Черный нал. Хранители порта

Исход из храма

— Вы являетесь тем рычагом, тем маховиком, тем фундаментом, на котором построено все рвущееся ввысь здание искусства. Без вас не сможет состояться ни один спектакль. Ведь все эти актеришки, все эти посредственности, не смогут сами гвоздя забить. Они не смогут натянуть кулису, направить прожектор, ничего не смогут. А если когда-то могли, то давно эти навыки потеряли.

Вы мои надежда и опора. Но нужно отметить и у вас некоторое нарушение ритма трудовых свершений, даже некоторое нарушение, нет, точнее несоблюдение трудовой дисциплины, халатное отношение к своим обязанностям, не буду сегодня приводить конкретные факты. Все поправимо, и все искоренимо. Стоит только руки приложить. И отчасти голову. Но главное, что я в вас различаю, — здоровая рабочая основа. Среди вас есть инженер, временно оставивший завод, чтобы поднабраться ума-разума. Есть представитель художественной интеллигенции, есть моряки, временно не бороздящие просторы океанов, временно не создающие стране рыбный достаток. И это хорошо. Ваш совокупный жизненный опыт, ваше ясное и незапятнанное видение сути дела и есть тот цемент, который скрепляет блоки фундамента. И есть тот маховик, что приводит в движение весь сложный и своеобразный механизм театра, и есть тот рычаг, для которого найдется надежная точка опоры. Идите друзья и работайте. Я жду от вас новых успехов. Завпост, пожалуйста, останьтесь. — Так заключил капитан-директор Хапов производственное совещание и приготовился пойти в апартаменты главного режиссера, где проходило сейчас собрание актива актеров. Той лучшей части, что всегда собирается. Завпост ждал. Потом молвил что-то очень тихо.

— Ну как? — спросил капитан-директор.

— Феноменально.

— Что феноменально?

— Говорили зверски. Давно такого не слышал.

— И не услышишь. Ты мебель сдал?

— Какую мебель?

— Ты что, меня за дурака держишь? Антик. Семнадцатый век в хорошем состоянии. Ну, ту, что тебе алкаш по объявлению привез.

— Ах эту… Ну какой же семнадцатый?

— Семнадцатый, семнадцатый. Я Чучу подослал. Он-то разбирается.

— Ах ты…

— Ты, да не ах… Сколько срубил?

— Четыре.

— А если честно?

— Степаныч…

— Ну ладно. Клади.

И капитан-директор открыл столешницу. Завпост, дрогнув слегка, «отломил» от своего бумажника пачечку и сунул ее в ящик стола. Тот моментально захлопнулся, как бы сам по себе.

— По рюмке бы. Не жмоться уж.

— Вечером зайди. Мне сейчас актеров ублажать. Ох, жизнь!

И капитан-директор, проверив состояние одежды и выправки, отправился к главному. Это было недалеко. По коридору, до репетиционного зала.

— На ловца и птица летит, — констатировал режиссер.

— Сейчас, товарищи, мы прослушаем сообщение товарища Хапова. Попросим, попросим.

— Я ценю ваш юмор, — отвечал Хапов. Возможно, в другое время он бы и выразился по-другому, но сейчас его грела мысль об отложенной пачечке и рюмке «Кубанского» после собрания.

— Мне все про вас известно, — начал он свое обращение. — Мне по должности должно быть известно все. Вы! Элитарная часть, авангард искусства, его интеллект и мощь, вы путаетесь с этими личностями из техсостава. С этим отребьем. С этим люмпеном. Я не говорю о тех, кто проводит свой досуг в обществе этих мерзавцев из неясных побуждений. Мерзавцы приходят и уходят. Вы остаетесь. Горит святой факел нравственности. Нам предстоят новые интересные гастроли. Но повторяю, мне все известно. А то, что известно мне, может стать известно Управлению культуры. И виновный никуда не поедет. За качество и уровень постановок отвечает главный режиссер. За нравственность и дисциплину отвечаю я. Мы уволим этих осветителей и монтировщиков (сдержанный смех). Актер всегда сможет собрать спектакль, поработать за регулятором и так далее. Вся эта банда может только забивать гвозди и ронять моральный облик. Смычка нам не нужна. Желаю дальнейших творческих успехов. Спасибо за понимание. — И капитан-директор покинул зал.

— Все свободны, — сказал главный. — Кому нужно остаться, сами знаете…

Не далее чем через полчаса содержание второй, секретной речи стало известно в подвале монтировщиков, так как товарищ Хапов все же чего-то недопонимал.

Вечером, по дороге не совсем домой, на «конспиративной» квартире человек Хапова бутафор Какошкина, желчно называемая товарищами раздевальщицей Какашкиной, в служебной постели сообщила капитану-директору: «Монтировка переходит на автономный режим».

— В запой, что ли? — попробовал догадаться Хапов.

— В режим, а не в запой. Политическая акция. Хапов поперхнулся апельсиновым соком, который пил из баночки. Ему приятно было видеть изображение плодов и красивые надписи. Поперхнувшись, Хапов привстал и оглядел Какошкину.

— Жрешь много. Вишь, бока распустила. А с морды худая. Странная ты женщина.

— Дурак ты в отставке, — обиделась красавица и стала одеваться.

— Погоди, — остановил ее капитан, — что там за акция?

— Акт протеста. Против лицемерия, двуличия и нарушения финансовой дисциплины. А также смычки. — Хапов и вовсе обалдел.

— Какой еще смычки?

— Да не той, про какую ты на собрании травил. О смычке со спекулятивным, а стало быть, преступным миром.

— Так, — подвел итог Хапов и поставил банку на палас, — примем меры.

Только меры принимать было уже поздно. Инженер Клочков, Сема, Зега, а также вставший под знамена бунта Петруха с ночи проникли в здание театра, внеся с собой пиво в двух рюкзаках, а также тарань, три круга ливерной колбасы, четыре батона хлеба и нераспечатанный блок билетов «Спринт», купленный в складчину на все оставшиеся деньги, так как накануне был аванс.

Хранилище всевозможных древних предметов, собранных в разное время и для различных спектаклей, в действительности представляло собой хранилище денежных знаков смутных времен самодержавия. То есть ранее здесь произрастало личное хранилище какого-то хозяина. Фундаментальный подвал, тяжелые бронированные двери задраивались примерно как на подводной лодке. Плюс принудительная вентиляция. Полная автономия. То есть в подвал выходил кабель из таинственного хитросплетения внутренней проводки. Самое поразительное заключалось в том, что невозможно было объяснить, куда он уходит и где и чем питается. Но электроны текли. Будто где-то в недрах, глубоко под городом работала много десятилетий страшная и неистребимая электрическая машина. Но вентиляция в любое время суток включалась изнутри, а снаружи до нее добраться было невозможно. Петруха в свое время посвятил много ночей постижению этого явления и даже готовил когда-то записку в Академию наук, пока Зега не спросил его: «А если мы подключены к секретному оборонному объекту? Если ты случайно это открыл? Где тебя тогда искать? Молчи, Кулибин». И Петруха молчал. Но тек живительный воздух, текли электроны. Более того. С миром можно было установить телефонную связь. Имелись гнезда. Зная об этом, Зега позаимствовал у малолетнего соседа полевой телефон, надежный и большой, и аккумуляторную батарею. Один аппарат внутри, другой снаружи, на стене, возле двери. Над ним высокохудожественная табличка — «Прямая линия». Предполагая долгую осаду, компания политических манифестантов внесла в бункер радиоприемник «Турист», два одеяла, а заботясь о санитарно-технических нормах, Зега вынул несколько кирпичей из пола. Таким образом открылась небольшая ниша. То есть отхожее место, удобно прикрываемое сверху листом железа.

Утром, придя на службу ранее обычного, Хапов обнаружил под дверью своего кабинета конверт:

«МАНИФЕСТ» — так называлась бумага, вложенная в белый конверт с видами города Душанбе. Текст был отпечатан на пишущей машинке. Буква «е» заскакивала, из чего Хапов мгновенно заключил, что эта машинка его собственная. То есть та, на которой делаются все бумаги в театре. Да вот она стоит на столике у секретаря. Данное соответствие его несколько обескуражило. Аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь и заперев ее на два оборота, герой сел в директорское кресло и стал читать.

Через час Хапов вызвал завпоста, кратко ввел его в курс дела и велел осмотреть место акции, а также попробовать договориться с мятежниками, разнюхать, как там все. Затем он тут же заперся в кабинете вместе с главбухом. Еще немного позднее обалделая женщина пулей вылетела из кабинета Хапова и заперлась в своем. Затем прибежал завпост и не смог сказать ничего вразумительного. Тогда Хапов приказал факт автономии скрыть, коридор, ведущий в трюм, запереть на висячий замок, а всех оставшихся снаружи задействовать на фронте тотальных работ, кои следовало обосновать скорой комиссией. Всех незадействованных отправить по домам. После окончания же вечернего спектакля, на который, в связи с отсутствием Петрухи, должен быть вызван и принудительно посажен в регуляторную бывший главный художник по свету Антей, мерзавец еще больший, чем Петруха, но выбирать не приходилось, так вот, после спектакля следовало взятым взаймы автогенным аппаратом взрезать дверь в бункер, а там…

Милицию привлечь было совершенно невозможно. Но тут Хапов превзошел себя. В гардеробе имелись милицейские мундиры, которые Хапов замыслил водрузить на верных людей, коих еще предстояло найти до вечера, а после, якобы в машине, принадлежащей РОВД, повстанцев следовало препроводить на дачу Хапова и запереть там в погребе, предварительно усыпив хлороформом. Для этой акции нужен был по меньшей мере РАФ, что также требовало времени и средств. Что делать после, он пока не знал, но, очевидно, следовало попробовать договориться с мерзавцами. А если нет, то…

От всего вышеизложенного завпост пришел в пред: смертное состояние, но все же удержался на краю.

— А кто их к нам принимал?

— Да ты сам и принял.

В ответ Хапов завыл тихо и немузыкально.

Обычно ревизоров потчевали и подставляли им после Зоску, неопределенной должности особу. Так что дело было, в общем-то, отлажено. Но сейчас это отребье, эти люмпены, эти рифмоплеты поднимали совершенно иной и глубокий слой, и мера их осведомленности неприятно шокировала капитана. Дело было в том, что в манифесте указывались номера накладных и даты, которых не мог знать никто. Но тот, кто знал, получал гораздо больше, чем сто очков форы. Утечка информации была необъяснимой.

В бункере тем временем текла мирная беседа, пиво бродило в желудках, и по-братски делился ливер.

— Выпьем теперь за Гегемона и за его счастливый опыт искоренения лишенцев и демагогов, — провозгласил Зега. Это он, Зега, уже давно временно изъял с помощью производственного друга финансовые документы из сейфа бухгалтерии и сделал с них копии…

— Такие вот дела, — продолжал теперь Клочков, — я думал, что крадут и лгут только в гастрономах, на фабриках, на комбинатах, ну в колхозах… А театр?! Детская сказка и мечта. Ведь какое ни на есть, а искусство.

— Такое искусство, что лучше бы его не видеть, — добавил Петруха, — жалко амперов и вольтов на этих лицедеев.

Тем временем была вскрыта уже половина билетов «Спринт». То есть сто штук. И пять из них выиграли в общей сложности семнадцать рублей. Рвали билеты по очереди и с перерывами. Мирно шепелявило радио. Телефонными звонками никто не беспокоил. И что было самым интересным, никто не выказывал видимых признаков волнения или обеспокоенности конечным результатом акции. Четыре художника жизни пили пиво, делили ливер и тарань и надрывали билеты лотереи «Спринт».