Хронос. Ледяной поход

* * *

20 января (2 февраля) 1918 г.

ст. Горная

После вылазки в Сулин прошло два дня. Отряд стоит на станции Горной, выставив полевые караулы. Днюют и ночуют в поездах. Симановский где-то раздобыл уголь и дрова. Можно чай горячий попить. На случай возможного наступления врага в полусотне метрах от станции оборудовали позицию. С противоположной стороны артиллеристы развернули орудия.

Дни тянуться однообразно — в вагонах добровольцы пьют чай с остатками «сухпая», травят байки, обсуждают бои, поют песни.

Тоха разлил горячий чай Зарецкому, штабс-капитану князю Чичуа, мингрелу по национальности, и подполковнику Рощину.

Программеру протянули гитару.

— Просим, граф. Спойте «От чего вы, голубчик, в печали». Просим.

Тоха уважил боевых товарищей. Спел ещё несколько песен с белогвардейским уклоном, которые знал ещё из своего времени.

Дверь вагона открыли и внутрь влезли капитан Разинцев и подпоручик Крамской. Только что из караула. Крамской не понравился Тохе с первой встречи. Мутный какой-то. Низкого роста, с бегающими глазками. Подсели к ним за импровизированный столик.

Глаза у Крамского лихорадочно блестят.

— Представляете, господа — начал он, наливая чай в армейскую кружку, — сейчас одного «товарища» ликвидировал.

Слово «товарища» подпоручик произнёс с нескрываемым презрением.

— Как так? — лениво спросил Рощин.

— О, господа, — Крамской отхлебнул и зачастил — это оказалось просто. Стою в лесу, глядь — «товарищ» идёт. Оглядывается, крадётся. Ну, думаю, неспроста. Я шасть за дерево. Он прям на меня, шагов на десять подошёл. Выхожу, винтовочку, естессно, наизготовку, — заржал Крамской. — «Стой!», говорю. Остановился. «Куда идёшь?», спрашиваю. «Да вот, — грит, — домой, в Сулин». А сам побелел, как простыня.

Подпоручик вновь захохотал и отхлебнул из кружки. Вытер ладонью губы и продолжил:

— Я ему в ответ: «К большевикам идёшь, гнида! Шпион ты… мать твою растак!». Ну он мне: «Побойтесь бога, ваше благородие, к каким большевикам, что вы, домой иду». А морда, доложу я вам, господа, самая комиссарская. Знаю, говорю… твою мать! Пошли со мной. Он затрясся весь, как лист осиновый. Куда, грит. Идём, говорю, хуже будет. Простите, грит, ваш бродь, за что же? Я человек посторонний, пожалейте, Христа ради. А вы нас, мать вашу, говорю, жалели⁈ Иди, говорю! Ну и «погуляли» немного, — Крамской осклабился, — Я сюда — чай пить, а его, выкормыша большевистского, к Духонину(17) отправил.