Центр комнаты

Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них [людей] придется убить дракона.

Е. Л. Шварц, "Дракон"

Знойный воздух все плотнее обволакивал сад у просторного бунгало. Цикады, кажется вознамерившись выяснить, кто лучший музыкант, стрекотали с невиданной силой, заглушая все остальные звуки... кроме одного.

— О Рикки, Рикки! Наг умер, умер, умер! И Нагайна мертва, о Рикки!

Звонкая песня Дарси, птицы-портного, разносилась по саду. Под большим терновым кустом уже две недели не шелестела сухая змеиная чешуя и непрерывно звучали хвалебные трели.

— Эх, какой же дурак... Дарси, птичьи мозги!

Любопытный розовый нос высунулся из-под куста, и маленький мангус(1), фыркнув, выкатился на траву. На мгновение замер, прислушавшись к чему-то в доме, отряхнулся, распушил хвост и с боевым кличем: "Рикки-тикки-тик!" — бросился туда.

Жена Дарси укоризненно тюкнула щебечущего мужа.

А где-то в глубине большого дома плакала глупая мускусная крыса(2).

Темная комната, в которой пряталась Чучундра, имела одну удивительную особенность: дверь в нее с улицы была расположена так, что сквозь дверную щелку в помещение почти всегда проникал солнечный или лунный свет, и эта полоска почти идеально делила комнату напополам. Правда, иногда этот свет перекрывала чья-нибудь тень. Вот и сейчас маленькие розовые глаза хитро блеснули в дверном проеме.

— Что не так, Чучундра? А ну рассказывай, а то я тебя укушу!

Чучундра резко дернулась — кончик хвоста взволнованно ударил по полу, — а затем снова зарыдала:

— Я несчастна. У меня нет мужества выбежать на середину комнаты.

— Чего ты так боишься? Большого Человека с его палкой? Так он не...

— Нет же, нет, как ты не понимаешь? Я боюсь их.

Но Рикки-Тикки-Тави действительно не понимал — и не мог понять. Они для него — смертельная битва, дробящая кости и ломающая зубы хватка, шум крови в висках и красная пелена перед глазами. Охотничий азарт и отчаянная ярость. Злейший враг и тайный ужас. Врожденная ненависть и впитанный с молоком матери долг. А для нее...

— Кого — их?

Чучундра воровато огляделась по сторонам и еще тише обычного зашептала:

— Стоит мне отойти от стены, как я снова их слышу. Они шипят где-то подо мной, их чешуя шуршит по кирпичной кладке, — вздрогнув, Чучундра снова всхлипнула. — Ах, мое бедное сердце! Я так несчастна! Я никогда не смогу выбежать на середину комнаты!

Рикки-Тикки-Тави сердито встопорщил шерсть и возмущенно тявкнул:

— Да все ты можешь! Их здесь нет! Я собственными зубами прокусил шею Нагу и отправил Нагайну под землю навсегда! Эй, ты слышишь меня?

— Несчастная я, несчастная! — Чучундра только продолжала рыдать, и Рикки-Тикки-Тави зацокал от нарастающего бешенства. Ловко извернувшись, он легонько цапнул мускусную крысу за хвост. Та пораженно замерла, уставившись на него черными испуганными глазами, и этого мангусу хватило, чтобы еще раз тявкнуть:

— Их здесь нет, глупая мускусная крыса! Нет! — и скрыться за дверью.

Чучундра проводила его взглядом и, шумно сглотнув, повернулась к центру комнаты. Осторожный шаг бочком, еще один...

— Тс-с-с, — прошуршало что-то возле самого кончика хвоста, и мускусная крыса тут же отпрянула назад.

"Их здесь нет, глупая мускусная крыса", — прозвучало отчетливо в тишине комнаты.

Чучундра, дрожа от страха, снова двинулась к центру. И, вновь услышав шипение, сдавленно пискнула, но не двинулась с места. Затем еще один шаг, и еще...

Сквозь стремительно растущую щель пролился яркий свет, дверь распахнулась — широкими шагами в комнату зашел Большой Человек. Споткнулся обо что-то на полу, выругался сквозь зубы — он ведь был англичанин, а потому мог ругаться только вежливо и незаметно, — взял из дальнего угла длинную палку и снова покинул комнату, зовя Тедди.

Через минуту опять воцарилась полная тишина, даже змеиное шипение не выходило больше из-под пола. Чучундра тихо заплакала, так и шмыгнув обратно к стене.

Да, шипение пропало, но в голове вдруг всплыли испуганные глаза матери, старой мускусной крысы, сбивчиво рассказывающей дрожащему комку шерсти о странном порошке у людей, о бьющихся и извивающихся сестрах, потом неестественно замирающих, чтобы больше никогда не пошевелиться(3).

Рикки-Тикки-Тави был прав: Чучундра действительно боялась Большого Человека...

— Тс-с-с, — вновь послышалось из-под земли недавно утихшее шипение. И Чучундре, быстро юркнувшей в угол, подумалось, что змей она все же боится больше.

Три недели с тех пор Чучундра пыталась оторваться от стены и добежать до середины, три недели ее сдерживали мертвые голоса. Но когда из сада в комнату проник знойный запах шафрана, легкое дуновение вольного ветра, Чучундра поняла: сегодня. Сегодня все получится.

Будто в ответ на ее мысли, в приоткрытую дверь шмыгнул проворный мангус с взлохмаченной в погоне за еще одной караит — эти коварные ядовитые змейки все ещё появлялись иногда в саду — шерстью.

— Ну что? — розовый нос с любопытством втянул запах мускуса и не уловил в нем привычных ноток страха. — Неужели глупая мускусная крыса наконец готова?

Глаза, еще не утратившие после поединка красноту — а когда глаза мангуса краснели, это значило, что он очень-очень зол, — озорно блеснули.

— Готова, — тихо втянув в себя воздух, Чучундра с удивительным воодушевлением махнула хвостом. — Сегодня ночью... я сделаю это.

— Рикки-тикки-тик! — воинственно дернув головой, мангус, явно удовлетворенный визитом, развернулся и проскользнул прямо между ног Тедди, только-только заходящего в комнату. — Их здесь нет, не забывай! — и исчез.

— Спасибо, Рикки-Тикки-Тави! — Чучундра осторожно вернулась в свой угол и стала ждать наступления ночи.

Шаг, еще один, еще... До середины комнаты осталось всего ничего — переступить лапками два-три раза... Чучундра замерла, прислушавшись. Из сада доносился мягкий шелест засыпающей травы, где-то в доме посапывали люди. Ничьи чешуйчатые хвосты не ударялись о стену, ничье шипение не доносилось снизу. Отзвуки судорог отравленных ядом сородичей заглохли ещё вчера, с печальным мышиным писком исчезнув навсегда. Вокруг стояла летняя тишина. Бояться было нечего...

И почему-то эта мысль вдруг прошила ледяной дрожью толстую шкурку. Не бояться — неправильно. Так нельзя. Как можно жить, когда ничто не гонит тебя прочь? Зачем тогда вообще бежать? Так не бывает. А значит... Значит, сейчас точно что-то произойдет...

Так страшно Чучундре не было еще ни разу. Но ночная прохлада успокаивала — никакая опасность не грозила ей здесь... Чучундра вытянула лапку, перенесла вес чуть вперед и принюхалась — по-прежнему ничего, совсем ничего... Хоть бы один удар невидимого хвоста — она бы знала, что делать, куда бежать...

До центра комнаты — шаг. До стены — три долгих ярда.

"Ничего не произойдет", — пронеслось в мыслях.

И Чучундра уже новыми глазами посмотрела перед собой: ничего, совсем ничего... От этого запах шафрана стал слаще, голова закружилась, коготки скрежетнули по полу... Но что делать зверьку, привыкшему бояться, когда бояться нечего? Несчастная мускусная крыса испугалась незнакомого чувства, отсутствия опасности...

Чучундра медленно попятилась прочь от узкой полоски лунного света на полу. Шаг за шагом, шаг за шагом... Наконец, издав задушенный писк, она развернулась и опрометью бросилась к знакомой стене, где, сжавшись в дрожащий комок, прорыдала до утра.

Когда Рикки-Тикки-Тави снова засунул любопытный нос в дела глупой мускусной крысы, он опять услышал лишь отчаянное:

— Я несчастна. У меня нет мужества выбежать на середину комнаты.

И тихое:

— Но я найду его завтра...

Рикки-Тикки-Тави больше никогда не называл Чучундру глупой мускусной крысой и не говорил, что змей больше нет. Изредка забегая в темную комнату, он просто молчал, и лишь глаза его чуть-чуть отливали красным в неровном свете.

Это рассказ о тихой войне, которую мускусная крыса Чучундра — несчастное существо с разбитым сердцем — вела в одиночку в темной комнате просторного бунгало в Сеговлийском военном поселении. Войне, в которой так и не была одержана победа.

Чучундре помогал советом отважный Рикки-Тикки-Тави, а птица-портной Дарси распевал из терновника о храбрости. Но мускусная крыса так никогда и не добежала до середины комнаты(4).