Убить королеву

Я отворачиваюсь от нее и разглядываю толпу, пока не нахожу взглядом то, что ищу. Я поднимаю руку, и через мгновение подбегает торговка, увешанная остролистом. Лицо у нее раскрашено зеленым, в волосах красные ягоды, в руках — корзинка с десятком венков, цветами, лентами и колокольчиками. Я протягиваю ей несколько монет и поворачиваюсь обратно к Кит, взглядом спрашивая разрешения. Крошечные белые и зеленые цветочки украшены темно-красными ягодами и закреплены на изумрудного цвета ленте. Кит кивает и снимает шляпку, выпуская кудряшки на свободу.

— В Двенадцатую ночь ведь положено дарить подарки? — Я водружаю венок ей на голову. Он сразу же съезжает набок, и я прячу за спиной руки, которые так и тянутся поправить зеленые ленточки. Наверное, мысли и чувства отражаются у меня на лице, потому что она вновь краснеет.

— Теперь моя очередь.

Она отходит на шаг и через мгновение возвращается с пирогом в руках. От него пахнет маслом, сахаром и ромом, он покрыт белой глазурью и украшен зеленым и красным вареньем, завернут в тончайшую позолоченную бумагу. В каждом кусочке запечено от одной до пяти безделушек. Они определяют, что тебя ждет в этом году. Она протягивает пирог мне.

— Давно у меня не было такого пирога.

— И у меня.

— А ты помнишь, что надо сказать?

Есть слова, которые нужно произнести, прежде чем разделить пирог и узнать свое будущее.

Кит ненадолго задумывается.

— Попадется гвоздика — выходит, ты злодей. Попадется коринка — дурак. А если лоскуток — то завидный жених. Король — это боб, а королева — горошинка. — Она наклоняется к моей руке. — Ну и кто же ты?

Я разламываю пирог. В самой сердцевине куска лежит темный ароматный бутон гвоздики.

— Злодей, — говорит она и вдруг затихает. Это всего лишь забава, игра, но сегодняшняя ночь для меня — ночь правды, поэтому я совсем не рад.

Вдоль улицы проносится порыв ветра, и ленты на венке трепещут, задевая наши лица. Когда я отвожу ленты от ее щеки и на мгновение задерживаю пальцы, она закрывает глаза.

Глава 31
Кит
Двор собора Святого Павла, Лондон
5 января 1602 года

Тоби вытащил «злодея», но настоящая злодейка — я.

Когда я заметила его на площади Святого Павла, одновременно и мрачного, и радостного, смотрящего на меня, то сразу поняла, что он пришел за мной. Он так смотрел на мою юбку и мою талию, на грудь и на глаза, на шапочку, на волосы, которые упрямо падали на лоб. Он сказал, что хочет рассказать мне правду, но правда написана у него на лице.

Я должна уйти. Я должна сказать что-то, что заставит уйти его. Сказать, что мне не нужны его тайны и его близость, что мне плевать на то и на другое. Эта ложь причинит меньше боли, чем правда. А потом я оказываюсь зажатой в углу в переулке за собором, вокруг раздаются крики, песни и смех, кожа на барабанах дрожит, как моя душа, и поет гулко, как мое сердце, Тоби целует меня, запустив руки мне в волосы, и нашептывает в уши обещания счастья. А я шепчу в ответ мои самые сокровенные желания, да вот только желания могут исполниться, а мои слова — никогда. Так что это просто очередная ложь.

Если бы пирог разломила я, то вытащила бы коринку. Потому что другой такой дуры не найти на всем белом свете.

Глава 32
Тоби
«Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон
5 января 1602 года

Я расстаюсь с ней почти в полночь. Она позволила проводить ее к дому, потому что на улицах полно пьяных. Мне было разрешено защищать Катерину от жадных взглядов и рук, от гадких слов и прочих бед, поджидающих ее, когда на ней надето платье.

— На твоем месте я бы сто раз подумал, прежде чем наряжаться женщиной, — говорю я, набрасывая ей на плечи собственный плащ. — В штанах-то ходить безопаснее. Сейчас хотя бы.

Я не могу допустить, чтобы она жила в этом пансионе и в этом районе дольше, чем необходимо. И ради ее собственной безопасности, и ради моего спокойствия.

— Очень мило с твоей стороны, Тоби, за мной приглядывать. — Слова добрые, а взгляд и голос злые, однако это меня не задевает. — Но я сама могу о себе позаботиться. И до сих пор заботилась. Ты же видел, как я веду себя в драке.

— Да. Поэтому и беспокоюсь.

Она сжимает кулачок и касается моего лица.

— Негодяй.

— Ну, я же злодей, ты не забыла?

Она смеется, коротко и тихо:

— Нет.

Сзади доносится крик, и это не просто кричат пьяные. Он сменяется звуками драки. Я беру Кит за руку и тащу к двери ее пансиона, синей и облезлой, как и вывеска с дельфином. Кит вырывается. На лице ее мелькает страх, хотя смотрит она вовсе не в сторону драки, а в окно собственного дома. Как будто там подстерегают опасности куда более страшные.

— Что-то не так?

Кит улыбается, справившись со страхом, охватившим ее минуту назад.

— Просто… хозяева думают, что сдают комнату парню. Если они узнают правду, то наверняка выгонят. А если меня увидят здесь с тобой… — Она сбрасывает мой плащ, снимает венок и сует их мне. — Я стараюсь всегда быть одна, так меньше вопросов.

Я признаю ее правоту, киваю и делаю шаг назад. Но она смотрит мне в глаза, даже когда между нами оказываются люди.

— Счастливой Двенадцатой ночи! — желаю я на прощание.

Она кивает и исчезает, не дожидаясь появления очередных гуляк. Я снова надеваю плащ, надвигаю на лицо капюшон, а венок вешаю себе на руку. У меня еще очень много дел на сегодняшний вечер. Мне нужно решить, кто из моих подозреваемых — убийца. А завтра начнется настоящая работа. По пути домой я думаю то о завтрашнем дне, то о Кит.

Я не вижу его, пока он не возникает прямо передо мной. Мальчишка лет двенадцати, одетый не в праздничный костюм, а в бумазейную куртку слуги. Единственный знак причастности к творящемуся вокруг безумию — одинокая веточка остролиста, замотанная вокруг пуговицы.

— Вам письмо, сэр.

Я приподнимаю бровь. Письмо, доставленное в праздник, стоит в два, а то и в три раза дороже, чем в любой другой день. Значит, оно достаточно важно, чтобы отправитель решил, что денег я не пожалею. Я протягиваю руку, и мальчик достает из кармана сложенный лист пергамента. Я сразу узнаю желтую восковую печать герцогства Корнуолльского. Ответ на запрос, который я шесть недель назад отправил от имени Кэри тамошнему шерифу, сэру Джону Гренвилю. Я протягиваю мальчишке два пенни и отсылаю его. Только оказавшись у себя в комнате и надежно заперев дверь, чтобы не вломились гуляки и квартирная хозяйка, я зажигаю последнюю свечу и сажусь к столу. Взламываю печать и читаю:

Сэр, — гласит письмо. — В настоящий момент шестеро домочадцев сэра Ричарда Арундела все еще содержатся под стражей. У нас нет сведений относительно священника по имени Райол Кампион (или Антонио Мендоса). Просим разрешения на дальнейшее дознание. Новые сведения таковы: до Мендосы Арундел укрывал двух других священников, Мишеля Аллемана родом из Франции и Эдмона Арбо, также из Франции. Личный конюх Арундела, Йори Джеймсон, семнадцати лет, исчез в ночь ареста. Домочадцы показали, что он собирался принять сан с благословения Арундела. Предполагается, что он в бегах.

Будем признательны, если средства (триста фунтов), положенные за поимку Ричарда Арундела, будут переданы верным слугам ее величества.

Я опускаю письмо. Личный конюх Арундела. Будущий священник. Предположительно, бежал из страны. Вероятно, на дружественную католикам территорию. Совпадает возраст, время и даже причина если решить, что конюх мог пострадать из-за религии, а не из-за семейных обстоятельств. А если предположить, что один из моих подозреваемых на самом деле конюх по имени Йори, скрывающийся под чужим именем… Нет, это не вяжется с тем, что я уже о них знаю. Алар близок к Йори по возрасту, но он из Саффолка, а не из Корнуолла. Не говоря уж о том, что он не верит ни в бога, ни в дьявола. Север подходит лучше. Он тих и скромен, в самый раз для тайного священника. Но, судя по переписи от марта шестьсот первого года, он жил в Лондоне задолго до ареста в Корнуолле. Я перечитываю письмо второй раз, третий. Вглядываюсь в каждое слово на случай, если что-то пропустил, если что-то можно прочитать по-иному. Тайный католик, переданный в руки королевы шерифом, верные домочадцы, молчавшие, поскольку разрешения на пытки не было. Рассказали они только о проходном дворе для священников да о парне, дух которого устремился к чему-то более высокому, чем уход за лошадьми. История Арундела закончилась гибелью, как и история его священника.

Я подношу край листа к свече, чтобы скрыть доказательства подлога, и вдруг замечаю постскриптум на другой стороне.

В ответ на ваш запрос сообщаем также, что у Ричарда Арундела на момент его гибели не было сыновей, братьев, дядьев и отца. Семья его состояла из жены Мэри Арундел, усопшей в 1584 году, и дочери Катерины Арундел, семнадцати лет, обе католического вероисповедания. Катерина была схвачена в ночь нападения на Ланхерн, но сбежала вскоре после этого. Ее местонахождение неизвестно. Считается покойной.

Катерина Арундел семнадцати лет. Дочь аристократа-католика. Тайного католика. Местонахождение неизвестно, считается покойной.

Стриженая девушка, которая явилась в «Глобус» и читала Марло. Которая играла со мной в кости на поцелуй. Девушка, которая целовалась со мной. Один раз, другой, а потом еще много раз. Девушка, которую я считал юношей, которую не мог заподозрить в участии в заговоре. Оказывается, она не так уж безобидна.

Акцент, слишком сильный для плимутского и вообще девонширского, объясняется тем, что она родом из Корнуолла. Друг по имени Ричард — вовсе не друг, а отец. История о службе конюхом у богатого человека — это история парня по имени Йори. Упоминание каплуна, подаваемого на день святого Криспина, — католический праздник. Фамилия, которую она себе выбрала, — Альбан. Альбан — святой покровитель Англии, по мнению католиков. Как загорелись ее глаза, когда я вчера надел на нее венок из белых цветов терновника, который растет вдоль изгородей в Корнуолле.

Я должен был обратить на это внимание. Я должен был заметить.

Я сижу, закрыв лицо дрожащими руками, пока свеча не гаснет. Потом сижу в темноте. Когда дыхание успокаивается, а сердце перестает рваться из груди, я достаю чистый лист пергамента. В темноте Двенадцатой ночи я пишу последний отчет для королевы и ее людей, рассказывая именно то, что им следует знать.

Глава 33
Кит
Миддл-Темпл-Холл, Лондон
6 января 1602 года
Пять часов сорок пять минут

Все куда хуже, чем я себе представляла.

Миддл-Темпл-Холл, где больше, чем через час, но меньше, чем через три, начнется пьеса (всего четыре часа, и все будет кончено), я знаю хорошо. Это неудивительно — Райты бывали здесь достаточно часто, чтобы изучить каждую дверь, каждое окно, каждую тень и звук этого места и его окрестностей. Все это попало на карту Кейтсби. Это было просто. Миддл-Темпл — одно из четырех главных зданий квартала под названием Темпл. Всего их здесь около дюжины, в том числе церковь, несколько библиотек, контор, кабинетов барристеров, столовых и прочих мест, необходимых лучшим законникам Лондона. Крису и Джону нужно было только одеться в черное, взять под мышку книгу и принять занятой вид, ничего при этом не делая, чтобы их сочли за местных завсегдатаев.