Кумуш-Тау — алые снега

* * *

Вот она, черная дыра. Холодом веет оттуда.

Бакиджан вытащил из хурджина свой самодельный светильник — веревку, смоченную маслом. Выбил кремнем искру, зажег. Зеби громко дышала у него за спиной.

— Баки, а Бакиджан! — жалобно прозвучал голосок, словно и не она это, сорока. — Вот еще говорят: поймает албасты — и мясо в клочья, и кости в порошок!

Бакиджан ничего не ответил. Подпоясал потуже изодранный свой халатишко. И полез, думая о себе: «Словно мышь в горлышко кувшина...»

Свет дня остался позади. Тьма впереди густела. На полшага только рассеивал ее зыбкий огонек, танцуя на кончике веревки. Туго сжимал ее Баки в левой руке, а правой он касался стены. Проход то расширялся, то сужался. Хрустела каменная мелочь под ногами, точно шелуха земляных орехов. «Вот она, Яман-Коя, — думал Бакиджан, — люди приблизиться к ней боятся, а я — иду... Камень да камень кругом, вот и все».

И вдруг — словно раздвинулись стены прохода, рванулся кверху каменный потолок.

Ой-бо, какая пещера! Пять кишлачных домишек поместились бы в ней. А то и больше.

Баки поднял свой светильник. Заплясали тени по углам. И пусть себе пляшут.

Пустая пещера. Камень кругом — спокойный, холодный.

И вдруг...

Зазнобило спину.

Оно было — как ожившая тьма. Рваный кусок мрака.

Ударило ветром в лицо — и пронеслось.

И тотчас страшными голосами заухала, заговорила пещера...