Босиком по небу

Когда почти все разъехались, он остался, не в силах вернуться один в свою квартиру. Луна вышла на террасу, села рядом с ним и протянула чашку с чаем.

— Расскажи мне о ней.

— Зачем? — он сделал глоток и закрыл глаза.

— Просто так…

— Иногда мне кажется — я любил ее недостаточно сильно, мне кажется, что если бы я не сделал ошибок, то все было бы... Это я не уберег ее, — он тяжело вздохнул.

— Когда-то давно мы с тобой оказались вместе, слишком близко. Ты забыл, и я бы не напоминала, но… — она отставила кружку и встала перед ним на колени, заглянула в глаза и тепло улыбнулась. — Ты назвал меня «Гермионой». Мне кажется, ты был уверен, что рядом с тобой — она.

— Ты не обиделась? — он чувствовал себя смущенным.

Она пожала плечами и снова села рядом.

— Нет. Ты был как солнце, и разве я могла сопротивляться? Но мы не пара, где-то в другом мире, может быть, но это слишком сложно.

Они помолчали. С Луной молчать иногда было проще, чем говорить. Рон сглотнул тугой комок в горле:

— Гермиона… Мы с Гарри любили влипать в разные истории, а она нас спасала. Ты знаешь, наверное, в школе нас все время грозили отчислить.

— Вас называли «Золотым трио».

— Господи, — он улыбнулся, — чем мы только заслужили? Однажды мы притащили в школу саламандру моего старшего брата и убеждали всех, что это детеныш дракона. А Гермиона с таким серьезным видом заливала, что мы отбили его в честном бою у каких-то темных личностей…

Он рассказывал, и ему казалось, Гермиона стоит за спиной, положив руки на его плечи. Он замолкал, желая оставить какие-то моменты их жизни только для близких, а некоторые — только для себя. Луна понимала, молча ждала, пока он не начнет говорить снова. Они просидели почти до утра, и когда небо стало светлеть, разошлись по комнатам.

— Гермиона, — прежде чем лечь, Рон распахнул окно и вдохнул полной грудью. — Я скучаю. И дети очень скучают. Я, что бы ни говорила Луна, виноват. Если бы я мог что-то изменить, если бы… Я, ты сама говорила, не сдержан, я иногда тороплюсь делать, не думая. Кто будет меня останавливать? Но я буду жить, вспоминать, а потом буду рассказывать внукам, у нас же будут внуки когда-нибудь. Буду рассказывать, какой ты была. Ты… если слышишь, если ты тут, Гермиона…

Листья клена тихо шелестели на ветру, где-то щелкнул выключатель, по дороге с ревом пронесся мотоцикл. Жизнь шла своим чередом, и это было ужасно и прекрасно одновременно.

Джинни встала и спустилась на кухню: под утро ей не спалось, и она, щурясь и зевая, вытащила стакан и налила себе молоко. На столе стояла чашка с недопитым кофе. Джинни покачала головой, недоумевая, кто бы мог ночью пить кофе? Она пригубила напиток: с молоком, а не со сливками, без сахара — такой пила Гермиона. Джинни зевнула, вылила остатки кофе в раковину и, сполоснув чашку, поставила ее на место. Ей стало неуютно, почудилось, что-то кто смотрит на нее. Ругая себя за детские страхи, Джинни поспешно вернулась в спальню...