Дамский негодник

Глава 17

— Это ты, трус, передумал! — прокричала Куськина и отбросила трубку, словно змею.

Но из трубки понесся его нежный голос.

— Все ясно. Перепугалась. Хорошо, сам приду, — по-доброму рассмеявшись, заверил Изверг и ласково, елейно добавил: — Ну, чего ты боишься, глупенькая? Я не кусаюсь.

Генриетта Карловна снова схватила трубку, яростно поднесла ее к уху и гаркнула:

— Да! Я боюсь! Очень боюсь!

— А тебе-то чего бояться, — бросил невозмутимо Изверг. — Это я должен осечки бояться. Осечка — бич нашего возраста.

Куськина, подобрев, миролюбиво осведомилась:

— А девиц своих не боялся?

Изверг ревность ее оценил и радостно рассмеялся:

— А чего их бояться? Девицы, они дурные, неопытные, им халява сойдет, а ты женщина умудренная и с характером. Если выйдет осечка, житья мне не дашь. Знаю, на что иду, потому долго решался.

— Ладно, — зажмурив глаза, выдохнула она. — Приходи, я действительно жду.

— Когда?

Изверг спросил так обыденно, что Генриетта Карловна успокоилась и, осмелев, вдруг призналась:

— Хуже всего, когда это искусственно.

Он согласился:

— И сам непринужденность люблю. Хочешь, приду неожиданно?

— Приходи, но я тебе не открою.

— Как же я попаду? — испуганно спросил Изверг.

«Вот он и мой!» — обрадовалась Генриетта Карловна и сочинила:

— А ты в дверь позвони. Если я на звонок не отвечу, это значит, что дверь открыта. Я в прихожей оставлю свет, а по лестнице тебе придется красться в потемках.

Изверг насторожился:

— Зачем?

— Так романтичней, — заверила Генриетта Карловна, не решаясь признаться в том, что ей попросту стыдно.

Пожилая почтенная дама (в мыслях она уже только так понимала себя) принимает ночью развратника. Да! И где?

В супружеской спальне!

И с какой невероятной целью! Постыдной и ложной!

— Лестница на второй этаж справа, — чувствуя жар в лице и груди, лихорадочно прошептала она. — Поднимайся и сразу налево, первая дверь — моя. Найдешь?

Он рассмеялся:

— Найду! Что-что, а налево ходить я мастак. Пожизненно тренируюсь.

— А сейчас иди к черту! — рассердилась она и повесила трубку.

Бедная Генриетта Карловна обосновалась в спальне с пяти часов вечера. Намытая, распричесанная и подкрашенная, она нервно расхаживала по ковру в своих лучших парчовых тапочках и пеньюаре, надетом поверх пристойной ночной рубашки.

Время шло, а он не шел.

Генриетта Карловна запаниковала и дрожащим пальцем выбила из телефона заветный номер. Когда он снял свою трубку, она уронила свою. И тут же зазвонил ее аппарат.

— Это ты была? — спросил Изверг.

— Еще чего! — «лягнулась» она.

— Да ладно, я знаю. Чего ты хотела?

Тут-то Генриетту Карловну и накрыло.

— Чего я хотела?! — завопила она. — Это ты, кажется, чего-то хотел!

Изверг развеселился:

— Ты же сама велела прийти неожиданно, вот я и выбираю момент.

— Слишком долго ты выбираешь! — возмутилась Генриетта Карловна и возвестила: — Уже десять часов, а я рано ложусь!

— Да ладно, тебе, — уличил ее Изверг. — Свет порой и в двенадцать в твоей спальне горит.

— Ты собрался ждать до двенадцати? — испугалась она.

Он ее успокоил:

— Зачем впадать в крайности? Я раньше приду. Жди, любимая, жди.

В ответ она с «нежностью» прорычала:

— Жду, старикашечка! Жду!

Повесив трубку, поправила макияж и грустно подумала: «Зря стараюсь. Что он увидит без света? И без очков!»

Генриетта Карловна щелкнула выключателем, спальня погрузилась в сиреневый сумрак: у Изверга лампы в саду были одеты в сиреневые плафоны. В тот же миг погасли и лампы.

Она испугалась: «Зачем он их погасил? Неужели идет? Ко мне? Уже? Ах, я не готова! Я не могу! Не могу я его принять! Что за глупости? Нет-нет! Он не смеет!»

Пометавшись по спальне, она сняла пеньюар и грохнулась на кровать.

В голове панически пронеслось: «Боже, я же вся мокрая! Не мылась с пяти часов! От меня, поди, разит, как от арабского скакуна. И понюхать себя не могу. Так варварски надушилась, что намертво нюх отбила».

Генриетта Карловна вскочила с кровати и с криком: «Надо помыться!» — вынеслась в ванную комнату.

Там звонок в дверь ее и застал. Бедняжку словно током прошило.

«Ужас! Как оно выйдет все? Как он? И как я?» — заметалась она, трепеща и нервно потея.

Звонок повторился, гораздо настойчивей.

Генриетту Карловну вторично прошило: «А вдруг он уйдет?»

Забыв, что обещала ждать и молчать, она свесилась с перил (довольно рискованно) и завопила:

— Открыто!

И на цыпочках шмыгнула в спальню. И на кровать прилегла. И прислушалась.

Из прихожей доносились шаги, неуклюжие, неуверенные. Что-то загрохотало…

Она рассердилась: «Вот слон! Сейчас он развалит там все и перебьет!»

— Чего ты там топчешься? — зло спросила она и строго скомандовала: — Быстро поднимайся наверх!

Вспомнив, что Изверг не привык к подобному обращению и может обидеться, Генриетта Карловна нежнейше добавила:

— Мой дорогой.

Топот, донесшийся с лестницы, ей сказал, что Изверг не обиделся, взбирается и что он на верном пути. Для надежности Генриетта Карловна ласково повторила:

— Дорогой, как поднимешься, дверь налево.

Она вскоре услышала, что Изверг остановился на втором этаже на площадке.

«Сдрейфил», — догадалась она и, осмелев, милостиво подбодрила:

— Не стесняйся, входи. Я тебя жду.

Скрипнула дверь, на пороге показался его силуэт.

Генриетта Карловна прошипела:

— Ну что ты стоишь? Я здесь, на кровати.

Ответный шепот спросил:

— Это где? Я не вижу.

— Два шага вправо, три шага вперед и протяни мне, пожалуйста, руку, — уже нежно прошептала Генриетта Карловна, чувствуя, как по ее дрожащему телу прокатилась горячая волна.

Это вселило храбрость. Генриетта Карловна уже ничего не боялась. Он выполнил ее указание: с вытянутой рукой сделал два шага вправо, три шага вперед и оказался в ее объятиях. И ее ночная рубашка была немедленно сорвана — Генриетта Карловна наконец узнала, что находят молодые девицы в его зрелой постели. Это была сумасшедшая ночь.

Сумасшествие длилось почти до утра, пока он не взмолился:

— Все, есть хочу!

Генриетта Карловна потянулась к своему ночнику, но, вспомнив, что прическа ее наверняка утратила привлекательность да и сама она прическе под стать…

— Я сейчас! — вскочила она и на ощупь в утреннем сумраке покинула спальню.

В кухне, пока микроволновка разогревала Извергу завтрак, Генриетта Карловна тщательно себя изучила, обнаружив, что помолодела если и не на десять, то на пять лет уж точно. А может, и на все шесть.

С этой приятной мыслью она вернулась в спальню и нежнейше спросила:

— Дорогой, ты в темноте сможешь есть?

Он смущенно буркнул в ответ:

— Смогу.

И набросился на еду.

Завтрак срубал одним махом и с новыми силами снова завалил даму в постель.

Сумасшествие двух пожилых людей продолжалось до тех пор, пока, истощенные, они не заснули, обнявшись. Засыпали под шепот: объяснялись в любви.

Разбудил Генриетту Карловну телефонный звонок. Она, не отрывая головы от подушки, механически дотянулась до телефона, нащупала трубку, поднесла ее к уху и подскочила, словно ужаленная: это был Изверг. Он виновато промямлил:

— Прости.

— Как это понимать? — возмутилась она. — Почему ты ушел, не простившись?

Изверг смущенно хихикнул:

— Ты все перепутала. Я не уходил.

— Не уходил?!

— Ну да, я не пришел.

Генриетта Карловна поразилась:

— Ты не пришел? Почему?

— Хотел тебя подразнить, начал тянуть резину, прилег на диванчик и случайно по-стариковски заснул. Только что вот проснулся и сразу тебе звоню. Ты где?

— Я в постели, — не слыша собственного голоса, доложила она.

Изверг принялся извиняться:

— Честное слово, не знаю сам, как получилось, прости…

Генриетта Карловна прошипела:

— Разыгрываешь меня? Опять издеваешься?

— Нет, ни в коем случае, — испуганно забубнил Изверг и в доказательство чистоты намерений предложил: — Хочешь, я прямо сейчас к тебе в спальню приду?

Она взвыла:

— Так ты меня не разыгрываешь? Это не ты?!

Он опешил:

— Не я? В каком смысле?

Но Генриетте Карловне было уже не до него. С неоконченным воплем: «А кому же я тут всю ночь?..» — она метнулась к окну, зверски сдернула занавеску, охнула и оцепенела.

На другой стороне улицы на бордюре сидел грязный ободранный бомж и, как верующий на святыню, просветленно смотрел на ее окно.

Увидев Генриетту Карловну, бомж оживился. Он вскочил, изящным жестом снял свою жуткую шляпу, радостно помахал ею в воздухе и склонился в низком поклоне. Своими движениями бомж обнаружил высокое происхождение, чего Генриетта Карловна заметить в нем не пожелала. Она встречала людей по одежке, с чем у бомжа обстояло не очень… Точнее, очень нехорошо. Поэтому женщина испуганно отпрянула от окна и взвизгнула:

— Не может быть! Это он! Подонок и вор!

Видимо, подразумевалось, что бомж выкрал ее невинность, хранимую для соседа, то бишь Изверга и Педофила. Об этой утрате несчастная и призадумалась, а задумываться в таких случах вредно. До нее мгновенно в полном объеме дошло, что она делала этой ночью и с кем. Генриетта Карловна обезумела. Набросив халат, она вынеслась к бомжу и принялась неистово его поносить, то и дело повторяя: «Как ты, мерзавец, посмел?»

Он долго и вежливо слушал, пожимая плечами, и, в конце концов, скромно в ответ изумился:

— Простите, мадам, но вы сами меня позвали.

— А зачем ты топтался под дверью моей? — яростно взвизгнула Генриетта Карловна.

Бомж, смущаясь, интеллигентно признался:

— Я хотел попросить лишь немного воды, но вы оказались гораздо добрей. Из уважения к женщине я не смел отказаться от такой щедрости…

— Ах ты!.. Ах ты!.. — задохнувшись от гнева, завопила взбешенная Куськина.

Она судорожно подыскивала подходящее слово, но слово не находилось. В этот миг ее взгляд случайно упал на дом провокатора: скрываясь за ветками сада, Изверг стоял у распахнутого окна и с удовольствием вслушивался в ее вопли протеста. Генриетта Карловна вынуждена была оставить осчастливленного собою бомжа в покое. Она вернулась в ту самую спальню, где потерпела фиаско, и с горя слегла. Бедняжка до того расхворалась, что не имела сил добрести до Самсоновой, облегчить боль пострадавшей души.

— Так, с горем своим, и лежала пластом, потому сеансы, простите, и отменила, — пожаловалась Куськина, виновато шмыгая носом и тираня свою собачонку.

Собачонка даже проснулась, чтобы взглянуть, кто ее щиплет и душит.

— Зачем же вы отменили сеансы? — поразилась Далила. — Почему не позвали меня?

Генриетта Карловна, уже прижимая собачонку к груди, воскликнула:

— Ах, мне было стыдно! Так стыдно!

— А что же теперь?

— Теперь все не так. Я долго мучилась, но вы меня и спасли. Когда я узнала, что вам интересна Анфиса покойная, то сразу подумала: «А этот бомж! Он ведь долго топтался под дверью. А дом Анфисы рядом. И время, кажется, совпадает. Не видел ли он чего?»

Самсонова догадалась:

— И вы его разыскали.

Куськина потрясла головой:

— Разыскивать не пришлось. Он все это время под окнами у меня и сидел. Приодетый, причесанный — на его, разумеется, взгляд. «Прописался» на нашей дороге. Мне всего лишь и оставалось: храбрости в себе отыскать да записочку ему в форточку бросить.