Облачно, с прояснениями
- Автор: Людмила Уварова
- Жанр: Детская проза
- Дата выхода: 1981
Читать книгу "Облачно, с прояснениями"
* * *
Она собиралась ехать сразу после окончания школы.
— Даже не желает остаться на выпускной вечер, — сказал дед.
Он резко изменился за это время, похудел, весь как-то ссохся.
Он уже не уговаривал ее, понял — все будет бесполезно. Только однажды не выдержал, сказал в сердцах:
— Стоит ли тебе жертвовать своей жизнью для кого-то?
— Дедушка, — остановила его Ляля, — подумай, о чем ты говоришь! Разве для мамы что-то делать — это для кого-то?
И он замолчал, нахмурился.
А она вдруг испугалась, что обидела его, подошла к нему, прижалась щекой к его щеке:
— Дедушка, не сердись, слышишь?
— Я не сержусь, Ляля.
— Дай честное слово.
— Даю.
— Нет, самое честное-расчестное!
— Честное-расчестное!
— Повтори за мной: честное-расчестное, что не сердишься на меня!
— Честное-расчестное, не сержусь на тебя!
Это была их давняя игра. Ляля могла переспрашивать сколько угодно, а дед столько же отвечать и клясться: честное-расчестное слово!
И мне казалось, обоим одинаково нравится эта игра, и старому и малому.
Мы провожали ее втроем — дед, Юра и я.
Юра сказал:
— Хоть напиши когда-нибудь, слышишь?
— Слышу, — ответила Ляля.
Алексей Кириллович произнес с горечью:
— Внучка окончила школу, а я даже не догадался хотя бы что-нибудь подарить ей.
— И превосходно сделали, — сказала я. — Вы же ее знаете: что бы вы ей ни подарили, все равно подарит кому-нибудь, кто попросит.
Ляля засмеялась:
— И то верно.
Я спросила:
— Когда ты приедешь?
— Осенью. В сентябре или в октябре.
— Или в январе, — продолжил Юра.
Она не ответила, глянула на деда. Подошла, обняла за шею, прижалась к его плечу.
— Дедушка, я приеду, честное слово, осенью я приеду обратно, к тебе…
Он улыбнулся:
— Честное-расчестное?
— Честное-расчестное, самое пречестное-прерасчестное.
— Очень хорошо, — сказал он.
— Дедушка, — сказала Ляля, — очень тебя прошу, не надо так широко улыбаться, тебе не идет.
— Разве? — удивился дед.
По Лялиным щекам катились слезы одна за другой, словно стремились догнать друг друга. Я боялась, что она не выдержит, разревется в голос.
Но она пересилила себя, сказала:
— Дедушка, ты не забывай: с Редькой надо непременно гулять на ночь, слышишь?
— А я не знаю, что ли? — спросил дед.
— Нет, просто напоминаю тебе, с нею надо обязательно гулять на ночь, когда бы ты ни ложился спать.
Ляля взяла меня за руку:
— Тетя Ася, дайте слово, что вы на меня не рассердитесь.
— Даю. А за что я должна на тебя рассердиться?
— Честное-пречестное, что не рассердитесь?
— Вот именно, честное-пречестное. Так за что же я должна на тебя рассердиться?
Лялины светлые глаза просительно смотрели на меня.
— Вы иногда, ну не часто, ну пусть хотя бы в выходной, берите Жульку Колотыринскую, погуляйте с нею подольше, ладно?
— Нечего подлизываться, не купишь, — отрезала я.
— Я не подлизываюсь, просто говорю то, что есть. Дедушка, — сказала она. — Я сейчас подумала о Редьке. Ты ей на обратном пути купи ливерную колбасу, она ее так любит.
— Я тоже люблю ливерную колбасу, — сказал Юра.
— Но ты не будешь плакать, а Редька будет.
— Почему это я не буду плакать? — удивился Юра. — Вот такими слезами, с горошину величиной, весом в пятьдесят граммов каждая!
— Да ну тебя, я же не шучу! Ты понимаешь, Редька будет очень сильно скучать по мне.
— Я тоже буду сильно скучать, — сказал Юра.
— Правда? — переспросила Ляля. Серьезно, почти хмуро посмотрела на него, потом перевела взгляд на деда. Светлые глаза ее потемнели.
Мне казалось, сейчас она в полной мере все как есть осознала: что-то будет с дедом, когда она уедет, как-то он перенесет эту разлуку?
Когда Ляля уже стояла на площадке вагона, примчался Петька Симагин. Стоя рядом со мной, сказал, снизу вверх глядя на Лялю:
— Когда ты приедешь, я, наверно, уже в другой школе учиться буду.
— Почему в другой? — удивилась Ляля.
— Меня выгонят, поняла?
— Поняла. А почему выгонят?
— Потому. Я без тебя все равно ни в одной школе учиться не буду. Так и знай!
Петька обернулся и увидел Юру. Нахмурился, надул губы; должно быть, и в самом деле давняя вражда, как и старая любовь, не забывается, не проходит бесследно.
И вдруг Петька подошел к Юре, протянул ему руку. Сказал, глядя в сторону:
— Привет.
Юра ответил:
— Привет.
Если бы я не боялась обидеть Петьку, я бы непременно сказала:
«Общая беда объединила и примирила обоих».
Но я, разумеется, не сказала ни слова.
Потом Петька по очереди поздоровался со мной и с Алексеем Кирилловичем.
— Петя, — строго сказала Ляля, — надо учиться, стараться хорошо учиться, а здесь ли я или не здесь, это, уж поверь, все равно.
— Нет, — сказал Петька, — не все равно.
В эту минуту он вдруг показался мне выросшим, почти взрослым…
Молча, пристально вглядывался он в Лялю, потом отвернулся, побежал обратно, к вокзалу.
Юра сказал:
— Если хочешь, я буду вместо тебя заниматься с ним.
— Нет, не хочу, — сказала Ляля. — У тебя ничего не получится.
— Почему ты считаешь, что у меня ничего не получится?
— У тебя не хватит терпения, — ответила Ляля.
Вздохнула, покачала головой. Должно быть, неосознанно подражала кому-то из старых школьных учителей. «Нет, — подумала я, — как хотите, а все-таки в Ляле сильны гены матери, актрисы…» Раньше я не замечала ничего, но, с тех пор как появилась Лялина мать, мне стало бросаться в глаза их сходство, может быть, не всегда четкое, но все-таки неоспоримое. Ляля, как и мать, тоже любила подражать, невольно копировать кого-то, кто нравился ей.
Алексей Кириллович посмотрел на часы:
— Осталось без малого четыре минуты.
— Всего-навсего? — спросила Ляля. — Четыре минуты?..
— Уже три с половиной, — сказал Юра.
— Пиши, дедушка, — сказала Ляля. — Слышишь? Два раза в неделю непременно пиши!
— Хорошо, — сказал он. — Ты тоже пиши.
— Конечно. И ты, Юра, пиши!
— Я буду письма в стихах писать.
— Ничего, я не боюсь, выдержу!
— А вдруг не выдержишь? — начал было Юра, хотел еще что-то добавить, но тут вагон медленно тронулся.
Рослая проводница в синем берете вынырнула из-за Ляли, встала впереди нее.
— Будьте здоровы! — закричала Ляля. Замахала рукой.
Юра побежал по перрону вслед за поездом. Я осталась стоять рядом с Алексеем Кирилловичем.
Он смотрел в ту сторону, куда ушел состав, спросил, не отводя глаз:
— Как думаете, она вернется?
— Да, — сказала я, скорее чтобы утешить его. — Непременно вернется.
— Но когда?
— Может быть, и в самом деле осенью.
— Нет. Она не вернется осенью.
Подбежал Юра.
— Вот и все, — сказал. — Укатила.
Мы повернули к метро. Алексей Кириллович споткнулся, я схватила его за руку.
— Осторожно.
— Да, да, — рассеянно проговорил он. — Это я так, задумался.
Юра проводил нас до дома.
— Может быть, зайдешь? — спросил его Алексей Кириллович.
— Не могу. Мама заболела, надо домой бежать.
— Тогда заходи на днях. Одним словом, когда сумеешь.
— Непременно.
Мы медленно поднимались по лестнице.
— Она не приедет осенью, — сказал Алексей Кириллович, останавливаясь на площадке третьего этажа.
— Ну, зимой приедет.
— И зимой не приедет.
— Почему?
— Мать ее не пустит. Она ведь цепкая. Как вцепится в кого-то, ни за что не отдаст.
— А если Ляля сама захочет уехать?
Он передернул худыми плечами:
— Мать упросит, и она останется. Вы же знаете, Ляля не умеет отказывать.
— А тут возьмет и откажет и обратно и вам приедет.
— Хорошо бы, — сказал он. — Только дождусь ли?
Мы поднялись на наш этаж. Редька услышала шаги своего хозяина, залаяла за дверьми. Алексей Кириллович страдальчески сдвинул брови:
— Надо же так! Позабыл, совсем из головы вон, и вы тоже хороши, не напомнили мне!
— Что с вами? — удивилась я. — Что вы позабыли и чего я вам не напомнила?
— Купить Редьке ливерной колбасы, Ляля просила, вы же слышали.
— Я после пойду в магазин и куплю ей этой самой ливерной.
— Хотя, — Алексей Кириллович развел руками, — хотя, полагаю, она к ней и не притронется!
— Думаете?
— Уверен. Она уже теперь начала скучать по Ляле, а после что будет?
— И Ляля тоже уже теперь скучает, прежде всего по вас, — добавила я. — Едет в поезде и все равно скучает.
Алексей Кириллович кивнул:
— Скучает, а все же уехала.
— Не сумела отказать матери.
— Излишняя доброта — штука вредная.
— Вы сами ее такой воспитали, Алексей Кириллович. Вы ведь тоже добрый.
— Я не злой, это верно, но я злопамятный. И для меня нет срока давности, — сказал он.
Я спросила:
— О каком сроке давности вы говорите?
— Как бы вам объяснить… Если меня кто-либо обидит, по-настоящему, жестоко, я запомню, на всю жизнь запомню. Может быть, мстить не буду, я не мстительный, но помнить — запомню!
— А Ляля… — начала я.
— А Ляля забывчива. Я, к примеру, обижен за Лялю, за то, что Вера, ее мать, когда-то кинула ее на меня, словно котенка надоевшего в хорошие руки отдала, и успокоилась, и забыла, и не вспомнила ни разу, пока беда не грохнула, пока одна как перст не осталась.
— А мне кажется, — сказала я, — что Ляля не сердится на мать. Нисколько не сердится.
— И в уме не держит сердиться, — согласился он. — Признаться, я бы даже хотел, чтобы Ляля на нее обиделась, чтобы хотя бы просто запомнила, как мать с нею поступила.
Он помолчал, потом сказал:
— Ей будет трудно жить.
— На добрых воду возят, — вспомнила я старую поговорку.
— А на таких, как Ляля, особенно легко возить, ведь никогда не пожалуется, что тяжело, не под силу…
Редька снова залаяла. Требовательно и в то же время как бы жалуясь на что-то или на кого-то.
— Сердится, что я не иду, — усмехнулся Алексей Кириллович. — Вы знаете, какой у этой собаки необыкновенный ум? Удивительный пес, все понимает, честное слово!
— Честное-расчестное, — сказала я.
И он повторил серьезно:
— Честное-расчестное!
В этот миг он показался мне на диво схожим с Лялей, словно она и в самом деле была его самой что ни на есть родной внучкой.