Босиком по небу

Труднее всего оказалось вытащить ее зубную щетку из стаканчика и бросить в мусорное ведро. До этого он собрал все ее вещи, аккуратно рассортировал, чтобы что-то отдать на благотворительность, что-то выбросить. Дети, притихшие и неестественно внимательные к каждому его слову, после похорон забрали на память некоторые безделушки. И вот теперь, две недели спустя, он стоял в ванной и понимал, что не может. Не может выбросить эту чертову зубную щетку.

Зазвонил телефон, Рон вздрогнул и пошел в комнату, в глубине души радуясь, что его отвлекли. Звонила сестра, и ей он был действительно рад.

— Рон, приезжай к нам в эти выходные. Детей позовем, посидим по-семейному, не кисни один.

— У меня много работы. Я, сама понимаешь, немного… был не в форме. Начальство у меня понимающее, но не настолько, чтобы позволить не работать совсем. Буду сидеть над отчетами, если новое дело не подкинут.

— Надеюсь, сейчас не подкинут. Постарайся выбраться к нам, если не на все выходные, так хоть на несколько часов. Гарри будет рад.

— Если Гарри сам не будет на задании, — заметил Рон.

— Приезжай, Рон, — повторила Джинни.

Они поболтали пару минут о том о сем, и, хотя они старательно обходили тему смерти, она звучала, пусть неявно, в том, как они говорили и как старательно не произносили имя его жены.

Положив трубку, он прошел в комнату, тяжело сел в кресло.

— И как я теперь? — спросил он фотопортрет Гермионы.

Ему было всего сорок пять, а он ощущал себя на все сто. Злая ирония: это у него была опасная работа, это он почти ежедневно подвергался риску — шутка ли, работа в убойном отделе, а погибла, нелепо, случайно, из-за пьяного водителя, Гермиона…

— Надо идти, — он снова обратился к портрету.

На работе было как-то проще, круговерть дел затягивала, не оставляя возможности предаваться унынию, и все-таки он иногда, забывшись, думал: «Надо рассказать Гермионе…» — и тут же вспоминал все, резко, разом, словно погружался в ледяную воду. Не меньшей мукой было возвращение домой: идти, зная, что тебя никто не ждет, открывать дверь ключом, зажигать свет и снова и снова сталкиваться с гнетущей тишиной. Каждый раз у него наворачивались слезы, он сжимал зубы, часто-часто моргал, проходил на кухню, открывал бутылку пива, включал поспешно телевизор и смотрел его, пока не засыпал прямо в кресле…

— Папа, папа! — Роза стояла над ним, подбоченившись и глядя с осуждением, так похожая на мать.

— Я просто задремал… — он потер лицо. — Сколько времени?

— Почти девять, и, я так думаю, на работе тебя за опоздание не похвалят. Ты спал в кресле?

— Тебя на учебе тоже за опоздание не похвалят, — он встал, расстегивая рубашку. — Что ты тут делаешь?

— Я не смогла до тебя дозвониться и приехала. Колледж подождет.

— Значит, у тебя есть время? Позавтракаем?

— Я сделаю тебе яичницу, как делала мама. А ты прими пока душ.

Он кивнул и ушел в ванную, где в стакане на полке так и стояли две зубных щетки.

— Пап… — Они ели завтрак в полной тишине, Роза не выдержала первой. — Так нельзя, хочешь, я перееду к тебе?

— И будешь по два часа ездить отсюда на учебу? Что за глупости! Просто… просто я очень люблю, любил, нет — люблю, — он отложил вилку и выпрямился, — я очень люблю твою маму, и мне тяжело сейчас. Мне нужно время.

Роза нахмурилась:

— Нам всем ее не хватает, а я просто поверить не могу, что ее нет. Мне все время кажется, что она вернется. Знаешь, — она тоже отложила приборы, — мне кажется, она на самом деле — рядом, честно. Я понимаю, что это полная глупость…

— Это не глупость. Это нормально. Сколько раз такое видел, — пробормотал Рон.

Да, сколько раз он видел родственников погибших, которые не могли смириться с потерей, не могли поверить, что это — навсегда. Они были подавлены и растеряны, да — самое верное слово — растеряны. А теперь таким растерянным был он сам. И его дети.

— Ты же поедешь к тете Джинни, поедешь? — Роза сжала его ладонь. — Пожалуйста!

— Хорошо, — он притянул Розу к себе. — Какая ты уже большая и красивая, как ты похожа… на маму.

Роза всхлипнула, пряча лицо у него на плече.

— Держись, малышка, держись…

К Поттерам он приехал первым. Дом еще был погружен в сонную негу, навстречу к нему вышла Джинни.

— Рон! — она крепко-крепко обняла брата. — Я очень рада, что ты приехал. Она взяла его под руку, и они вместе вышли в сад. — Как ты?

— Ты же понимаешь… — он смотрел, как крутящиеся опрыскиватели орошают газон, заставляя в небе вспыхивать яркие радуги. — Я пока на стадии отрицания.

— Слова Гермионы?

Он кивнул:

— Кто будет?

— Дети, только Альбус, наверное, приедет попозже. И Скамандеры тут, отсыпаются.

— Зачем ты их пригласила? — спросил он резче, чем хотел.

— А я и не приглашала, — Джинни сорвала какой-то цветок и стала вертеть его в руках. — Они просто вчера как снег на голову свалились. Проездом, с Мачу-Пикчу в Тибет через Лондон, хотели всех повидать. Прости, я понимаю…

— Ерунда. Все нормально, главное, чтобы они меня не дергали.

— Я прослежу, — пообещала Джинни.

Иногда Рон думал, что было бы, если бы они с Гермионой обзавелись домом, настоящим домом, как у Гарри с Джинни. Но они поразмыслили и решили, что квартира в Лондоне для них удобнее. И все-таки Рон иногда завидовал сестре и другу, потому что в доме была совсем иная атмосфера, которую в самой шикарной квартире было не воссоздать, и он надеялся, что выйдя на пенсию, они с Гермионой смогут позволить себе не такой большой, как у сестры, но все же свой собственный дом. После гибели Гермионы он думал, что теперь ему будто все равно, и удивился, снова почувствовав легкий укол зависти. Если бы у них был дом, может быть, ему было бы легче? Он мог бы ковыряться в саду, он мог бы…

— Здравствуй, Рон, — голос Луны выдернул его из размышлений. Рон неловко вскочил с шезлонга, чуть не пролил пиво и выругался.

— Луна, нельзя же подкрадываться так… тихо!

— Мне показалось, что я топала как слон, — она села на соседний шезлонг. — Где детки?

— Детки, — он усмехнулся. — Поттеры еще спят, мои в дороге. Твои?

— У деда, он взял их в Ниццу.

Отец Луны был издателем, и хотя его журнал больше походил на бредни шизофреника, прибыль мистер Лавгуд получал вполне достаточную для безбедного существования.

— Тебя давно не было видно, — Рон опустился на шезлонг и нацепил солнцезащитные очки.

— Я все время в разъездах.

— Сейчас, я слышал, возвращаетесь из Южной Америки.

— Да, я лечу в Индию, муж в Австралию.

Они замолчали. Рон наблюдал за Луной, пользуясь тем, что его глаза были надежно спрятаны за темными стеклами. Она, кажется, не изменилась. Такой он ее и запомнил, такой она была тогда…

Тогда им было всего-навсего по тридцать восемь. Родители были живы, дети подрастали, карьера ладилась. Им казалось, что они весьма хорошо контролируют свою жизнь, что они все делают правильно, а значит, все будет хорошо и впредь. Лето выдалось невероятно жарким, и даже преступники, похоже, из-за жары отсиживались по домам. И Рон, и Гарри были уже опытными детективами, но еще не утеряли интерес к работе, хотя приобрели такое нужное умение хорошо расслабляться и отдыхать на полную катушку, чтобы возвращаться к работе с новыми силами. Гермиона работала как сумасшедшая над очередным научным проектом, засекреченным настолько, что даже название упоминать было нельзя. Они были счастливы и удачливы. Собирались в доме Поттеров, состав компании менялся, но костяк оставался тот же — Гарри, Джинни, Рон, Гермиона. Иногда приезжал Невилл с Ханной, заходил напыщенный, важный Перси, старший из братьев Уизли, залетали разбросанные по всему миру другие Уизли. Иногда приезжали Скамандеры, выбивающиеся даже из этой пестрой компании. Оба не от мира сего, словно шагнувшие в двадцать первый век из шестидесятых века двадцатого. Дети цветов, вечно юные хиппи. Рон помнил, как впервые увидел Луну в танце. Она вышла, сбросив обувь, потянулась на носках, изогнулась, закачалась, мечтательно прикрыв глаза. Рона тогда снова, который раз, удивило, как из нескладной девочки, которую вся их компания считала, если уж быть честными, сбрендившей, выросла такая удивительная женщина? Или взрослым прощается больше, чем детям? И то, что в детстве получает клеймо «ненормально», во взрослом обществе именуется «изюминкой». Да, Луна стала очень красивой, отметил он про себя тогда, обнимая Гермиону, но взгляд у нее остался такой же, обращенный внутрь.

— Как думаешь, — он склонился к Гермионе и зашептал ей на ухо, кивая в сторону Луны, — что она употребляет?

— Луна? — переспросила Гермиона. — Ничего она не употребляет! — и после паузы добавила, стараясь выглядеть как можно серьезнее: — Она вырабатывает психотропные вещества естественным путем. Но это не повод для веселья, — сказала строго.

— О да, — он поцеловал жену в щеку, не переставая смотреть на танец Луны.

А потом Луна сама подошла к нему, когда он наливал себе виски, и ему не оставалось ничего другого, как задать банальный вопрос о том, чем она занимается.

— Я вернулась из Непала. Этнографическая экспедиция.

— Песнопения шаманов?

— Нет, — она засмеялась, и он почему-то почувствовал себя дураком, — общение с учителями, если серьезно. Но и для отчета мы собрали достаточно. Тех самых песен.

— Пытаешься открыть третий глаз?

Она снова засмеялась, вдруг подняла руку и быстро, но мягко надавила на точку над его переносицей. Безмятежное счастье, покой, радость и желание взлететь окатило как волной и тут же схлынуло, заставив Рона окончательно протрезветь.

— Что это было? — удивленно спросил он.

— Открытие третьего глаза, ты же сам сказал, — снова засмеялась Луна. — Человечество так мало знает о себе, человек может намного больше, чем думает. И мир, мир гораздо больше, чем мы видим.

— Ну да, — он прихлебнул из бокала, думая, что все-таки Луна с реальным приветом.

— А ты чем занимаешься, Рон? — Луна встал рядом с ним, вытащила из маленькой сумочки на поясе тонкую коричневую сигарету. — Шахматы не забросил?

Он удивленно посмотрел на нее: не ожидал, что она помнит о нем такие подробности — близкими друзьями они никогда не были.

— Мы с Гарри всего-навсего ловим преступников. Никакой мистики, никаких откровений. В шахматы играю, в основном с Джорджем…

— Хочешь? — она прикурила, и Рона окутал аромат табака.

— Давай, — он взял из ее рук сигарету. Затянулся, выпустил облако дыма вверх. — Скоро опять уезжать?

— Задержусь ненадолго…

В тот вечер они больше не разговаривали, а через пару недель он сам открыто попросил у Джинни телефон Луны. Их отдел расследовал дело об убийстве, в котором фигурировали сплошь йоги, целители и прочая публика, разговорить которую было сложнее, чем вызвать в Сахаре дождь. То есть, они говорили, много говорили, вот только не по делу. Луна согласилась и помогла: Рон взял ее на сбор показаний свидетелей, они обходили квартиру за квартиру, и в ее присутствии те, кто раньше и слова не хотел сказать, теперь готовы были открыть любые свои и чужие секреты. А потом, вечером, они сидели в пабе, болтали, и Луна улыбалась, просто улыбалась, глядя на него и словно сквозь него, а он почему-то вспомнил, что девочкой она носила смешные сережки в виде редисок. Где только нашла такие…