Чекисты, оккультисты и Шамбала

Ставились и опыты с целью установить характер влияния световых волн различной длины на живые организмы — растения и животных. Так, по рассказу Э.М. Кондиайн, Барченко «освещал» белых крыс через различные светофильтры. Выяснилось, например, что синие и фиолетовые лучи оказывают на животных губительное воздействие.

Весна 1927 г. надолго осталась в памяти А.А. и Э.М. Кондиайнов. Запомнилось прежде всего счастливое время, проведенное в обществе Барченко, — совместные прогулки-экскурсии в горы, обследование загадочных «пещерных городов», научные эксперименты. Э.М. вспоминает также ботанические «уроки» Барченко: «Весной А.В. ходил с нами по степи и показывал лекарственные растения — мак, адонис верналис, тысячелистник, полынь и др.». Этой же весной произошло и печальное событие — нелепая ссора между А.В. и Тамиилом, приведшая к разрыву между ними. Поводом для нее послужило то, что Тамиил нечаянно разбил комплект цветных липмановских пластинок — собственноручно изготовленных им, на которые были засняты все крымские опыты. Эти диапозитивы Барченко предполагал отправить в Москву с приехавшим в Бахчисарай Королевым и потому их утрату воспринял крайне болезненно, обвинив А.А. Кондиайна во «вредительстве и измене». О.А. Кондиайн, однако, подлинную причину разрыва видит в другом: «Мой отец в отличие от Барченко считал, что знания, содержащиеся в Древней науке, обнародовать нельзя, т. к. они могут быть использованы во зло. Кроме того, Александр Васильевич, считая себя учителем, настаивал на том, чтобы отец признал себя его учеником, что обрекло бы его на полное ему подчинение». И действительно, Барченко придавал большое значение идее ученичества — изучение основ Древней науки, с его точки зрения, было допустимо «либо в порядке прямого, преемственного посвящения в степень ученика и брата, либо в порядке сообщения знаний правомочному коллективу», как это имело место в случае с московской группой учеников[325]. В этом можно усмотреть желание Барченко строго следовать восточной традиции с ее акцентом на сохранении линии преемственности при передаче эзотерического знания. Тамиил, однако, не хотел связывать себя какими-либо обязательствами по отношению к своему «гуру», зная, что ученичество предполагает беспрекословное подчинение ученика учителю.

Барченко уехал из Бахчисарая вскоре после ссоры с Тамиилом. «Тяжело мы переживали разлуку с А.В., — вспоминает в своих записках Э.М. Кондиайн. — Тамиил с этого времени сильно изменился, стал замкнутым, мрачным. Пытался восстановить отношения с А.В. Ездил к нему в Москву, раз в Кострому, но отношения оставались холодные, натянутые. И он быстро возвращался еще более убитым».

Рассказывая немало любопытного о пребывании Барченко в Крыму весной 1927 г., Э.М. Кондиайн ничего не говорит о его контактах с местными мусульманскими сектами, которые он также причислял к хранителям традиции Дюнхор. Об этом мы узнаем из другого источника, от Г.И. Бокия, который сообщает, что Барченко во время поездки в Бахчисарай в 1927 г. установил связь с членами мусульманского дервишского ордена Саиди-Эддини-Джибави и впоследствии вызывал в Москву и приводил к нему сына шейха (главы) этого ордена. Примерно в это же время, согласно Бокию, А.В. Барченко также ездил в Уфу и Казань, где установил связь с дервишами орденов Накш-Бенди и Халиди[326]. Сам Барченко также признался в ходе следствия, что начиная с 1925 г. он предпринял ряд попыток к сближению с представителями различных религиозно-мистических сект — с хасидами, исмаилитами, суфийскими дервишами, караимами, тибетскими и монгольскими ламами, алтайскими старообрядцами-кержаками и костромскими странниками-голбешниками. Цель этих встреч состояла в том, чтобы соединить внешне разрозненные ветви единой эзотерической традиции. В то же время А.В. Барченко ставил перед собой и более конкретную задачу — организовать всесоюзный «съезд» посвященных в Древнюю науку. Такой съезд должен был продемонстрировать советскому правительству реальность существования и научную ценность древнейшей Традиции, а также выработать рекоммендации относительно применения в СССР «в самом широком масшабе» многих «из тех воспитательно-технических методов, которыми владеет Дюнхор»[327]. Провести съезд предполагалось в Москве в конце 1927 г. или в 1928 г.

Эта новая инициатива Барченко родилась опять-таки под влиянием д'Альвейдра, который в книге «Миссия Индии в Европе» ратовал за созыв европейского «Вселенского собора» представителей «всех вероисповеданий и всех Университетов» (т. е. эзотерических школ). Идею съезда-собора восточных ученых-эзотериков, по словам А.В. Барченко, одобрил в 1923 г. и Нага Навен: «От Нага Навена я получил также указания на желательность созыва в Москве съезда мистических объединений Востока и на возможность этим путем координировать шаги Коминтерна с тактикой выступления всех мистических течений Востока, которыми, в частности, являются гандизм в Индии, шейхизм в Азии и Африке»[328].

Определенная работа по выявлению и объединению российских адептов Древней науки велась Барченко подспудно в течение нескольких лет. Однако решение о созыве «съезда» он окончательно принял лишь после поезки в Кострому в начале марта 1927 г. Костромичи-искатели Беловодья «формально» приняли его «в свою среду» и уполномочили «известить всех иноплеменников, владеющих традицией Дюнхор», о своей работе в России[329]. С этой целью, приехав из Костромы в Крым (Бахчисарай), А.В. Барченко незамедлительно вступил в контакт с шейхами суфийских орденов Саадия и Пакшбандия, а также обратился письменно к ряду известных ему лиц, «посвященных» в традицию, в том числе к Хаян Хирве, Нага Навену и Цыбикову, приглашая их принять участие в съезде. Письма Цыбикову и Хаян Хирве должен был собственноручно доставить В.Н. Королев. (Окончивший годом ранее ЛИЖВЯ, последний получил в марте 1927 г. в Наркоминделе назначение на должность секретаря советского консульства в Алтан-Булаке — на границе с МНР, однако прежде чем проследовать к месту работы, решил навестить Барченко в Бахчисарае.) Любопытно, что для связи с Хаян-Хирвой Барченко вручил Королеву «пароль» — нарисованный на бумаге знак розы и креста.

Хаян-Хирве Барченко также отправил письмо для передачи Нага-Навену, который в то время находился во Внутренней Монголии. (Складывается впечатление, что Нага-Навен был связан с другим тибетским оппозиционером — Панчен-ламой, который в декабре 1923 г. бежал с группой своих сторонников в Китай по причине недовольства прозападными реформами Далай-ламы. Вскоре после того, как Панчен-лама в начале 1927 г. перебрался из Пекина в Мукден, поползли слухи о его скором возвращении в Тибет, что, по мнению лам, указывало на приближение сроков священной шамбалинской войны. Барченко, разумеется, хорошо знал о древнем буддийском пророчестве, и его письмо к Цыбикову проникнуто острым предчувствием грядущего мирового катаклизма — великого «столкновения Востока и Запада». Но такими же ожиданиями жили и Рерихи, прибывшие в Ургу осенью 1926 г. для снаряжения тибетской экспедиции-посольства, целью которого, по первоначальным планам Н.К., было возвращение в Тибет Панчен-ламы.)

После отъезда из Крыма Барченко продолжил работу по организации съезда адептов Древней науки. Во время вторичного посещения Костромы в 1927 г. он встретился с сыном шейха ордена Саадия. Встреча произошла на квартире Ю.В. Шишелова. (Последний после обучения в ЛИЖВЯ перебрался в Кострому, где устроился на работу в милицию.) Здесь же, в Костроме, ожидая прибытия из-за границы некоего «представителя ордена Шамбала»[330], Барченко неожиданно был арестован ОГПУ, но его вскоре освободили после вмешательства Бокия.

В том же 1927 г. в Кастроме Барченко встречался и с главой хасидов, 6-ым Любавичским ребе Иосифом-Ицхаком Шнеерсоном. В своих мемуарах Шнеерсон рассказывал о своём знакомстве с Барченко следующее. Впервые «профессор Барченко» пришел к нему на квартиру в Петрограде осенью 1925 г. и обратился с неожиданной просьбой — открыть ему «тайну Маген-Давида», поскольку верит в его сверхъестественную силу («… разгадавший эту тайну способен выстроить и разрушить бесконечное количество миров…»). Шнеерсон попытался разуверить Барченко, терпеливо объяснив ему, что он находится в плену иллюзий, ибо хасидизму ничего не известно о каких-либо тайнах и магической силе Маген Давида. «В тот вечер, как мне показалось, пишет Шнеерсон, профессор Барченко прислушался к моим объяснениям. Однако в дальнейшем он снова вернулся к этой навязчивой идее и продолжал засыпать меня письмами с прежней нелепой просьбой, на которые я вынужденно, из обычной человеческой вежливости, время от времени отвечал…». Эти письма были конфискованы сотрудниками ОГПУ во время ареста Шнеерсона 14 июня 1927 г. и фигурировали в ходе следствия по его делу[331]. После суда Шнеерсон был отправлен в трехлетнюю ссылку в Кострому и именно там, по всей видимости, и состоялась его новая встреча с Барченко. В том же году позднее Шнеерсона неожиданно освободили из ссылки и вернули в Ленинград, а затем ему было позволено выехать из СССР в Латвию (Ригу). По сообщению А.А. Кондиайна, освобождению хасидского лидера способствовал всё тот же Бокий. Из Риги Шнеерсон перебрался в Варшаву, где вступил в переписку с К.Ф. Шварцем, вероятно, по просьбе Барченко[332].

Цель обращения Барченко к Г.Ц. Цыбикову состояла прежде всего в том, чтобы привлечь известного тибетолога, а вместе с ним и некоторых высокоученых бурятских лам, к участию в намеченном съезде. Более конкретно А.В. Барченко предлагал бурятскому ученому выступить в роли переводчика и эксперта-консультанта по вопросу о «бытовых формах ламаизма». В то же время он просил его прочитать курс тибетского письменного и разговорного языка московской группе изучающих Древнюю науку. Предлинное послание Барченко (составляющее в перепечатке более 30 страниц!), как кажется, чрезвычайно удивило Цыбикова. А потому ответил он не сразу, а почти полгода спустя, после долгих размышлений и, возможно, наведения справок о незнакомом ему столичном ученом. Посетив в апреле 1927 г. с научной командировкой Монголию (Улан-Батор), Цыбиков неожиданно обнаружил там истоки новой идеологии — книги Рерихов в издании Ц. Жамцарано. Вот как он рассказывает об этом в путевом дневнике:

«После переезда на новую квартиру ‹…› получил обратно заграничный паспорт, отобранный на аэродроме. Потом побродил по магазинам и лавкам, вернулся пешком в учкомовскую квартиру свою. Читать пока нечего. У Жамцарано прочитал „Основы буддизма“. Написана в апологетическом тоне, сопоставляет учение Будды с новым мировоззрением. Художник Н. Рерих напечатал и выпустил здесь несколько книжек в этом духе. Сопоставляя такое новое течение с содержанием письма Борченко (орфография публикаторов дневника. — А.А.), приходится заметить, что, должно быть, появляется новое веяние — основать социализм на принципах древнего буддизма. Какое это течение, пока судить не берусь. Разбор дам по возвращении к письму Борченко, которое оставил в Верхнеудинске»[333].

Ответное письмо Цыбикова Барченко не сохранилось. О его содержании можно судить лишь по некоторым репликам из второго письма Барченко бурятскому ученому (начато 27 декабря 1927 г. и закончено 24 марта 1928 г.), которые позволяют говорить о том, что Цыбиков отнесся к сделанным ему предложениям с изрядной долей скепсиса. В этом новом послании А.В. Барченко решительно отвергал брошенные ему академиками-ориенталистами вкупе с «лицом из высшего ламайского духовенства» (то есть Доржиевым) обвинения и вновь аргументированно доказывал своему корреспонденту необходимость «посвятить идейных руководителей России в подлинную сущность того научного богатства, коим скрыто владеет Восток». При этом он подчеркивал близость основных положений системы Дюнхор и материалистического учения большевиков. «Учителя марксизма» — Маркс, Энгельс и Ленин, утверждал он, не ведая о тысячелетней исторической ошибке западной науки, интуитивно осознали «основы универсальной синтетической истины», в свое время ставшей достоянием древнейшей культуры Востока. «Эта истина осознана ими вплоть до общей формулировки основного космического процесса, лежащего в основе центральной тайны Дюнхор»[334]. Для подкрепления такого вывода Барченко послал Цыбикову вместе с письмом один из философских трудов Ф. Энгельса, в котором отчеркнул карандашом обнаруженные им аналогии с тантрийским учением. (Возможно, это был «Анти-Дюринг», поскольку именно на него А.В. неоднократно ссылался в первом письме.)