Кумуш-Тау — алые снега

* * *

Он шагал и шагал, и тропа кружила его, знакомые холмы вставали то справа, то слева, блеск синего неба бил в глаза.

Он шагал и шагал, а люди не попадались навстречу и не догоняли; одни поползни с резким криком суетились на изломах скалы, да ящерка, застыв — то ли живая, то ли каменная, — провожала путника немигающим взором...

Он шагал — и все ближе подступала тишина, словно ватой окутывала, зачарованная тишь пустоты и безлюдья...

Тропинка нырнула под зеленую стену колючих, перепутанных кустов. Человек в такой чаще — что кошка в зарослях репейника. Сто раз Баки умылся по́том, сто раз проклинал эту подстрекательницу Зеби — отсохли бы у нее руки и ноги!

Голубая ежевичина блеснула под листом. Баки наклонился, кинул ягоду в рот. Выпрямился. И закостенел на месте.

Кто-то молча, крепко держал его за ворот.

Бывает же так — ни шевельнуться, ни крикнуть, только рот разеваешь, ловя ускользающий воздух...

Потом взвизгнул Бакиджан по-щенячьи:

— И-и-и-ий!.. — К-а-ак рванет!

Ветка боярышника, что вцепилась своими колючками в ворот его халата, с треском сломалась, и мальчик с разлёту шлепнулся в сырую траву.

Да что там — упал, что там — ушибленная коленка!

Потирая ее, Бакиджан смеялся от радости. Все вокруг сразу стало простым, обыкновенным. Вот — шиповник в бледно-розовом цвету. Вот — семейство грибов-поганок, словно толпа мальчишек в киргизских шапочках. Суетливый муравей вполз на руку, заметался...

Нечего тут бояться.

И ничего страшного на свете нет.