Абсолютное оружие

— Прости, — тихо, почти беззвучно выдохнула я. — Лучше бы ты меня тогда убил, — прошептала уже в собственные ладони, закрывающие лицо, тщетно пытаясь справиться с комом в горле, выдавливающим из глаз слёзы.

— Ребёнок, — вздохнул горячий и легко, даже не заметив моего вялого упрямого сопротивления, перетащил к себе на колени, обнимая аккуратно, даже как-то бережно. — Глупый маленький ребёнок. Не надо жалеть поранившуюся гидру, на них очень быстро всё заживает, — задумчиво хмыкнул он. — А меня тем более жалеть не стоит, горячие слишком живучие и выносливые, чтобы нам можно было сочувствовать.

— Ты как будто потух, или перегорел, — тихо, неуверенно поделилась я с ним собственной мыслью. — Мне страшно, что так и останется…

— Я же говорю, ребёнок, — усмехнулся мужчина. — Ничего со мной не будет. Выложился, конечно, очень сильно, давно такого не было, но это не смертельно. Поспать, поесть, и всё пройдёт. Ну, что ты на меня смотришь так настороженно? Я же тебе говорю, я очень живучее создание — и физически, и психологически. Опять ты себе всяких глупостей придумала, и теперь отчаянно их переживаешь.

— Почему — опять?

— Потому что. То придумала и поверила, что ты не человек. Потом придумала и поверила, что горячие — местные жестокие рабовладельцы. Сейчас вот опять… Мне только непонятно, что ты себе придумала, что меня боишься?

— Не тебя, — тихо ответила я. Раз уж у нас вечер откровений с лёгкой руки дока, а я чувствую себя удивительно легко и спокойно после известия о скором излечении капитана от морального истощения, нужно сказать всё, что в другой ситуации я бы сказать не рискнула. — Своей реакции на тебя. Своих мыслей и желаний. А ещё со мной происходит что-то странное. То я вдруг научилась стесняться, то, когда мне вдруг захотелось до тебя дотронуться, там, в тренировочном зале, кто-то будто сделал это за меня.

— И ты поэтому испугалась? — недоверчиво уточнил горячий.

— Я не испугалась. Я растерялась, когда эта чужая воля пропала, а потом ты меня прогнал.

— Вот как, — он тихо хмыкнул. — Мы учимся управлять психополем и общаться через него с самого детства, одновременно с речью и прочими основными навыками. Примерно лет с тринадцати до семнадцати, в период полового созревания, то есть — в самый сложный с воспитательной точки зрения возраст, очень обостряется восприимчивость чужой воли. Очень удобный природный механизм, помогающий качественно улучшить результат воспитания. Поскольку ты сейчас учишься контактировать с психополем, но делаешь это в довольно взрослом возрасте, процесс происходит неравномерно, скачками. Твоё восприятие сейчас находится именно на том, подростковом уровне. Учитывая пристальное внимание Совета к твоей персоне, можешь не сомневаться — все твои «странные» помыслы просто воплощение их ненаправленного, но сильного желания.

— Какого?! — удивлённо вытаращилась я на капитана. Нет, мысль у меня, конечно, появилась, но не может же это быть правдой!

— Точно не этого, не знаю уж, о чём ты подумала, — усмехнулся он. — Не хотел тебе говорить, но раз уж всё равно к слову пришлось, постарайся воспринять адекватно. Совет Старших принял решение передать тебя мне на воспитание отчасти в порядке эксперимента. В попытке создания… кхм, полноценной семьи с участием носителя горячей крови. Они решили, что мы друг другу очень подходим, и грех не воспользоваться таким шансом. Впрочем, давить на тебя они не собирались; это действительно случайность, воля Совета очень сильна для каждого из нас, а в подростковом периоде — особенно.

— Давить на меня? — уточнила я царапнувшую слух фразу. — А на тебя?

— Нет необходимости, — пожал плечами Райш. — На меня собственные инстинкты давят так, как ни один Совет не сможет при всём желании, — он насмешливо хмыкнул. — Мне достаточно только твоего запаха, чтобы самоконтроль начал представлять серьёзную проблему. Дыхательный фильтр здорово выручал, но док его удалил; так что, пожалуй, тебе стоит как минимум пересесть, — предложил он несколько озадаченно, ослабляя объятия. Я, впрочем, вставать с нагретого места не спешила.

— Дыхательный фильтр? И давно ты с ним ходишь?

— С Весенних Игр, — невозмутимо ответил горячий, и принялся задумчиво поглаживать меня кончиками пальцев по плечу. — Когда осознал весь масштаб проблемы.

— Чем же от меня таким пахнет? — несколько нервно хмыкнула я.

— Можно, я не буду отвечать? — он глубоко, шумно вздохнул.

— Почему?

— Экси, не надо дразнить горячего тем, чего ему очень хочется. Это каждый ребёнок знает; такое обычно плохо заканчивается именно для хвастуна.

— А всё-таки? — я предпочла пропустить последнюю сентенцию мимо ушей, чтобы случайно не передумать, и настороженно замерла, сосредоточившись на ощущениях. От прикосновения горячих пальцев сквозь рубашку по спине волнами пробегали мелкие мурашки, готовые вот-вот превратиться в лёгкую зябкую дрожь. Это было странно, но почему-то приятно.

— Сложно объяснить словами, — сдался Райш. — У каждого человека свой запах, и даже если мы этого не осознаём, мы, как и животные, во многом ориентируемся именно на него, и его сложно с чем-то сравнить. Для меня ты пахнешь желанием. Чувствую и знаю: моя, никому не отдам. Это как наваждение, как наркотик: запах может быть любой, он никак не связан с действием на организм, — объятия стали крепче, одна рука мужчины сжала моё бедро, вторая — вцепилась в плечо. — Экси, я тебя предупреждаю последний раз. Ещё слово, и я тебя уже не смогу отпустить, физически, лучше уйди сейчас.

— Мне тоже нравится, как ты пахнешь, — почти беззвучно прошептала я, уткнувшись носом ему в шею, в нежную кожу ниже уха, под челюстью, и с наслаждением вдыхая запах. И, кажется, прекрасно поняла, что именно он имел в виду.

Тихо что-то пробормотав на выдохе, Райш легко приподнял меня за талию и посадил обратно к себе на колени, но уже верхом. Окончательно лишая возможности что-то возразить, вновь поцеловал и, придерживая меня за бёдра, поднялся.

«Наверное, про стол вспомнил», — промелькнула в моей голове где-то далеко-далеко на фоне захлестнувших сознание эмоций одинокая мысль. Вслед за ней — вторая, философски-ироничная. О том, что для не обладающего практически никаким подобным опытом человека Райш ведёт себя удивительно уверенно, и, наверное, на эту тему у них тоже есть какая-нибудь генетическая память, недоступная посторонним.

На этом, собственно, связные мысли кончились. Остался только огонь — вокруг и внутри, сплошное жгучее алое пламя.

И, наверное, это очень хорошо, что стол каменный, потому что пожар в космосе — это самое страшное, что может случиться. А камень не горит. Одежда вот сгорела — иначе как объяснить, куда она так быстро и вся разом делась, и я совсем этого момента не запомнила? Райш — он даже звучит как вспышка пламени, горячий и алый.

Кто только придумал, что красное пламя — самое холодное? Жаркое, жадное, взъерошенное.

Пальцы путаются в языках пламени, красных и почему-то чёрных. Когда только коса расплелась?

Красное на чёрном — удивительно красивое сочетание. Старая-старая песня, откуда-то из бесконечной дали. Рваным ритмом колотится в ушах пульс, один на двоих. «И в груди хохотали костры…» — громко, нервно, срываясь на стон. Капельками раскалённой плазмы выступая на коже, чтобы собраться в один огромный шар и погибнуть в ослепительной вспышке сверхновой.