Завещание Петра

* * *

Оренбург. 2 апреля 1999 года. 10.40.

Ларькину тоже пришлось четверть часа подождать, пока главный врач психиатрической клиники вернется с обхода. Виталий развлекался тем, что время от времени произносил про себя имя психиатра: Литий Нукзарович Оксиновский. Наконец, в кабинет вошел высокий мужчина лет сорока. Ларькин встал и представился: Грибов Сергей Тимофеевич, сотрудник ФСБ. Литий Нукзарович кивнул так же обыденно, как если бы сотрудники госбезопасности занимали у него минимум две палаты. Врач жестом предложил Ларькину располагаться и спросил кратко:

— Чем могу?

У врача был орлиный нос, густые брови, нависающие над глазами, пристальный и завораживающий взгляд.

— Я по поводу Николая Валерьевича Захарова, —начал Виталий.

— К вашим услугам.

— Примерно неделю назад к вам обращались из милиции за консультацией относительно дневника Захарова.

Оксиновский перевел взгляд на книжную полку, вспоминая. Результатом этих размышлений было то, что врач снова посмотрел на Ларькина и поощрительно произнес:

—Так.

— Вы помните, что вы написали в своем заключении?

— Паранойяльный синдром. Что я ещё мог написать? Захарова я наблюдал ещё в 1988 году, когда он поступил на стационарное лечение в состоянии кататонического ступора. Старый знакомый.

— Вы не могли бы рассказать немного подробнее о его заболевании?

Литий Нукзарович мельком взглянул на свои сцепленные кисти рук, лежавшие на столе, и сообщил:

— Обострение, с которым он к нам поступил, было следствием неблагоприятной семейной обстановки. Надо сказать, что состояний такой тяжести у больного Захарова с тех пор не наблюдалось. А наблюдались сверхценные идеи и бред изобретательства при отсутствии галлюцинаций и без выраженных изменений личности. При этом больной может рассуждать о реальных фактах и событиях, но истолковывает их предвзято, односторонне, подкрепляя свои суждения цепью доказательств, далеких от объективности и игнорирующих логику. Параноические идеи характеризуются постоянной разработкой бредовой системы доказательств, постоянным привлечением все новых и новых фактов в пользу своей идеи, с искаженной интерпретацией событий. Характерно, что поведение больного в ситуациях, не относящихся к бреду, остается нормальным, без изменений сознания, личность при этом вполне трудоспособной. Госпитализация в таких случаях проводится только с согласия пациента. Я не считал эту меру необходимой. А содержимое тетрадки, которую мне показывали, —это явный параноический бред.

Виталию не к чему было придраться.

— Может быть, вы запомнили что-то из этого содержимого?

— Я? — врач сверкнул на Ларькина гипнотическими очами. —Христос с вами. Я завален работой, Сергей Тимофеевич. Не ставил себе такой цели.

— А всё-таки?

— Нет. Не помню, —решительно сказал Оксиновский. —Да и зачем?

Ларькин решил пока не говорить о пропаже тетради.

— Сергей Тимофеевич, — воспользовался образовавшейся паузой психиатр. — Вы не могли бы мне в двух словах, насколько это возможно, прояснить ситуацию вокруг нашего больного. Я должен принять меры, он в марте обязан был зайти, но так и не появился...

— А вы не в курсе?

— Доходят какие-то невероятные слухи об инопланетянах во Втором Восточном поселке. Но не могу же я полагаться на слухи. А милиционер, который показывал тетрадь Захарова, ничего не сказал, только сделал таинственное лицо, словно сам был одержим сверхценной идеей. Ну, тогда-то, положим, март ещё не кончился, а сегодня уже второе число. Вот у меня и пометка в настольном календаре: «Захаров —узнать». Я понимаю: служебная тайна, но нам же тоже надо как-то работать...

Ларькин не стал возражать и вкратце рассказал врачу о происшествии на 37-й линии. Оксиновский слушал, не выказывая удивления или недоверия. К концу рассказа на лице его наметилось скорее выражение снисходительного сочувствия или легкой насмешки.

— Странно, —произнес он, выслушав капитана. —Они же должны были первым делом показать этого Иванова нам. Симптоматику алкогольного делирия вам нужно пересказывать?

— Нет, —сказал Ларькин, —но последующие поступки Иванова говорят не в пользу белой горячки. Думается, что у милиции были основания считать его здоровым... Да и соседи видели необычный свет у дома Захаровых.

Врач покачал головой:

— Это мог быть обычный автомобиль. Спецмашина с дополнительной фарой. Аварийка какая-нибудь. В том районе не было аварии? Свет, газ, теплотрасса?

Ларькин, ничего не сказавший про неисправность уличного освещения, оценил точность попадания.

— Или ещё железнодорожники на таких ездят, собирают в экстренных случаях поездную бригаду, — продолжал врач. — Машина, кстати, могла спровоцировать наплыв галлюцинаций у Иванова.

— Интересная версия, —отозвался Виталий.

Литий Нукзарович расцепил пальцы и сделал жест: дескать, чем могу, но упаси Господи вмешиваться в ваши дела.

— Нам тоже нужно что-то предпринимать, причем официально. Скорее всего, я обращусь в милицию с просьбой объявить розыск Захарова. Ведь этого до сих пор не сделано?

«Мне кажется, по этому делу вообще ни черта не было сделано. МВД теперь выкручивается, как может, но забеспокоились они только, когда из Москвы запрос пришёл», — подумал Ларькин.

— А наш больной, вероятнее всего, поссорился с матерью и покинул её дом в состоянии сумеречного расстройства сознания. Он мог уехать на любой попутке, на той же аварийке. Да просто пешком уйти. Поводом для семейной ссоры могло быть что угодно.

«Та же тетрадка, —подумал Ларькин. —Как у него складно всё получается…»

— Надо его искать, —уверенно заключил психиатр. В дверь постучали, и вошла медсестра. —Литий Нукзарович, к Вам ещё посетители... из органов, — проговорила она, уступая дорогу так поспешно, словно сзади её толкали. На пороге кабинета показались Борисов и Мозговой.