Дело советника криминальной полиции

VII

С новыми часами и ярким шарфом, пакетом галстуков и елочкой Вики тихо поднимался по лестнице — голова, легкая, как перышко, немного кружилась. Он старался не думать о том, что его ждет дома. Только что он провожал глазами красный “ягуар”, пока машина скрылась за углом. У Растера было еще светло. Удивительно, но свет горел и в их доме, в двух окнах. Взглянув на часы, он увидел, что как раз наступила полночь. Он уже по дороге знал, что приедет в полночь. Но старался не думать об этом — лучше думать о часах и о том, кто их подарил. Наконец он поднялся на второй этаж и осторожно открыл дверь.

Холл тонул в темноте, кое-где поблескивал отраженный свет, белела декоративная консоль с телефоном. Свет зажигать как-то не хотелось.

Он взялся за ручку своей двери и услышал шорох. В глубине коридора, рядом с ванной, скрипнула дверь и показалась высокая тень.

— Ложитесь скорее спать, — посоветовал камердинер, — свет не зажигайте. Утро вечера мудренее.

Вики улыбнулся, кивнул и проскользнул в комнату.

“Камердинер, конечно, очень добрый, — подумал Вики, — но мне теперь, что бы ни случилось, все равно”.

Он засветил ночник у тахты, очень слабый, положил на тумбочку у двери елку, пакет с подарком Греты и карманную игру, разулся, стал раздеваться. Шарф повесил на спинку стула, старые часы, последний обломок погребенного детства, бросил на стол, а новые, золотые, бережно положил на ночной столик рядом с тахтой. Раздевшись, решил, что неплохо бы ополоснуться — умывальник, лимонно-желтого цвета, у него был свой, за занавеской, но, вспомнив о холодной воде, он передумал… Он уселся на тахту рядом со сложенной пижамой, зажав руки между колен и опустив голову — в позе человека, который старается не вспугнуть в себе ощущение счастья, ему казалось, что он вот-вот взлетит.

Вики еще раз поглядел на часы, в ушах звучала песня Греты Гароне:

…Вечером однажды всех я вас покину,

сяду на закате в быструю машину…

Песня зазвучала яснее, будто из-за стены…

…Вот он, луг широкий, вот и темный лес,

и густые травы, и простор небес.

Травы и деревья унесут усталость,

и не ноет сердце, боли не осталось…

“Господи, как мне повезло, мне, выросшему в этом доме, что есть у меня такие друзья…”

Тут его настигла мысль, что он опять дома, в своей комнате, да еще вернулся в полночь.

“А, плевать! Через полгода ни в полночь, ни утром меня не будет здесь, мы с Барри поедем в Турцию”.

Он вспоминал названия городов, о которых за ужином рассказывал усатый турок:

“Эти города прекрасны, вы должны посетить их обязательно. Вы молоды, а молодым полезно познавать мир, хотя это и в старости только на пользу, ведь багажа, полученного в юности, на всю жизнь не хватает. Вы увидите Анкару, Адану, Бурсу, но главное — Измир и Стамбул…”

Измир раньше звался Смирной, он расположен среди морских заливов. Часть города на горе, там царит высокая белая мечеть с куполом и минаретами, мечеть возвышается над городом и морем. С площадки, где она стоит, террасами спускаются рестораны, оттуда открывается чудесный вид на нижнюю часть города и морской залив.

“Там нужно побывать непременно, — рассказывал за ужином господин Маглайлия (так звали их собеседника, турецкого богача), — подниматься в гору пешком трудно, дорога крутая, разве что идти не торопясь по главной улице, которая вьется серпантином. Но можно доехать и автобусом, и такси, у нас их полно, большие прекрасные американские машины, а поднявшись на террасы, зайдите в ресторан — ешьте, пейте, любуйтесь городом и морем, и вы поймете, как прекрасен этот мир.

Чудесен вид белой мечети и белых домов Измира под лазурным небом, в сумерки небо становится темно-синим, а на мечети и на десятках зданий зажигаются голубые неоновые огни.

По вечерам и в других наших городах сверкают голубые неоновые лампы — в Европе они смотрятся не так. Для них нужно вечернее небо, какое бывает только на Востоке. В белом Измире освещение — точно драгоценные камни, разбросанные на несуществующей кулисе, — впрочем, можно ли описать словами эту сказку?

Прежде чем на Измир опустится тьма и на небе зажгутся светильники ночи, во всех мечетях одновременно муэдзины запевают вечерние молитвы, пение заполняет город, широкие улицы и улочки, площади, порт и пристань…

Голоса муэдзинов слышны в открытом море и даже на Кипре, в Варне и в Афинах…”

Вики лежал на тахте, голова слегка кружилась, как будто он парил в высоте, и перед глазами его в свете ночника проплывал Стамбул.

“…Что касается Стамбула — мы говорим: Истанбул — это красивейший город мира. По крайней мере, многие так считают. Правда, то же самое говорят и о Праге, и о Лиссабоне. Без Стамбула нет Турции. Город раскинулся на двух берегах, море и залив окружают его, сверкая и искрясь. В порту — лодки, корабли, заходят и океанские лайнеры. Десятки мечетей, огромных, как кафедральные соборы, сотни малых, точно часовни, мечетей, высокие стройные минареты… как пальцы обращенной к небу прекрасной руки, украшенные драгоценными перстнями — галереями — среди скопления домов множества эпох. Можно сравнить минареты и с копьями, устремленными в вышину, они пытаются достичь неба и соединить с ним землю. И все это — Истанбул.

Музеи в древних мечетях и султанских дворцах с прекрасными залами, внутренними двориками и бассейнами, кофейни, чайные, кондитерские, где подают кока-колу, овечье молоко, коньяк, водку, рахат-лукум, халву, миндаль и мед, курительные залы с кальянами, рестораны мясные, рыбные, специальные турецкие, где готовят денер-кебаб, замечательное национальное блюдо на вертикальном вертеле, его едят с топленым сливочным маслом и зеленью, рестораны французской и английской кухни. Отели из бетона и стекла, сотни светящихся рекламных щитов на широких улицах. На северном и южном берегах — базары. А на базарах мясо, птица, зелень, масло, яйца, пряности и фрукты: дыни, бананы, фиги, финики, ананасы, кокосы, апельсины, яблоки, груши, сливы, персики — но это еще не все.

Самый большой базар — в Аксарае. Его нужно посетить прежде всех других. Там можно неделями блуждать лабиринтами вдоль лавок, рядов и балаганов. Ряды за рядами, лавки за лавками: посуда, самая разная, духи, ковры, трубки, чеканка и украшения, керамические тарелки и блюда, мангалы. Радиоприемники, телевизоры, холодильники, резьба по дереву, фигурки из эбена, слоновой кости, металлические лампы, светильники с цветными стеклами, резные табуреты. Расшитые туфли, бархатные и парчовые, картины, вышивки, гобелены, мыло, кораллы и зеркала. Ювелирные ряды ласкают глаз — золото, серебро, драгоценные камни. Целые горы золотых колец, браслетов, серег и жемчужных ожерелий — таких вы не встретите нигде, ни в Иране, ни в Индии. По базару в Аксарае вы можете бродить часами, днями, неделями, блуждать по лабиринтам между лавками, магазинами… бесконечно блуждать под стеклянной крышей… Когда солнце заходит над Измиром, небо там бирюзовое. Стамбульские же закаты — в багровых тонах. Город плавится в огне, но там царит мир, словно вы не на грешной земле, а в раю у Аллаха”.

Господин Маглайлия был, возможно, немного поэт, но Вики понимал, что он не преувеличивает. Это подтверждали глаза турка, улыбки и взгляды его спутников и Барри Пирэ.

“В июне, когда кончатся занятия… — Вики парил в мечтах, лежа на тахте, — мы поедем с Барри в Турцию на “ягуаре” вдвоем. Сами сядем спереди, чемоданы уложим на заднее сиденье. Его отец сделает все через своих знакомых, чтобы путешествие удалось… Полетим, как на перистых облаках…”

Вики представил себе ковер-самолет с атласными подушками, пальмовые листья, розы… Он даже аромат ощутил, одуряющий запах жасмина…

И вдруг резкий стук в дверь.

Пропал ковер-самолет, вместе с ним растаяли атлас, пальмы, розы, чарующий аромат жасмина… парение на облаках счастья. Голова еще кружилась. Он привстал на тахте и увидел призрак.

На пороге стоял отец. Неподвижно и немо, точно вошел в камеру к преступнику. И смотрел на Вики, как на экспонат из коллекции насекомых. Мерил его холодным взглядом, как какого-нибудь выродка. На темное лицо и прищуренные глаза не падал даже отблеск света. Шагнув вперед, он бросил взгляд на часы, как палач перед исполнением приговора. На ощупь затворил за собой дверь.

Вики слегка очнулся от своих грез. Ощущение полета исчезло, но голова все еще приятно кружилась, еще не совсем угас в ней напев. Он сделал над собой усилие и сел.

— Мы обменивались подарками… Рождество скоро… — выдавил он наконец, слыша свой голос будто со стороны.

Советник сделал еще один шаг от двери, осмотрелся в полутемной комнате, включил свет. Слабенькая ночная лампочка потонула в сиянии желтой люстры, комната осветилась до последнего уголка. Советник поглядел на тумбочку и увидел елку и пакеты, поглядел на стол и увидел старые часы, поглядел на стул и увидел на его спинке новый шарф. И снова застыл неподвижно и прямо, прямо и холодно, ни один мускул не дрогнул на лице.

— Мы еще в прошлом месяце договорились съездить за елкой.

Советник бросил взгляд на ночник, свет которого тонул в сиянии люстры, потом — на блеснувшее рядом золото, потом — на сложенную в углу тахты пижаму.

Потом он снова сделал шаг… Подошел к тахте. Вики не то чтобы полностью очнулся, но весь безотчетно напрягся.

— А после мы были в баре, — с трудом выговорил Вики каким-то сдавленным голосом. — Там встретили поставщиков господина Пирэ, они пригласили нас на ужин. Меня, Барри и Грету. А Барри подарил мне золотые часы, вот эти. — Он показал. Ему казалось, что он говорит очень решительно и твердо.

— Во-первых, встань, когда я с тобой разговариваю! — Советник цедил слова медленно, будто взвешивал каждую гласную, лицо оставалось вполне бесстрастным.

Вики спустил босые ноги на пол и встал. Если ты обязан стоять перед другим и ожидать, что скажут, непонятно, куда девать руки и глаза — ощущение не из приятных. Уподобляешься собаке, готовой служить хозяину.

Вики стоял, опустив руки, глядел куда-то в сторону двери, прекрасные мечты унеслись, голова тихо кружилась, и он только наполовину воспринимал происходящее.

— Во-вторых, — чуть громче продолжал советник, — что это за ботинки тут валяются?

Вики подобрал ботинки, которые сбросил на ковер, и заметил лужицу. Он вынес ботинки из комнаты и вернулся, не закрывая двери.

— И в-третьих: что это за метелка? Где ты срубил дерево? Чтобы я его больше здесь не видел!

Вики вынес елку из комнаты, постоял, прикидывая, куда ее деть, и вдруг усмехнулся — первая улыбка с момента прихода тюремщика в камеру. Он вынес елку на балкон, которым кончался коридор, ведущий к ванной, где находилась и комната камердинера.

— А теперь изволь одеться, — приказал советник, когда Вики вернулся, и в лице его не дрогнул ни один мускул, а в глазах не отразился ни один блик света.

Вики молча надел пижаму.

Только теперь, а может, минуту назад, когда выносил елку, он стал ясно воспринимать происходящее. Полностью. Он стоял возле тахты, как и вначале — уронив руки, и ждал, но теперь он понимал свое положение, положение собаки при хозяине…