У подножия горы Нге

Однако, как я ни прикидывал, выходило, что если бояться пиявок, то утенка не видать. А если у нас не будет нужного птичьего поголовья, то мы проиграем 4-му «Б». Ведь голосовал же я «за» в тот день, когда мы вызвали их на соревнование! Я тогда еще, дурачась, вскочил на стул с ногами и поднял вверх сразу обе руки, все наши это видели.

Представляю, что скажет Хоа, если после этого у меня не окажется всех уток, которые за мной числятся! Ничего не поделаешь, пиявки пиявками, а ряску, видно, собирать придется. В конце концов обмажусь известью, ее пиявки очень не любят.

И, решив это для себя окончательно, я направился к Восточному озеру. Услышав, как я распеваю, с густых кустов у обочины снялись несколько воробьев и полетели за мной. Я сунул книжки и тетрадки за пазуху, а куртку запихал в сумку и бросился бегом. Воробьи какое-то время с веселым чириканьем летели за мной, а потом повернули обратно. Вдруг меня кто-то окликнул.

Я оглянулся и увидел Сыонга, «короля шутов» из 4-го «Б». Он тут же, на ходу, показал такую смешную штуку, что я так и покатился от хохота.

Сыонг сильно косил, у него были огромные, как лопаты, зубы, но он был симпатичным, веселым парнем. Он умел ходить на четвереньках и ворчать совсем как настоящая собака, очень ловко передразнивал одну девчонку из их класса, изображая, как она весь вечер смотрела кино, а на следующий день, когда ее вызвали, выпятила живот и, хныча, сказала учительнице: «У меня вчера живот так болел, так болел, что я даже уроков не могла учить». Он нас всегда очень смешил.

Сейчас Сыонг, видя, что я обернулся, засмеялся и проквакал:

— Шао, новый номер!

— Давай, давай...

Но что это он делает? Выпятил живот, одну руку закинул за голову, другой сделал такой жест, точно держит стакан, запрокинул голову, делая вид, что подносит стакан ко рту и пьет. Потом он захлопал глазами и завертел головой, видимо, изображая пьяного, который вот-вот упадет. Я еще не успел понять толком, что все это означает, как он театрально возвестил:

— Пьян, ха-ха! Это я, ученик четвертого «А»! Эх, до чего же хорошо это наше распрекрасное вино!

И он принялся пьяно похохатывать, поглаживая себя по животу.

— Надо мной смеешься? — возмутился я.

Он отскочил, снова повторил свою шутку и запел:

— Пьян я, пьян я! Ха-ха-ха, пьян я!

Я положил чернильницу у края дороги, кинулся к Сыонгу и закатил ему хорошенькую оплеуху. Он упал, двумя руками закрыл лицо и некоторое время не двигался, а потом встал, бросился на меня и стал колотить куда попало. Один удар пришелся прямо в глаз, и у меня буквально искры посыпались, а потом все в глазах потемнело. От боли я еще больше рассвирепел и схватил Сыонга мертвой хваткой. Мы здорово с ним сцепились, и вдруг крепкие, словно железные, руки с силой разняли нас и поставили друг против друга.

Я повернулся: это был Сунг, вожатый нашей дружины, и я тут же отскочил в сторону. Но боевой пыл все еще не покинул меня, и я снова хотел было броситься на противника. Пусть вожатый сколько угодно меня ругает, но этому кривляке я должен задать хорошую трепку. Наслушался эту Хоа — вот болтушка вредная! — и решил из меня посмешище сделать. Разве я на самом деле пил вино, что он надо мной насмехается?!

Сунг нахмурился и мягко отвел мою руку:

— Хватит, Шао, перестань! Посмотри, как ему досталось, неужели тебе мало!

Только теперь я взглянул на Сыонга и увидел, что здорово расквасил ему нос. Сыонг размазывал ладонью кровь по щекам, и вожатый вынул платок, сбегал к пруду, намочил и обтер ему лицо. Он велел нам сесть на обочине и рассказать, из-за чего мы подрались. Сыонг сказал, что он слышал, как в моем классе ребята говорили — наверняка Хоа и Тханг, кому же еще такое придет в голову! — что я достал где-то вина и пил его, и тогда он решил посмеяться надо мной и придумал такую шутку. А я рассказал начистоту все, как было: как Шеу попросил меня сбегать к Фо Ти обменять цаплю и как потом ребята увидели бутылку и сказали, что я пьяница. Вожатый, выслушав все, отругал нас обоих — и меня и Сыонга. Мне, правда, досталось больше.

— Сыонг, конечно, неправильно поступил, но разве можно было драться! Ну как, признаешь, что неправ? — спросил вожатый.

— Да... Но он ведь насмешничал, и я не стерпел, очень рассердился.

— Ну пусть рассердился. Но зачем же так избивать? Ты должен извиниться перед ним и пообещать мне, что никогда больше не станешь драться с товарищами.

Я был все еще зол на Сыонга, но видел, что ему очень больно, и мне стало его жалко. Конечно, он тоже здорово саданул меня в глаз, нельзя сказать, чтобы он был совсем уж паинька, но что правда, то правда — ему досталось гораздо сильнее.

Теперь я на практике узнал, что удар, который Шеу называл «драконов» и которому он меня научил, очень болезненный. Мне стало стыдно, и я попросил у Сыонга прощения и протянул ему руку. Но он, оказывается, не хотел мириться, он сперва отвернулся, а потом даже оттолкнул мою руку. Я посмотрел на вожатого, и тот сказал ему:

— Шао признал, что он неправ, помирись с ним.

Если бы не он, Сыонг ни за что бы не стал мириться. Пожимая Сыонгу руку, я сказал:

— Ты следующий раз не слушай эту Хоа. Извини меня, пожалуйста.

— Дерешься так больно, да еще... Если бы я знал, что ты такой, никогда бы с тобой не водился!

Так мы восстановили мир. Нашему вожатому это, видно, пришлось по душе, потому что он улыбался. Но ведь он мне еще велел дать обещание никогда не драться. Ну как такое пообещаешь!

— А бороться можно? Как мы с Быоем боремся? — спросил я.

Мой вопрос очень рассмешил вожатого. Он похлопал меня по плечу и сказал:

— Пожалуйста, сколько угодно! Можешь с Быоем, можешь и с другими. Только не делать друг другу больно!

— Ну да, Быоя-то настоящий борец силовым приемам учил, — возразил я. — Вы думаете, когда он станет эти приемы применять, мне не будет больно? Если вовремя не дать ему отпор, он меня на лопатки положит, а для борца это позор!

Вожатый снова засмеялся, и мне почему-то показалось, что ему нравится борьба. Он попросил меня рассказать, как мы боремся, и сказал:

— Покажи-ка мне, какие приемы ты знаешь.

Я снял рубаху, вынул из-за пояса тетрадки и книжки и, вызвав Сунга на круг, представил себе, что это Быой, так мне было проще показать приемы. Сунг был намного выше меня, руки и ноги у него были длинные, и, чтобы нам можно было схватиться, ему пришлось наклоняться. Я сделал несколько ложных выпадов и вдруг внезапно схватил его сзади за запястье и рывком перекрестил ему руки. Потом я подставил свою спину под спину Сунга и попробовал перекинуть его, но как я ни старался, мне не удалось это сделать.

— Потому что я намного тяжелее тебя, иначе ты уложил бы меня на лопатки. Знатный у тебя прием!

Я был очень горд и объяснил, что этому меня обучил Шеу. Но Сунга не так-то просто было удивить. Он снял рубаху и сказал:

— Ну, а теперь поборемся по-настоящему...

Что ж, поборемся так поборемся. Но только я вошел в круг, как Сунг сделал молниеносный выпад и, схватив мои руки в замок, опрокинул меня на спину. Правда, мне ни чуточки не было больно, потому что Сунг успел подставить руку, поддержал меня и осторожно опустил на траву. Как и положено по правилам борьбы, он трижды легонько шлепнул меня по животу и со смехом спросил:

— Ну как, признаешь себя побежденным?

Я тоже засмеялся. Прием, которому научил меня Шеу, явно уступал тому, что знал Сунг. И я громко сказал:

— Признаю себя побежденным!

Победителя полагается признавать своим учителем. Вот, например, Шат из Горелого села, он считается лучшим борцом во всем нашем уезде, но он ежегодно ездит в Веселое село, чтобы воздать почести живущему там и когда-то очень известному борцу, хотя тот теперь уже совсем дряхлый старик. У нас все об этом знают.

Когда я увидел приемы Сунга, я понял, что в этом деле он мастер больше, чем Шеу.

Вот было бы здорово, если бы он научил меня, чтобы я мог победить Быоя! Мне очень хотелось тут же попросить об этом, но я побаивался его. Я ведь не знал, так ли хорошо он относится ко мне, как Шеу. А вдруг его рассердит такая просьба? И все же он, выходит, славный парень!

Сунг отпустил меня, сделал какой-то неизвестный мне выпад рукой и стал одеваться. Он сказал, что идет к моей сестре. Мы пошли вместе. По дороге он все время рассказывал разные истории о борцах.

Я слушал его внимательно, но все же на душе было неспокойно. Зачем он идет к нам? Правда ли, что у него есть дело к Ман? Наконец я набрался храбрости и попросил:

— Не говорите ничего моему отцу, ладно?

— О чем не говорить?

— Как я подрался с Сыонгом. А то мне здорово достанется. И сестре тоже не говорите!

Сунг, смеясь, похлопал меня по плечу:

— Ладно, никому не скажу. Обещаю!

— Пожалуйста! А я вам птиц наловлю, выбирайте любую...

— Если ты даже и не подаришь мне птицу, я все равно никому не скажу. Но раз уж ты ловишь птиц, то подари одну. Хорошо бы птичку-белоглазку, моя маленькая сестренка их любит. Когда я был такой, как ты, я тоже ловил птиц, иногда, бывало, сразу штук двадцать воробьев поймаешь...

Ага, значит, он и птиц ловить умеет. Воробьев ловят сеткой. Я видел, как птицеловы охотятся за воробьями. Они рассказывали, что иногда в сеть попадает сразу по пять-шесть штук. Шеу очень любит жареных воробьев, мне они тоже нравятся, такие вкусные! Их мясо ничуть не хуже голубиного. Я только хотел позвать Сунга как-нибудь сходить половить птиц, как он вдруг спросил:

— Ты очень боишься своего отца?

— Еще как! Если он узнает, что я опять дрался...

— Ну, а от Ман тебе тоже достается?

— Да нет, не очень... Так, иногда даст подзатыльник. Только вот я не люблю, когда она обличать начинает.

— Как «обличать»?

— А она все перечисляет: и какой я ленивый, и что я балуюсь часто, не слушаюсь, и специально так громко кричит, чтобы отец услышал.

— Ну, а если я сейчас попрошу Ман, чтобы она больше не ругала тебя и не рассказывала ничего отцу?

Как бы это было хорошо, если бы он на самом деле это сделал!

Сунг то и дело задавал мне вопросы. Я рассказал ему все: и про то, как мне было грустно оттого, что меня не приняли в пионеры, и про охоту на хомяков, и про Восточное озеро, и как я ушел за птицами, не построив загона для утят, а Заячью Губу унесла лиса; как бегал за вином для Шеу, а ребята поймали меня, и Хоа ославила меня как пьяницу, и что теперь я собрался на Восточное озеро к дедушке Тою просить денег на другого утенка.

Я то и дело посматривал на Сунга, стараясь понять, сердится ли он, но он все кивал головой и расспрашивал о Шеу, а слушая мой рассказ о нем, иногда чуть хмурился.

— Выходит, тебе Шеу больше всех нравится? — спросил он вдруг.

На что я тут же ответил:

— Конечно, больше всех!

И Сунг рассмеялся. Я так и не понял, самому ему нравится Шеу или нет? Мне-то они оба очень по душе пришлись. Правда, Шеу чуточку больше, чем Сунг. Зачем Сунг сказал про моего отца, что тот самый отсталый в нашей деревне? Разве хорошо это? Но я, конечно, не настолько глуп, чтобы расспрашивать его, почему он так сделал...