Сталинский дом. Мемуары

* * *

Когда ни подойдешь к окну, всегда на противоположной стороне, на углу Казицкого переулка, одни и те же: совершенно одинаковые, в серых барашковых шапках-пирожках и фетровых ботах.

— Опять топтуны, — говорил папа.

И верно, стоят, переминаются от холода, топчутся.

Один такой топтун постоянно сидел в нашем подъезде, у входной двери.

Тогда, зимой 53-го, у нас часто играли в карты. Засиживались допоздна. Я любила смотреть на карточную игру и радовалась, когда приходили знакомые. Знала бы я, что люди так подавляли страх, стремились дожить до завтрашнего утра: аресты обычно происходили в третьем часу ночи. На бабушку, которая меня забирала к себе на два-три дня, я сердилась: не хотела идти, упрямилась, мне и дома было хорошо. Теперь понимаю — не хотели, чтобы при мне арестовали папу, за ним уже давно ходили топтуны. Или надеялись уберечь от детского дома. Хотя разве можно было оградить кого-нибудь, даже ребенка, от слепой воли бога-параноика. Невиновных не было, а я-то уж тем более с момента моего появления на свет — еще бы, «внучка врага народа».

И вот — бог умер.

В начале марта 1953 года я жила с мамой в «Пахре», поправляясь после очередной кори или свинки. Помню атмосферу общей тревоги, приглушенные голоса. Неожиданно из Москвы примчался папа. Серый мартовский денек. Перед роскошными колоннами дома отдыха — грузовик. В открытый кузов до отказа набиваются люди, торчат их черные плечи и шапки. Едут в Москву прощаться с Вождем, а мы остаемся.