Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ)

9

Никогда прежде он не задумывался глубоко, отчего на тех поминальных сходках партизан плачут пожилые, с сетчатыми от морщин лицами дядьки. «От вина», — думал он. И как-то не очень потрясало его то, что и после долгих лет остались в земной вёске такие неподвластные времени следы: воронка от немецкой бомбы, в которой выросла липа, обгоревший дубовый сруб колодца. «Война же была!» — как самое понятное, говорил он себе и тут же забывал о дереве, поднявшемся из военной ямы, о черном пятне на дубовом срубе. И лишь теперь, когда свежо помнился мгновенный взрыв не постаревшей от времени мины, он, покачивая головой и вздыхая, твердил, как помудревший сразу человек, о том, что ведь подобные взрывы, стрельба, ежеминутная тревога отрывали дядек от земли и не позволяли им ни пахать, ни сеять, ни вострить косу. «Война же была!» — уже совсем по-иному, с сознанием большой народной беды, повторял он теперь.

И очень настойчиво думалось ему об этом, едва он, обруганный Стодолей, появился в березовой роще и повалился прямо на земляничную землю спать. И так же настойчиво думалось об этом и позже, когда пробудился, чувствуя, как стянуло лицо от жгучего солнца, от долгого припека, и когда сидел на той же земляничной земле, нехотя собирая рдевшие повсюду ягоды, и томился в ожидании хлопцев. Невыносимо быть одному в палаточном городке, и стыдно спать, когда ползают где-то на просе хлопцы. «Зато вспахал я, — устало гордился он. — Такое поле вспахал!»

И, снова заслуженно оказываясь на партизанской сходке, переносясь туда воображением и будто отвечая крепким рукопожатием на каждую восторженную, признательную, корявую речь, он и от своих приятелей ожидал восторгов. Он вспахал дикое поле, он прошел через минное поле!

Но ожидания не сбылись.

Снулые, тихие, с грустными глазами, вернулись хлопцы к вечеру. Такие же тихие и будто ленивые, сидели они затем за тесаным столом, приобретшим от солнца янтарный цвет.

«Да чего они, не знают они про поле, про то, как я на том поле… как взорвалось на том поле?» — обижался Васька невниманием к себе и потому вставал вдруг, черпаком тянулся к громадному чану, предлагал кому-нибудь добавки и плескал в миски без разбору. «Тупой народ!» — возмущался он, ожидая хоть какого-то словца одобрения.

И тогда, с вызовом взглянув на Стодолю, он захотел, чтоб вновь с бранью набросился на него Стодоля. Он бы возражал Стодоле, и все понимали бы, какой подвиг совершил он, Васька.

Но и мастер словно позабыл о том, что было.

— Чего они все травленые? — полюбопытствовал Васька, покинув кислое сборище за столом и оказавшись возле колючего в этот день Стодоли.

— Они уже переволновались за тебя, успокоились уже, — отвечал холодно мастер, наклоняясь и выдергивая сорную травку, прицепившуюся к пыльной сандалии.

— К чему волноваться, если у каждого было свое дело? Я выполнил задание, они выполнили свое. Я же отчаянный человек, Стодоля?

— Вот и переволновались хлопцы за твою жизнь, — упрекнул все-таки мастер, сунув Ваське в нагрудный кармашек рубахи сорную травку, увенчав таким образом за его подвиг и усмехнувшись при этом загадочно. — А еще они двойную норму выполнили. Все просо пропололи. Они у нас герои.

Странно: как только назвал Стодоля героями этих молчаливых хлопцев, разбредавшихся по палаткам, так словно бы зависть к ним, наработавшимся чуть ли не до обморока, пробудилась в Ваське. Он сам называл себя героем в этот день. Героем он был и тогда, когда спас гараж, спас и неуправляемый трактор, и Крыжа. А теперь выходило так, что герои все они, полеводы, лишь они, они, исползавшие все просовое поле.

— Зачем же такая спешка на прополке? — ревностно спросил Васька.

— А чтоб завтра другое дело.

— Опять прополка?

— А как на войне? — отрывисто бросил Стодоля и, как показалось Ваське, кивнул как раз в ту сторону, где и отгремела последняя военная мина. — Как на войне? Любое задание — выполнять! Любое!

— А вы, Стодоля, вы были разве на войне? — пересохшими губами молвил Васька и тоже кивнул в ту сторону, где будто бы пронеслась давнишняя война, а потом и глянул в ту даль, где столько лет пролежала одинокая мина.

— Сам я сорок пятого года рождения. Так что… А батька мой воевал. Да и сколько еще фронтовиков и тут, и в Озерщине, и в Речице!

— Я сам, я сам бывал на сходках партизан! — стукнул Васька себя в грудь, точно поклялся в этом. И тут же устыдился своего бахвальства: «Зачем я про это, Стодоля сам из семьи фронтовика, Стодоля тоже про подвиги слышал от батьки…»

Полосатые тени легли от стволов берез на земляничную землю, еще светлы были брезентовые верхи палаток, серебрилась береста на стволах, а уже никого не было видно в роще.

— Да где же все? — поразился Васька.

— Спят, — подсказал мастер. — Переволновались, потом поле пропололи. Спят герои.

— Да что же это? — недоверчиво усмехнулся Васька и присел на корточки, заглядывая в вечный сумрак своей палатки.

— Загляни, загляни! — поощрил Стодоля и первый окунулся в сумрак душной палатки.

Дембицкий спал, уткнувшись носом в темный кулак, а Крыж спал на спине с забытой на губах сигареткой.

— Опять! — подосадовал Стодоля, снимая с чужих губ сигаретку, как пушинку.

Затем в соседнюю палатку пробрались они вдвоем, затем еще в другой палатке наступили на связку камышовых тросточек с меховыми початками. Потом еще в какой-то палатке едва не наступили на шахматную доску с поверженными лакированными фигурами. И всюду было сонное царство, всюду прикорнувшие хлопцы.

И вот тут что-то переломилось в Ваське. Он вдруг почувствовал себя виновным в этом их раннем сне, в том, что все они беспокоились за него, волновались, не зная, уцелеет ли он на том диком поле, на котором оказалась единственная мина. А он вовсе не думал о них, он пахал залежь и думать не хотел ни о них, ни о Стодоле.

В остальные палатки он уже стеснялся заглядывать, зная, что и там лежат хлопцы, честно проведшие весь день в поле, на простой, скучной работе, которая так возвысила их. Щурясь от солнца, стараясь побыстрее уйти от Стодоли и поспешить через березовую рощу к покойному пруду, берега которого в кайме сплошных червовых листьев, как в зеленой чешуе, он бормотал:

— Да, они молодцы… Весь день на прополке, двойную норму выполнили. А работа нелегкая, любой свалится, сам знаю!

И получалось так, что уже не Стодоля, а он, Васька, хвалил своих приятелей, сраженных сном задолго до ночи.