Убить королеву

— Ну, — говорит Шекспир, переводя взгляд темных, умных, как у козы, глаз с Катерины на меня и назад. — Ну, ну. Виола-Цезарио, передохни. Ты участвуешь в акте пятом и дальше, так что начнем пораньше. Акт четвертый, сцена вторая, а потом и третья. Возвращайся к пятому акту, если только успокоишься. Господа, des endroits[16].

Шекспир машет рукой, и Бёрбедж выходит на сцену, а стоящие на ней уступают ему место, спускаясь в зал. Кроме Катерины. Она уходит прямиком в гримерную. Через очень долгое мгновение, в которое я убеждаюсь, что за мной никто не наблюдает, — а еще решаю, хочу ли я этого и надо ли оно мне, — иду за ней.

Она сидит на скамье у задней стены, упершись локтями в колени и опустив голову. Черную шапочку с перьями она вертит в руках. Поза мальчишеская, она подсмотрела, как я сидел в саду у Кэри, и теперь подражает мне. Что-то тяжело толкается в ребра изнутри.

Наверное, она услышала скрип половиц под моими шагами. Или почувствовала, что кто-то стоит рядом. Она перестает играть с шапочкой и смотрит на меня. Гнев исчез, уступив место выражению, которого я раньше никогда не видел: безразличию.

— Что, уже пора? — спрашивает она.

— Нет еще.

Она кивает и снова смотрит в пол.

— Сцена, — говорю я. — Мы репетировали немного по-другому.

— Да, пожалуй. Прошу прощения, что сорвался на тебя. Не нужно было этого делать.

Она злится на меня или на кого-то другого? Не знаю. Мне хочется спросить, но я понимаю, что нельзя этого делать.

— Наверное, не стоит говорить тебе, чтобы ты не лез в драку. — Я сразу же жалею об этих словах. Они слишком легкомысленны, как будто я дразню ее. Что-то такое я мог сказать раньше, когда мы… а не когда… эта фраза напоминает о вечере, который начался так, а закончился совсем иначе. Это ее вина, да. Но и моя тоже.

— Я и не собирался. — Кит встает, смахивает опилки со штанов и натягивает шапочку.

Не говоря больше ни слова, она резко кивает мне и проскальзывает мимо, за бархатный, расшитый звездами занавес, на сцену. Она держится от меня подальше, как я и сказал. Но это не приносит мне того удовлетворения, на которое я надеялся.

Глава 27
Кит
«Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон
24 декабря 1601 года

Сегодня сочельник.

Я направляюсь к Кейтсби, чтобы отпраздновать этот вечер, послушать мессу и начать последние приготовления к пьесе, до которой осталось двенадцати дней.

Вечер холодный и хмурый, небо плюется дождем, который то и дело превращается в мокрый снег, а затем снова в дождь. Я одета в лучший свой наряд, который все равно совсем не хорош: темно-синие штаны и белая рубашка. Его же я надевала на прием у Кэри. Сверху я набросила куртку — дыры, которые продрали грабители, я заштопала; надела бесформенную зеленую шапку и перчатки. Их я не считаю нарядными, они ни с чем не сочетаются и выглядят не слишком хорошо. Но я не собираюсь производить впечатление в доме Кейтсби. Во всяком случае, не одеждой.

Прогулка до Норт-хауса в Ламбете занимает около часа. Каждый раз я хожу разными путями, иногда по широким сельским дорогам, а иногда и напрямую через пастбища. Это не Кейтсби велел мне так делать, я сама решила после того, как Тоби начал возникать везде, где я бывала: то на ярмарке у реки, то в Винтри. Но сейчас я точно знаю, что не встречу его, и выбираю самый короткий и простой путь: узкую грязную дорогу, которая постепенно расширяется, а в предместьях Лондона даже становится мощеной. Йори ушел еще утром, сказав, что ему надо готовиться к мессе. Я думаю, что это правда. Но еще я думаю, что он меня избегает после вчерашней вечерней исповеди. Я видела, как он смотрит на меня, когда думает, что я не вижу. Как качает головой, вздыхает и отворачивается. Но сейчас у меня нет сил думать о Йори и о его разочаровании и осуждении. Ему придется встать в очередь, потому что мною разочарованы все. Во-первых, Тоби, хотя мне теперь нет до него никакого дела. Во-вторых, мастер Шекспир, до которого мне дело есть.

Мой срыв во время репетиции хоть не привел к тем ужасным последствиям, к которым мог привести, но они подступили совсем близко. Я заметила, как все на нас смотрели после этой сцены, глумливо улыбаясь, будто мы подтвердили что-то, в чем и так никто не сомневался. Я заметила понимающий взгляд Шекспира. Нет, он не понял, что я девушка, иначе меня немедленно выгнали бы. Но я вела себя, как обманутый любовник, укрепив репутацию Тоби как записного сердцееда.

До вчерашнего вечера я не думала, что злюсь на Тоби. Мне казалось, что на самом-то деле у меня нет такого права. Ведь я и правда ему лгала. Но если подумать, он мне тоже лгал. Он дал мне понять, что что-то ко мнё чувствует, хотя на самом деле не чувствовал. Не по-настоящему. Иначе он не устранился бы так легко, не велел бы мне держаться от него подальше, кем бы я ни оказалась.

Дойдя до Норт-хауса, я прихожу к выводу, что и эта беда, и прочие, которые я навлекла сама на себя, являют собой лишь щербинку на гладкой поверхности. Я с трудом узнаю дом, украшенный к Рождеству. Безжизненный фасад стал совсем другим. Окна увиты остролистом, плющом и розами, на дверях висят венки. В фонарях, стоящих вдоль дорожки, горят свечи, другие свечи мерцают в окнах. Я иду обычным путем, через дверь для слуг, которая совсем не украшена.

Гранитная горгулья молча открывает дверь, и меня чуть не сбивают с ног доносящиеся из кухни запахи. Там готовится рождественский пир. Я удивлена и тронута, ведь все эти усилия предприняты для меня и Йори. У Кейтсби и остальных в окрестностях города есть семьи, жены и дети, к которым они отправятся завтра утром. Стараться для них смысла нет.

Я вхожу в столовую. Кейтсби и его люди с хрустальными кубками в руках болтают и смеются. Кейтсби, Том Первый и Том Второй сидят у огня. В ярких нарядах они выглядят красивыми и счастливыми. Черный бархат, золотая парча, белые накрахмаленные воротники, мех, перья на шляпах. Даже Йори доволен: он погружен в беседу с братьями Райт, которые сочувственно кивают в ответ на его слова. В комнате стоит накрытый стол, а йольское полено уже весело горит в камине, хотя по традиции зажечь его следует только завтра.

— Кит! — Кейтсби машет мне рукой. — Вы пришли!

Он тянется к графину и наливает мне того же, что пьет сам.

— Это вино, — поясняет он. — Испанское. Из Бетики, точнее. Ваш отец…

— Очень любил его. Помню. Райол тоже его любил.

Я часто думала, что если бы кто-нибудь попал в наш погреб, то сразу угадал бы нашу веру по одним только бочкам с испанским вином.

— Это в память о них обоих. — Кейтсби поднимает бокал. — Надеюсь, вы голодны. Мадлен готовила весь день и всю ночь.

Я не сразу понимаю, что он имеет в виду Горгулью. Мадлен — слишком жизнерадостное для нее имя. И почему она осталась здесь в сочельник? У нее нет семьи? Или она считает своей семьей Кейтсби?

— Пахнет чудесно, — отвечаю я. — Как в Ланхерне. В сочельник там всегда подавали кабанью голову, свинину с горчицей, пирожки с мясным фаршем, сладкую кашу с корицей, рождественский пирог и горячий сидр…

Горло сжимается от воспоминаний о трубачах, славильщиках и ряженых, которых обязательно приглашал отец, о том, как я надевала самое красивое платье, и мы танцевали круговую Селлингера и «Подкуй кобылу», и играли в жмурки и ладушки. Это был самый лучший день в году, и больше такого не будет. Я не представляю, что случится дальше, в следующем году или еще через год.

Я не задавалась таким вопросом и не думала об этом. Что случится со мной, когда все закончится? Буду ли я всю жизнь оглядываться через плечо, опасаясь убийцы вроде себя самой? Разгневанного праведным гневом протестанта, желающего отомстить за убийство своей королевы, за установление нового правления и, возможно, за инквизицию, за месяцы и годы страха и лжи. Что я стану делать, если меня поймают? Исправит ли убийство королевы хоть что-то? Все изменится, но останусь ли я прежней? Или стану злой, одинокой, потерянной, да еще и убийцей и целью чужой мести?

Я чувствую теплую ладонь на плече. Поднимаю голову и встречаю понимающий взгляд Кейтсби.

— Я понимаю, что вам может быть сложно. Но попробуйте руководствоваться своими чувствами, как сегодня, так и до самой Двенадцатой ночи.

Интересно, дал бы он мне такой совет, зная, что я чувствую исключительно смятение?

Когда гусь, ломтики свинины и засахаренные фрукты исчезают со стола, Кейтсби раскладывает на нем карту. Она изображает Миддл-Темпл-Холл не изнутри, а снаружи. На ней тщательно прорисованы все улицы, сады, здания, дороги и дворы, составляющие квартал Темпл, малая часть которого именуется Миддл-Темпл.

В ключевых местах поставлены крестики, на карте отмечены расстояния, обозначено время и нарисованы символы, поясняющие, кто, где и когда должен оказаться, какая лодка в какой миг отойдет от какого причала, показаны основные и дополнительные пути отхода, а в углах карты, в переулках и в церкви изображены черепа с костями. Здесь, скорее всего, окажется королевская стража.

— Представление начнется в семь часов, — начинает Кейтсби. — Кит и Райты прибудут к пяти. Королева — к половине седьмого. — Он смотрит на меня, ожидая подтверждения.

Я осторожно выяснила у Бёрбеджа, когда появится королева. Сказала ему, что у меня от волнения всегда живот крутит, и что хотелось бы разобраться с хворью, пока ее величество не прибыла.

— В шесть тридцать, верно.

— Не забываем и о ее свите, — кивает Кейтсби. — Но с этим мы уже имели дело.

Он косится на Райтов, которые участвовали в последнем заговоре против королевы под началом ныне покойного графа Эссекского.

Схожесть того заговора с нашим меня пугает. Эссекс нанял Шекспира и устроил представление опальной пьесы, которая послужила для его последователей сигналом к началу восстания. В нем участвовали все, кто присутствует сейчас в этой комнате. Я сама разузнала эту историю. Обо многом болтали в трактирах и на улицах после казни Райола. Упоминали и моего отца. Но Кейтсби считает, что именно это сходство нас и спасет: кто же заподозрит, что мы воспользуемся одним и тем же планом дважды?

— Пятьдесят благородных пенсионеров[17], — продолжает Кейтсби. — В том числе капитан, лейтенант и знаменосец. Но они нужны только для красоты и церемоний, а это представление не задумано как особо торжественное. Схема рассадки, которую так кстати предоставили нам Райты, позволяет предположить, что стражи будет человек десять-двенадцать. — Он неприятно улыбается. — Возблагодарим Господа за бережливость королевы. Райты подтвердили, что стража будет сидеть позади, а ее величество окружит себя любимыми придворными и их женами, а еще министрами. Все, кроме женщин, будут вооружены. Хотя об этом не стоит забывать, все же внезапность и темнота на нашей стороне. Райты будут рядом, чтобы отбить возможные нападения на Кита и вывести ее из дворца живой.

Райты выберутся здесь. — Кейтсби указывает на юго-восточное окно. — Вы тоже, Кит. Таким образом вы окажетесь в садах Миддл-Темпла. Внутрь ведет только одна дверь, которая будет охраняться. Когда дело завершится и люди королевы поймут, что суета в здании — не часть представления… во всяком случае, не заранее задуманная часть… и уяснят, что случилось, они погонятся за вами. Мы считаем, что у вас будет не более пяти минут форы. Пять минут с того мгновения, когда Райты потушат свечи. Ваш клинок вонзится в грудь королевы, вы вылезете в сад через окно и доберетесь до реки. Там вас будет ждать лодка.