводился нормированный отпуск на хлеб и на сахар, приходили «похоронки» на близких и друзей отца. Что происходит в городе, который он так любил, в стране, об истории которой он знал из рассказов учителей?

Февраль 1917 года. Алексею Косыгину исполнилось 13 лет. Спустя неделю после его дня рождения в Петрограде (так с августа 1914-го именовался его город) начались обильныеснегопады, блокировавшие на железнодорожных путях идущие в город составы с зерном. «Хлебные» очереди стали еще длиннее. Через несколько дней, 21 февраля, Алексей стал свидетелем того, как на Петроградской стороне люди, не получившие по карточкам хлеб, громили продуктовые лавки. Тогда же он впервые увидел и поразившие его лозунги: «Долой войну» и «Долой самодержавие», выведенные едва ли не аршинными буквами белой краской на алых кусках материи, закрепленных с двух сторон на шестах.

23 февраля прекратил работу завод, на котором работал Косыгин-старший; об этом сообщил своим детям сам Николай Ильич, вернувшийся домой буквально через час после начала своей смены. Прекратились и занятия в училище Алексея.

Над Петроградом нависло тревожное ожидание.

Мальчишеское любопытство брало вверх над разумом, хотелось увидеть происходящее самому. Хотя отец строго-настрого запретил выходить из квартиры, разве усидишь дома? Видел Алексей и первые стычки демонстрантов с полицией и казаками, и нескончаемый поток людей утром 25 февраля к центру города, слышал стрельбу и взрывы ручных гранат. А на следующий день стал случайным свидетелем разговоров отца с соседями, финнами по национальности. (О них он тепло вспоминал в начале 1970-х годов, выступая по телевидению Финляндии[9].) Обсуждали, что накануне погибло до сорока человек демонстрантов и более сотни получили ранения. А 27 февраля соседи поведали о мятеже солдат столичного гарнизона и о новых жертвах — уже среди офицеров.

Через несколько дней, 3 марта, отец принес ошеломляющее известие: царь отрекся от престола, власть теперь у Временного правительства. Эйфория перемен заполоняла все вокруг, казалось, самое худшее — позади: не придется больше стоять в очередях за хлебом, можно вернуться в училище, к друзьям и учителям…

Занятия в училище действительно возобновились в самом конце марта, но вот с хлебом становилось все хуже и хуже. 25 марта отец прочитал в газетах, что «вводится государственная монополия на хлебную торговлю, контроль за ценами», «создаются местные комитеты по снабжению продовольствием». Хлеба от этого в Питере, правда, не прибавилось.

23 марта Алексей вместе с отцом и старшим братом шли в траурной процессии на похоронах жертв революции на Марсовом поле, а на следующий день он читал в «Петроградском листке»: «…медленно со всех концов города движутся процессии с гробами жертв, с развевающимися флагами, с несметной толпой народа. Медленно, торжественно раздается в воздухе пение тысячи голосов: „Вы жертвою пали в борьбе роковой…“»

Если бы те жертвы были последними… Настало 4 июля, когда при разгоне демонстрации погибло немало «гражданских лиц». По счастью, отец не пустил тогда Алексея на Невский проспект.

В то лето и осень Николай Ильич приносил домой множество газет — большого и малого формата, бесчисленное количество листовок, которые раздавались на каждом углу. Все это прочитывалось внимательно, порой вслух. Особенно главу семьи интересовал земельный вопрос (из крестьян же!). Косыгин-старший дважды перечитал предложение Всероссийского съезда крестьянских депутатов (июль 1917-го) о безвозмездной передаче помещичьей земли крестьянам. Следил он и за тем, что говорилось на конференциях заводских комитетов и профсоюзов в Петрограде (все же пролетарий!).

Однако политические новости меркли перед заботами о том, как прокормить сына Алешу и дочь Манечку. Старший, Павел, был уже самостоятелен и сам зарабатывал на жизнь. Мало того, с начала года увлекся революционной деятельностью и даже руководил большевистской ячейкой в Выборгском районе.

Летом 1917-го «Завод Лесснера» перестал выпускать военную продукцию. И хотя зарплата вроде увеличивалась («спасибо» печатному станку), цены на «черном рынке» росли быстрее, а покупать продукты больше было негде.

Особенно поволновался Николай Ильич, когда в конце августа прошло сообщение о движении на Петроград «Дикой дивизии», перед которой бывший военный министр Лавр Корнилов поставил задачу «покончить с революцией». Соседи по дому тревожно судачили о новой неминуемой крови. Однако всего через четыре дня после этих известий, 1 сентября, страсти по генералу Корнилову улеглись, и обыватели вернулись к извечному вопросу: чем накормить детей?