Черный нал. Хранители порта

О бренности

Зега никогда не видел главных режиссеров театра, кроме как на экране телевизора. И когда однажды его блистательные товарищи — Петруха и Курбаши нанесли ему визит, то Зега никак не мог предполагать, чем все вскоре закончится. К началу визита он трафаретил кухонные доски, тампонил суриком контур горы Фудзи и думать не мог, что через какие-нибудь полчаса он будет говорить с главным режиссером, да еще в повелительной форме и не где-нибудь, а в режиссерской квартире, и не просто в квартире, а в санитарно-техническом узле.

А дела обстояли следующим образом. Гегемона выпроводили с завода «Акведук», и он тут же попал в лапы Петрухи. А тот, не долго думая, препроводил его в театр «Голос», и не успел Гегемон высморкаться, как его трудовая книжка уже лежали в сейфе директора театра, сам Гегемон был уже не кем иным, как монтировщиком декораций, а работа его в театре началась с того, что его, имеющего прямое отношение к производственной сфере, в сопровождении Петрухи командировали в квартиру главного режиссера осуществлять пуск унитаза, который уже почти был установлен. Сам главный режиссер не смог бы даже поменять перегоревшую лампочку, о чем нисколько не сожалел. Во всем остальном он был талантлив.

Так как ни Петруха, ни Гегемон никогда санитарно-технических навыков не имели, то они решили взять с собой Зегу, мастера на все руки, с дальней мыслью впоследствии вовлечь его в орбиту лицедейства, используя свое короткое знакомство с художественным руководителем театра.

— А прокладки есть? — спросил Зега мгновенно.

— Там увидим, — парировал Петруха.

У Зеги был отличный разводной ключ и кое-какой слесарный инструмент.

До квартиры главного было совсем недалеко, и потому они не заглянули ни в одну из забегаловок. Отчасти из чувства долга, отчасти из лени. Но после пуска все было решено поправить. Также предполагалось, что хозяин не обидит, что, впрочем, подвергалось сомнению со стороны Петрухи, знавшего уже отчасти нынешнее состояние хозяина и его адекватность к вопросам быта.

Хозяин уже ждал. Он предвкушал то живительное мгновение, после которого уже не нужно будет пользоваться общественным туалетом и прочими маленькими хитростями, не нужно будет выходить по ночам в скверик на короткие облегчительные прогулки, а выходил он уже третью ночь подряд, так как много работал. Правда, главный был несколько встревожен многочисленностью бригады, а потому решил не зевать. Петруха быстренько осмотрел кухню и комнату и не обнаружил даже намека на традиционное вознаграждение. Гегемон присел на табуреточку, а Зега стал заглядывать в шкафчики.

Это был отличный датский унитаз. Вся проблема заключалась в резьбах. И не дюймовая, и не метрическая, а черт его знает какая.

— Переходник нужен, хозяин, — велел Зега.

Хозяин был худ, невысок, хорошо одет, а из-под очков в тонкой оправе всверливались в мир буркалы. Он совсем недавно жил в этом городе и вскоре должен был уехать, но тем не менее отечественная сантехника его не устраивала.

— Так, — сказал режиссер, — я здесь знаю только тебя, Петруха, а потому ты несешь полную ответственность за то, что сейчас произойдет.

А происходило все так.

— Разрешите от вас позвонить? — спросил вежливо Зега.

Хозяин очень внимательно осмотрел Зегу и разрешил.

— Эй, кто есть кто? — начал Зега телефонный круиз.

В трубке гремело и ухало, отчего главный справедливо заключил, что это кузнечно-прессовый цех.

— Как там насчет трубы на три четверти?

— Это ты, паршивец?

— Зин. Позарез. Солнечная, 23, квартира 5.

— А что будет, скотина?

— Любовь. Большая настоящая любовь. Хоть завтра.

— Сегодня, после полуночи.

— Заметано.

— Жди заказ.

Через двадцать минут позвонили в дверь и два мужика внесли в квартиру двухметровую трубу, аккуратно положили ее, извинились и вышли.

— Конечно. Государственного добра не жалко. Да я и длину-то не уточнил. Да ладно.

Петруха и Гегемон тем временем играли в шахматы на кухне, а главный смотрел за игрой и давал советы. Тут Зега обнаружил, что хозяин совсем не страшный и даже вовсе приятный человек, хотя и с буркалами.

— Ножовки у вас, конечно, нет?

— Нет, нет, — радостно закивал умной головой главный.

— Гегемон, найди ножовку по металлу. Мне совестно опять просить на «Акведуке», — продолжал Зега руководство работами.

— Ты прямо промышленный воротила.

— Труд на благо Родины — моя неспетая песня. Только я умирать буду, а просить у них ножовку не стану.

— Это я умирать буду, а к ним не поползу, — отвечал Гегемон.

— А больше взять негде.

— Взять-то можно, и во многих местах. Только кто же нам даст?

— А ты позвони Семе. У него есть отличная ножовка по металлу.

— У Семы ничего нет, кроме того, что на нем, и его рукописи о строении мира. Ножовка есть, у его папаши.

— И то верно, — сказал Гегемон и набрал пять цифр.

Через сорок минут прибыл Сема с родительской ножовкой и новой своей избранницей. Им негде было встретиться сегодня.

— Здравствуйте, — зажеманилась избранница и уселась в кресло, подобрав под себя ноги и выставив на просмотр блистательные колени. Режиссер тут же бросил шахматы, взял табурет и отправился беседовать с дамой. Сема решил сварить себе чайку, а Зега, Гегемон и Петру ха занялись трубой. Нужен был кусок в сто двадцать миллиметров и интересной конфигурации. Первым пилил Гегемон и сломал полотно. Зега поставил другое, запасливо принесенное Семой, и отрезал сколько нужно. Но Петруха, делавший замер, не там поставил риску, и вышло коротковато. Пришлось пилить снова. Когда оставалось совсем немного, Сема закричал: «Дай-ка я», — отобрал у Зеги ножовку и сломал полотно вторично. Нужно теперь было идти за новым полотном. Но Сема наотрез отказался идти без своей избранницы, а ей не захотелось уходить, так как хозяин оказался забавным малым. В результате Сема дал Петрухе ключи от квартиры и рассказал, где и что брать.

— А что, хозяин… — начал было Зега, осмелев.

— По окончании, — отрезал хозяин, и девица захихикала.

— Такие вот дела, — подвел итог Зега обреченно, и стал играть с Гегемоном в шашки шахматными фигурами.

Время приближалось к контрольному, и наконец явился Петруха с полотном.

— Николай Юрьевич? — (так звали Главного).

— Только по окончании, — отбрил он и Петруху. Тогда Петруха с Зегой мрачно дорезали трубу. Потом Зега привернул к кухонному столу тисочки, достал из сумки, в которой принес инструмент, плашки, выбрал нужную и стал аккуратно нарезать резьбу. Тут на кухне появился режиссер и порадовался за Зегу и за то, что дело так споро движется. Тем временем Сема повалил в укромном уголке свою подружку на пол и стал частично раздевать, но главный ничего этого не видел и потому не смог помешать торопливому и наглому соитию. Далее счастливый обладатель импортной сантехники наблюдал, как Зега умело совмещает заведомо несовместимое.

— А второй стык мы приварим, — решил вдруг Зега. Сема в это время уже пил чай, а Петруха помогал женщине одеться. И тогда Зега позвонил Врачевателю. У того был чудесный портативный газовый пост, привезенный его дедушкой в качестве трофея с полей Первой мировой войны. Врачеватель не заставил себя долго ждать. Он очень страдал, когда что-либо происходило в этом городе без его, хотя бы косвенного, участия.

Аппарат помещался в простом чемоданчике. В этот день все ладилось… Иначе Врачеватель никогда бы не встретил городского барда Сереню и не привел бы его сюда. Тот бодро вошел в комнату, настроил гитару и попросил выпить.

— По окончании, — заверил его режиссер. И тогда Сереня стал петь трезвым. Подружка Семы, слушая его, заплакала, Гегемон и Петруха рассматривали германский аппарат, Зега объяснял Врачевателю, что нужно сделать с трубой, а тот заряжал портативное детище империализма отечественным карбидом и заливал в империалистический генератор воду, приговаривая, что делали же когда-то вещи. Очень плохо пахло. Потом он долго смотрел на манометр и что-то считал на бумажке, шевеля бороденкой. Потом водрузил баллончики в унитаз, попросил всех выйти из помещения, закрыл дверь, потом открыл, попросил спички, вновь закрыл дверь, чиркнул, щелкнул, и раздался оглушающий взрыв возмездия. Дверь санитарно-технического узла слетела с петель, в дверной проем вылетел живой Врачеватель, следом баллончики и манометр, шланги, и уже рикошетом от стены коридора приземлялись куски того, что было совсем недавно произведением датского дизайна.

— Ну что, Петруха, плохо твое дело? — ласково спросил Главный.

— А может, дадите все же выпить?

— А вот теперь уже фига с два, — сказал Николай Юрьевич и пошел открывать соседям, которые интересовались, что происходит в квартире.

На следующий же день Зега был принят в театр монтировщиком декораций.

— А про любовь? Неужели там у вас, в коммунистическом вчера, любви не было?

— Ха! Была, да еще какая. С чего бы начать? Чтоб самое характерное?

— Ну вот, Сема ваш, Зега… Какая у них любовь была с актрисами?

— Боже упаси.

— То есть как?

— Актрисы тогда жили с актерами. А бутафорши с бутафорами. Только парикмахер не жил с одевальщицей, потому что был стареньким. Но одна одевальщица жила с товарищем Хаповым, после того как товарищ Хапов пожил с другой одевальщицей, а потом назначил ее секретарем. А первая… уже не помню. Ну вот. Сема пожил немного с Тилли, а Зега с Молли.

— А Курбаши?

— А откуда вы знаете про Курбаши? Он ведь вообще из другого сценария.

— Мы специально эту эпоху изучаем. Она была веселой и героической.

— Ну, тогда часть шестая. «Я дал ему немного похрипеть».

— Отлично. Светка, стенографируй.

— Да мы давно все записываем на кассетник.

— Правда, что ли? Я теперь заикаться буду.

— А вот рюмочку, чтоб гладко шел рассказ.

Я немного поколдовал со светом. Полное затемнение, потом один прострел, другой. И они появились. Невидимые для всех, но различимые и явственные для меня. Плод моего воображения. Мираж. Воспоминание. Зега в новой желтой рубашке, отглаженных из озорства брюках, Сема в пиджаке и брюках помятых, но в очках и с блокнотом в кармане, а в блокнот вставлена искусанная авторучка. Там в блокноте трагические стихи. Они, эти два призрака, хлопочут на сцене, мелкими гвоздиками прибивают белое полотно, белый ковер к пьесе Островского. Они таскают белые стулья и ломберные столики из стальных трубок, выкрашенных и тяжелых, они переговариваются, они болеют с похмелья. А в карманах сцены другие люди, другая жизнь.