Дело советника криминальной полиции

XV

Чудеса да и только — на вилле Хоймана время словно остановилось. После напряжения, конфликтов и потрясений наступил мир и покой. Не только в сочельник, но-и в первый день Рождества советник не упомянул ни о часах, ни об отношениях с Барри, ничего не сказал он и на следующий день… Что же это, как не остановка времени? И Вики, и камердинеру, и экономке казалось, что произошло чудо. Неужели советник уступил? Неожиданно уступил после объявленного ультиматума?

Проснувшись в первый день Рождества еще затемно, Вики побежал в холл к телефону, чтобы застать Барри до отъезда и рассказать все в подробностях о вчерашнем вечере.

Вики нервничал и глотал слова, а Барри, смеясь, успокаивал его:

— Видишь, а ты не верил, говорил, что он никогда ничего не забывает и ни от чего не отказывается. Камердинер и Зайбт были правы. Если он не упомянул ни обо мне, ни о часах, то и в Турцию тебя отпустит. Кажется, все обошлось.

— Он молчит, — почти шептал Вики, — но это еще ничего не значит. У него теперь только оттингенское убийство в голове. Да, вот еще что… Я из холла говорю. Ты слышишь меня? Приходится тихо… Знаешь, я вчера и позавчера принимал один очень сильный порошок… От него такое чувство, будто устал, но зато все как в тумане, все спокойно и ничего не страшно…

Чувствовалось, что Барри на другом конце провода посерьезнел.

— Я не знаю, как называется лекарство. — Вики заговорил еще тише: — Мама принимала, когда заболела, на коробке только буква “Р”. Мне они здорово помогали, иначе я не выдержал бы. Наверное, еще приму, мне как-то опять не по себе.

— Лучше выспись как следует, — ответил Барри дрогнувшим голосом, — если тебе нужно успокоительное; лучше с кем-нибудь посоветуйся. Не принимай больше этих порошков. Ладно, я вернусь, разберемся. — И продолжал оживленно: — Мы раньше девяти не поедем, мать с сестрой не соберутся. Надо было и тебе с нами. Все вокруг катались бы на лыжах, а мы им назло так просто бродили бы… Что я там делать один буду, ума не приложу. Но второго января утром вернусь как пить дать. И сразу же позвоню…

Барри уехал, и Вики остался на два дня один. Все складывалось неплохо, дома были лишь камердинер и Бетти, советник почти не показывался. Всю неделю он уезжал еще до света в служебном “шевроле” и возвращался поздно ночью. Где бывал и что делал, домашних в известность не ставил. Знали только, что в один из вечеров он присутствовал на приеме в иранском посольстве, а за день до Нового года был в опере, видно, не сумел отвертеться. Вики связывал покой в доме с отсутствием отца. У него, наверное, просто нет времени для разговора с Вики. Но нет, если бы хотел повидаться с ним и как-то наказать, нашел бы время. Вики иногда делился этими мыслями с камердинером.

— Не могу объяснить себе, — сказал он однажды камердинеру, когда тот, переделав все дела, пришел к нему посидеть, — отчего это он так внезапно изменился? Почему ничего не говорит о часах и о Барри? Или голова у него так забита Оттингеном, что он позабыл?

— Может быть, и так, — ответил камердинер с бесстрастным выражением лица. — Я сам думаю об этом с праздника, на котором тут не был. Предположим, он так занят, что все забыл. Когда, скажем, скрипач готовится к концерту, он не станет отвлекаться на разбитое окно. Но, сдается мне, дело не в этом. — Камердинер, сохраняя величественную неподвижность, покачал одной лишь головой и, заметив, как Вики насторожился, сказал с улыбкой: — Рассуждая логически, он мог бы по занятости отложить все на потом, если бы не назначил срока. Но он назначил вам срок. Поставил ультиматум. До 24 декабря. А дата для господина советника значит много. Он не мог забыть. И не в занятости дело.

— А в чем? Вы думаете, он уступил? Подумал и уступил?

— Думаю, да. Все дело в санкциях. Я говорил уже вам, что он не может применить никаких санкций. Из дому вас не выгонит, из-за огласки. Не может установить попечительский надзор — это же его семья, он напрочь испортил бы себе тем самым репутацию. Причем надзор по закону можно назначить только до восемнадцати лет. Одно остается — мы с вами такой вариант еще не учитывали и не обговаривали — лишить вас наследства.

Вики расхохотался; усмехнулся, медленно вставая, и камердинер.

— Я ведь говорил вам, — закончил камердинер на ходу, неся к двери неподвижную свою корпуленцию, — если не послушаетесь, ничего вам не будет. Он может только лишить вас наследства. Думаю, он перегнул и сам понимает это. Теперь оставит вас в покое, будет молчать и в конце концов отпустит в Турцию. Впрочем, возможно; я и ошибаюсь. — И, взявшись за дверную ручку, добавил: — Он молчит — и вы молчите. Не усугубляйте ситуацию и постарайтесь к девяти возвращаться домой…

Вики проводил рождественские каникулы по большей части в своей комнате, принимал порошки понемногу — ведь отца дома не было, — изредка ненадолго выходил в город, глазел на витрины, заходил в собор полюбоваться на вифлеемские ясли.

Магазины были еще празднично украшены — везде хвоя, серебряная мишура, неоновые лампы. Только органной музыки, как перед сочельником, больше не было, ни колокольного звона, ни детских хоров… Вики ждал возвращения Барри, он получил от него две открытки. Первую — вид курортного городка с заснеженными вершинами на заднем плане — подписал один Барри. На второй, с горным пейзажем, снятым со смотровой площадки, стояло на обороте много подписей: Греты, супругов Пирэ и даже прославленного актера Гольбаха. На Вики дохнуло снегом, морозным воздухом и роскошью зимнего курорта.

А Вики все каникулы один, даже с одноклассниками не встречался. Ему, правда, звонил Рихтер, сосед по парте, Гофман тоже звонил, как договорились. Гофман спрашивал, когда пойдут по кабакам, и у Вики не хватило смелости признаться, что он отказался от поисков. Отговорился отъездом в деревню и обещал все рассказать после каникул. Рихтер спрашивал, пойдет ли Вики с ним на Новый год в варьете — “будет тот танцор и еще много чего потрясного, аншлаг обеспечен”.

Вики никуда не хотелось, он сослался на то же самое — его неожиданно посылают в деревню, “заодно заеду в соседний город к брату, он меня приглашал”.

Иногда Вики оставался в доме совершенно один, отлучались и камердинер, и Бетти — камердинер брал выходной, а Бетти прочесывала магазины. Вики бродил по комнатам, как смотритель по пустому замку.

“В общем-то я живу неплохо, — раздумывал он, — по крайней мере лучше, чем всякие там бедолаги, безработные или те, кто едва сводит концы с концами, но никакого сравнения с жизнью Пирэ. Отец — шеф криминальной полиции всей страны, а живет как человек средней руки”.

Вики входил в кабинет, рассматривал гигантские книжные шкафы, библиотека принадлежала по большей части покойной матери… Рассматривал ящики, украшенные резьбой, которые почему-то назывались сейфами, он больше не открывал ящиков, не доставал папок, чтобы ознакомиться с новыми материалами дела. Он даже сам себе удивлялся, странное равнодушие овладело им. Он потихоньку принимал порошки и кое-как держался. Темный огромный кабинет больше не привлекал его, что тут делать? Эта комната больше ничего не значит для него, вычеркнута из его жизни раз и навсегда. Заходил он и в соседнюю комнату, останавливался перед витриной с пистолетами. Тоже неинтересно. Точно превозмогая скуку, рассматривал в музее давно вышедшую из употребления вещь. “Здесь я недавно стрелял, — думал он, поглядывая на картину охоты, — но он не узнал и никогда не узнает, даже не заметил, что картина висит ниже. Нет, больше не стану стрелять, никогда… — А выходя из оружейной, говорил себе: — Даже если узнает, мне все равно, пусть хоть застрелит меня за это…”

Походил по столовой и гостиной с елкой. На ветках висели шоколадные фигурки, стеклянные шары, серебряный дождь, недогоревшие свечи и отгоревшие бенгальские огни. Бетти еще не убрала их, только собиралась. Здесь, у елки, ему снова вспоминался отцовский ультиматум и нынешнее его молчание, слова камердинера о том, что отец никак не может его наказать, разве что лишит наследства. “В конце концов он оставит вас в покое и отпустит в Турцию”.

Вики вернулся к себе умиротворенный, полюбовался часами, подошел к умывальнику, пересчитал порошки. Они неуклонно убывают, но немного еще есть. Что-то подсказывало, что расходовать лекарство нужно экономно.

Каникулы подходили к концу. В последний день перед Новым годом разразилась метель… После полудня хлопья валили так густо, что на улицы вышли десятки снегоочистительных машин, прохожие раскрывали зонты. Когда стало немного тише, Вики принял очередной порошок и собрался пройтись по набережной.

Навстречу попадались оживленные прохожие, а то и целые компании, все готовились к вечеру. А что, если встретится Гофман или Рихтер, которого он, пожалуй, даже любит; может, все-таки стоило пойти с ним в варьете?

Вики на всякий случай придумал оправдание, отчего это он раньше срока вернулся от брата. Но никого из них он не встретил. Пошел в кинотеатр на Королевской площади, на шестичасовой сеанс, не зная, какой фильм показывают. Народу собралось немного, но билеты еще продавали. Рядом с ним в зале сидели пожилые люди, дама справа ела апельсин. Шла веселая комедия о зеленщице, выигравшей машину.

А в первый день Нового года, раньше, чем планировалось, возвратился Барри и сразу же позвонил.

Они встретились к вечеру в небольшом кафе на улице Келиха.

Барри пришел в короткой коричневой дубленке, в белом спортивном свитере и розовой рубашке без галстука, скрепленной у ворота зажимом. От него пахло морозом и еще каким-то слабым, приятным молочным запахом. В гардеробе Барри вытер влажные волосы платком и признался:

— Не вытерпел, наши завтра приедут.

За столиком с розовой лампой Барри стал докладывать:

— Я рассказал Гольбаху о сценах в вашем доме и о том, что ты принимаешь успокоительные порошки с буквой “Р”, и вот что ответил мне наш прославленный артист. Он посоветовал тебе обратиться к врачу и ни в коем случае не ходить к маковому полю. Он считает, что все из-за конфликта с отцом и что на тебя плохо действует среда, где только и говорят об убийствах, расследованиях. Тебе лучше как-то отключиться от этого. Для твоего отца это профессия, как для Гольбаха актерство, а кто-то должен и вскрытия производить. Он еще сказал, что у каждого свои трудности, даже у чемпиона мира по боксу бывают неприятности. А ты со временем успокоишься — выберешь себе жизненную цель, и все встанет на свои места. Ему, взрослому, легко так рассуждать, — засмеялся Барри. — Но все, что он сказал до этого, правильно. Главное, Вики, сегодня Новый год, давай пить шампанское. — Он подозвал официанта и заказал шампанского и сигарет.

— Спасибо, Барри, за открытки. На той, второй, сам Гольбах подписался?

Барри кивнул.

— Ну да. Он заочно очень хорошо к тебе относится. Полгода он будет сниматься сразу в двух фильмах, один фильм уже запустили, называется “Проводник в раю”, комедия. А в театре выступит после каникул в двух главных ролях. В “Гамлете” и “Вишневом саде”. Пригласил нас на премьеры. Он очень много играет. На лыжах ходил только по часу в день, а так просто прогуливался, играл в бильярд, учил роли. Вообще он очень общительный. Если хочешь, Вики, я отведу тебя к доктору Талброку, он друг нашей семьи, к нему ходят и здешние турки, приятели отца, даже господин Маглайлия однажды обращался, когда заболел воспалением тройничного нерва. Доктора Талброка приглашает и турецкий посол. Никто ничего не узнает, доктор умеет хранить тайны, и визит будет отнесен на наш семейный счет.