Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ)

5

Еще там, а общей линейке, по горячим, взволнованным глазам ребят понял Толя, с каким нетерпением все только и ждут сигнала взяться за дело. А когда уже выстроились группою в мастерской и Невидицын вроде безразлично поинтересовался, не забыли ли они о просьбе сельмашевцев, вся группа возбужденно крикнула:

— Помним!

— Тогда запомните и параметры заготовки. — И Невидицын сначала нарисовал знакомым эффектным движением букву «П» с ножками, а затем жестом фокусника раскрыл ладонь, на которой, как по мановению, появилась бурая деталь.

— Да ведь три сотни за день не осилить, — вслух подумал Толя. — А задание срочное… А что, если не пилить, а наштамповать?

— Штампуйте, — точно давая понять, что он ждет от них самостоятельного решения, охотно согласился Невидицын.

— Да ведь штамп для этой заготовки нужен! Гибочный штамп, — вопросительно глядя на мастера и пытаясь поймать потаенный ход мысли и одобрение в прищуренных, пытливых глазах его, вкрадчивым голосом продолжал Толя. — И тогда…

— Что ж, изготовляйте штамп, — с бесстрастностью лишнего здесь человека мгновенно ответил Невидицын и, поставив бурую детальку на свободные тиски, повернулся к окну, за которым белая сирень доцветала и белыми прямыми кистями поднимались кверху цветы конского каштана.

И когда они сгрудились, сбились в кучу, восклицая, галдя и выкладывая все свои знания, Толя мысленно одобрил мастера. Потому что самим в сто раз было интереснее искать и находить, каким должен быть гибочный штамп. В сто раз интереснее, чем выполнять подсказанное!

— Вот ваша деталь! — в гаме, в неразберихе послышался веселый голос Невидицына.

И Толя поразился, как ловко Невидицын успел развернуть и повесить на стену чертеж детали.

Здесь, на схеме, был рисунок тушью и цифры, а дальше — дальше остановка за гибочным штампом…

— Берем пластину — и под молот! — мрачно предложил Даник Будовец.

— Конечно же, под молот, — снисходительно поддержал Гришка Белобродов. — Куй железо, пока горячо.

— Под молот — это понятно, — не обращая внимания на Гришкину насмешку, лихорадочно, точно стараясь опередить кого-то, размышлял Толя. — А если… Слушайте, а если так: матрица внизу, на нее — пластина, а сверху пуансон длиной тридцать миллиметров? А уже потом — под молот. Удар молота — и заготовка готова. Так, что ли, ребята?

Потом, переживая радость своего простого изобретения, своей догадки, он будет вспоминать, как разом оглушили его ребята не то бурным согласием, не то негодованием, не то взрывом ущемленного самолюбия:

— Ну, открыл Америку!

— Индюк додумается!

— Я первый так подумал: матрица и пуансон. Я первый!

— А я что, не умею читать чертеж? Я тоже. Но у меня язык вроде сковало!

— Кто первый сказал, тот и открыл Америку!

И поначалу, пока не уляжется этот взрыв мальчишеского честолюбия, эта странная распря, Толя будет с печальной улыбкой слушать вздор, а потом вдруг обнаружит, что может поделить нечаянную славу:

— Да мы же все, ребята, с мозгами и сами с усами. Все думаем. И вот нашли. И за дело. Кончай торговлю!

Всех образумили и отрезвили, успокоили такие слова, все стали торопить друг дружку: за дело, хлопцы!

И побежали удивительные минуты, отмеченные не только духом соперничества, желанием каждого быть на виду, но и необыкновенной слаженностью. Как будто каждый понимал его, Толю, по одному лишь взгляду, и не успевал Толя обронить слово, как один из слесарьков уже мудрил над матрицей, другой — над пуансоном, и автоматной очередью била пневмодрель, и молниевые всполохи электросварки озаряли вдруг стену.

А Невидицын, Невидицын! Еще мгновение назад безучастный, чужой, он тотчас оживился, едва они так дружно, чуть ли не ссорясь, прочитали чертеж, и теперь стремительно перемещался по широкой мастерской, успевая помочь, исправить, согласиться или опровергнуть. Такой он был подвижный, быстрый, совсем мальчишка из того далекого теперь своего послевоенного ремесленного училища!

Казалось Толе, что не для них все эти звонки, перерывы, не для них отдых и ленивые перемолвки, а только горячее дело, срочное задание, работа, способная превратить долгие часы в одну напряженную, радостную и тревожную минуту.

И когда наконец был готов гибочный штамп, когда наконец закончили тщательный обмер этого штампа, когда побывал этот штамп во многих бережных руках, чтоб лечь под молот, протолкалась поближе к прессу контролер Люба из отдела техконтроля, хозяйка богатейшей кладовой, и сказала с нарочитой капризностью:

— Я ведь первая должна принимать заготовку. Чтоб заводские не придрались потом.

Толя даже затаил дыхание, наблюдая, как Люба перекидывает с ладони на ладонь, не то любуясь, не то осуждая, первую заготовку, как она, пунцовая от волнения, измеряет ее.

Он думал, что Люба тут же и уйдет и что без нее будут сыпаться из-под молота одни и те же детали, новенькие, свежие, каленые. А она дождалась и того момента, когда появился в мастерской токарь Вышковец, который должен принимать заготовки и перед которым покорно расступились разом притихшие ребята.

Тоже щуплый, подобно Невидицыну, с широкими, черными, жесткими даже на вид бакенбардами, заводской этот человек дружелюбно кивнул Невидицыну. Осмотрел со всех сторон деталь и, зачем-то дунув на нее поначалу, стал ее измерять.

И Толя, затаив дыхание, видел, как моргали часто густые, веерные ресницы у Любы.

Он заранее представил, как тот, кто будет принимать их работу, щедро улыбнется и скажет: «Какие ребята! Не подвели! Вовремя!» А Вышковец буднично, без восторга оценил всю эту груду кованых заготовок и устало попросил Невидицына:

— Нехай твои хлопчики помогут доставить в сборочную.

И Толя метнул на мастера умоляющий взгляд.

Всегда, когда приходилось Толе переступать проходную завода, примыкавшего к светлому зданию училища, он твердил себе: «Гляди! Тут будет цех твой! Тут будешь начинать…»

Особенное восхищение вызывал у него огромный сборочный цех, куда они заглядывали уже не раз и куда пришли нынче.

Вот и сейчас, когда вереница лаковых комбайнов словно стала наплывать на Толю, так захотелось ему поскорее сюда, на завод, пускай не в этот грандиозный сборочный цех, но все равно в какой, лишь бы знать и гордиться тем, что и он, Толька Зыбченков, создает вот такие корабли для полей.

«А разве уже теперь мы не создаем?» — сказал он себе, карауля груду кованых заготовок и ожидая похвалы, восторга, восклицаний.

Люди эти, машиностроители, наверняка знали, что имеют дело тоже с машиностроителями, и потому не стали восклицаниями, похвалами превращать их, слесарьков, в детей, не знакомых с заводом. Все взрослые, все машиностроители!

«А разве карт не такая же прекрасная машина?» — вдруг вспомнил он, и полнее стала его радость.

— Павел Сергеевич, — подлаживаясь под его же памятный, возвышенный тон, сказал он Невидицыну, — а не кажется ли вам, что и наш карт примыкает к веренице этих комбайнов? Что и наш карт, который мы после занятий мастерим, вроде бы тоже с конвейера?..

И взглянул при этом на Невидицына с хитрым вызовом.

Но сказал он об этом уже позже, когда с таким сожалением покидал необъятный этот гараж под стеклянным куполом, это хранилище полевых машин. Сказал потому, что вспомнил о давешних словах отца, будто машиностроитель Невидицын появляется на притихшем аэродроме, где будет испытываться карт, лишь оттого, что аэродром, авиация, самолеты — не-сбывшаяся мечта Невидицына.

«А разве это все — не мечта? — поражался Толя, неохотно покидая хранилище лаковых цветных машин. — Разве не сбылась мечта человека, который создавал раньше такие чудесные машины, а теперь учит других создавать?»

И очень хотел он спросить у Невидицына, так ли это все и доволен ли Невидицын, и разве это незадача, если сбылось в жизни другое, ставшее большим, завидным делом?

Сдерживала Толю та лишь мысль, что отец, возможно, преувеличивал власть давнишней, ребяческой мечты, объясняя такую тягу Невидицына к иным, крылатым, машинам, к аэродрому, к взлетной полосе.

Они уже почти вышли из цеха, как вдруг Вышковец окликнул:

— Ребята, а кто вас благодарить будет? Кто пожмет ваши руки? Начальник цеха сказал по секрету: ожидали, что завтра выполните задание. А вы сегодня. Значит, уже сегодня ваши заготовки пойдут в дело. И план мы перевыполним.

Казалось, Вышковец лишь теперь осознал, какую большую помощь оказали они заводу.

— А план для вас — самое важное, — подхватил Толя. — Я знаю. Мой отец и мать инженеры. Так я и слышу каждый день: «План, план…» Для них это как боевая тревога: «План!»

Вышковец улыбнулся, соглашаясь, и молодо, легко выдохнул:

— План — это главное. А еще… приличные заготовки вы сделали, ребята. По-честному: приличные. И дело в том, что бы уже сегодня получили первое трудовое крещение. Вроде сегодня стали уже рабочими. А, что лишнее говорить! Давайте ваши трудовые лапы! — И он, показывая в улыбке неровные зубы, принялся тискать руку каждого из слесарьков.

Толя нарочито задержал руку Вышковца, жесткую, сухую, в своей и поглядел на него, желая, чтобы тот узнал его, Толю. Почему-то очень хотелось, чтобы такой мастер узнал его.

— Авторучка исправная? Пишет? — спросил, узнавая, Вышковец.

И не успел Толя кивнуть в ответ, как Вышковец выудил из кармана клетчатого пиджака плоский замочек и два ключика к нему.

— Теперь, брат, пора и расплачиваться. Вот этот ключик, запасной, не подогнан, как надо. И все время заедает.

— Это мы сейчас! — охотно откликнулся Толя и взял в руки оба ключика. — Только бы инструмент… Сейчас подгоню…

— Оставайся подгонять, — согласился Вышковец. — А мы с ребятами пройдем по всему «Сельмашу». Это вроде премии за вашу работу. Начальник цеха так и сказал: проведи мальцов по всем цехам… Ну, за мной!

— Э, дяденька, так не пойдет! — полушутливо, полусерьезно возразил Толя, радуясь возможности сразу, в один день, увидеть весь завод. — Я с вами! Я потом успею, успею подогнать ключики.

И, зажав твердо ключики в кулаке, он двинулся чуть ли не впереди всех.

Путешествия бывают разными. Одному обязательно ехать куда-то в дальнюю дорогу и потом рассказывать обо всем, что увидел. А другой может каждый день открывать для себя то одну, то другую улицу в своем же городе. И это будет тоже путешествием. А можно и по территории большого завода пройтись. Какое завидное путешествие!

Вот и шли они, ведомые Вышковцем; Толя не успевал удивляться, до чего же огромна территория завода. То механический цех, то кузнечно-ковочный, то голое пространство между цехами, земля с лиловыми пятнами масел. А то готовые к отправке, сверкающие свежей краской машины, ждущие своей очереди. И вдруг стальные рельсы, ведущие от завода на товарную станцию, и поезд, на открытых платформах которого укладывают новые комбайны.

Раньше, когда Толя на мотоцикле объезжал вокруг завода по асфальтированному шоссе, он не мог вообразить, до чего же огромен этот «Сельмаш». А теперь лишь едва успевал из одного цеха в другой. И всюду Вышковец очень доверчивым тоном и скупыми словами пояснял, что делается в каждом цехе и какие там есть замечательные рабочие. А они, рабочие, с любопытством посматривали на них. Точно знали, что кто-нибудь из учеников окажется потом в этом цехе, на этом участке…