Несостоявшаяся встреча

Г. (наступает на него, угрожающе) Я, что, ослеп, хотелось бы мне знать?

Ш. (боязливо отступает) Но, Маэстро, ...

Г. (хватает его за шиворот, переходит на крик) Я, что, ослеп?!

Б. (в испуге) Господа...

Г. (отпускает Шмита. Ему неловко перед Бахом) Извините. Жить не могу без устриц. (снова кричит, обращаясь к Шмиту) Устрицы!!

Ш. (поправляя воротник сюртука) Разумеется. Раз маэстро затребовал устриц, он их получит (идет к двери).

(Гендель, взяв тарелку, направляется к креслу).

Ш. (в дверях) Он получает все, что только ни захочет). (выходит, громко хлопнув дверью. Гендель, собравшийся было сесть в кресло, вздрагивает и остается стоять).

Г. (бормочет себе под нос) Почему от этого человека всегда так много шума? Почему он так громко хлопнул дверью? У кого он этому только научился? (громко, обращаясь к Баху и указывая на кресло) Ну, садитесь же, наконец, мой дорогой.

(Бах направляется к креслу, Гендель усаживается на подлокотник. Бах резко останавливается и садится на стул).

Г. (со вздохом) Стареет, Шмит, как и все мы. Суетились, разъезжали по миру, чтобы в конце концов превратиться в стариков (трет глаза).

Б. (испуганно) Что с Вами?

Г. (оправившись) А что со мной может случиться?

Б. Ваши глаза...

Г. И что с моими глазами?

Б. (запинаясь) Ничего.

Г. Ничего, точно сказано. Абсолютно ничего. На родине устаешь больше, чем у себя в театре, там, в Лондоне.

А теперь Вы должны мне рассказать о нашей общей родине. Хочу узнать о ней все. Что здесь говорят о моих «Маккавкях»?

Б. О чем?

Г. (смеясь) Ведь знают же здесь мою опера «Маккавеи»?

Б. Боюсь, что практически нет.

Г. А «Геракле», «Самсона», а...?

Б. Тоже не очень-то.

Г. (тихо) А «Мессию»?

Б. Не могу сказать наверняка.

Г. (приглушенным голосом) Даже «Мессию».

Б. (поспешно) Лично я — в полном восторге от Вашей «Альмиры».

Г. (со смехом) Написанной лет сорок назад, господин Пах.

Б. (поправляет его) Бах.

Г. А?

Б. Моя фамилия Бах, господин Гандель.

Г. Гендель, господин Бах, пишется через «е»: Гендель.

Б. Но ведь на Вашем приглашении написано...

Г. (встает с кресла, снимаетсюртук) Вива, англичане! Пишут «Гандель», а произногсят «Гендель». Впрочем, теперь и я так пишу, оставаясь при этом Георгом Фридрихом Генделем, саксонцем из Халле (вешает сюртук на спинку кресла). Снимайте же, наконец, свой сюртук.

Б. (несколько неуверенно) Лучше не буду.

Г. Он у Вас — единственный?

Б. Это — мой выходной.

Г. (поспешно) Ваш рюмка по-прежнему пуста, милейший Пах.

Б. (со вздохом) Иоганн Себастьян Бах.

Г. Как бы там ни было, но Ваш бокал пуст. Прошу Вас: вот мозельское — отменного вкуса.

Б. (подходит к столу с напитками) Наша фамилия когда-то, действительно, звучала как «Пах». Но это по-богемски. У меня, можно сказать, богемские корни (осторожно наливает вино себе в бокал).

Г. (жует, не прислушиваясь к его словам) Саксонец.

Б. (возвращаясь к столу) Конечно, теперь мы саксонцы.

Г. (задумчиво) Саксонец. Так меня называли в Италии: Il sassone. Il caro sassone. Милый саксонец. Так они всегда приветствовали меня: Viva? Il caro sassone! Да здравствует, милый саксонец! (негромко и скорее с налетом печали, чем хвастливо) Что за день это был! День премьры моей «Агриппины» в Венеции. В театре — столпотворение. Что ни ария — аплодисменты и крики «Viva il caro sassone». «Да здравствует милый саксонец!» Шквал аплодисментов. Вот то единственное, что рассеивает тьму бытия (поспешно и громко). Вы тоже любите Италию?

Б. Я никогда там не был.

Г. (удивленно) Никогда не были в Италии?

Б. (смущенно) Слишком далеко и слишком дорого.

Г. (подходит к столу с напитками) Италия не может быть слишком далеко. По крайней мере, от того, кто сочиняет оперы.

Б. Я не пишу опер.

Г. (собрался, было, отхлебнуть из бутылки, но ставит её ообратно на стол) Как Вы сказали?

Б. Я не написал ни одной оперы.

Г. (острит, но явно неудачно) Именно поэтому я и не знаю ни одной (пьют).Впрочем, и сам я давно уже не пишу опер. Это невыгодно. Предпочитаю оратории. Сочинять их не составляет большого труда, а публика от них в восторге.

Ваши ей тоже нравятся?

Б. Я не пишу никаких ораторий.

Г. (запинаясь) Н-никаких?

Б. (доброжелательно) Нет.

Г. А на что Вы живёте?

Б. (с досстоинством) Служу кантором у «Фомы».

Г. Кантором у «Фомы»?

Б. Я кантор в церкви святого Фомы.

Г. (бормочет себе под нос) Маленький кантор.

Б. (с достоинством) Музыкальный директор города Лейпцига.

Г. Такая должность, наверное, тоже имеет право на существование.

Б. Кроме того, курфюрст (делает поклон в сторону портрета саксонского курфюрста)...курфюрст назначил меня придворным композитором.

Г. А платит-то он хоть прилично?

Б. (удивлён) Ничего не платит.

Г. (со смехом) За это Вы и сочиняете?

Б. (запинаясь) Я сочиняю за честь...

Г. И я сочиняю за неё. Но — по самым высоким расценкам (садится). Поешьте, в конце концов. Рекомендую артишоки.

Б. (испуганно) Они стоят целое состояние...

Г. Мое состояние. Не беспокойтесь, у меня их несколько.

(Бах подходит к буфету, кладёт на тарелку один артишок).

Г. (тихо) Маленький кантор. Вот на что ты способен, и только. (громко) Всё детство отец твердил мне: станешь лекарем, будет у тебя и дом-полная чаша, и карманы набиты. И звал меня маленьким кантором. (смеётся) И выбивал из меня музыку всеми средствами. Меня били за то, что я играл на фортепьяно.

Б. А меня били, если я не играл.

Г. (угрюмо) Это называется счастливым детством.

Б. (возвращаясь к столу) Так всегда бывает в семьях музыкантов.

Г. (тихо) Значит, там так бывает.

Б. Музыка, и ничего, кроме музыки. Ты — музыкант, и этим всё сказано.

Г. Просто музыкант. Просто и ясно.

Б. Но иногда это бывало в тягость. К примеру, зимой, когда надо было выйти на мороз и, как принято, петь рождественские песенки под окнами соседей.

Г. А я в это время сидел в комнате , прижавшись носом к оконному стеклу, и смотрел, как мимо шли дети, шли и пели...Мне так хотелось оказаться с ними, там, где звучала музыка и песни. Но позади стоял отец с палкой, чтобы, чуть что, выбить из меня музыкальную дурь. И так — каждый день, пока я не сбежал. Да, сбежал. Убежал с родины: в Гамбург, в Италию, а потом и в Лондон.

Б. (жуя артишок) Видимо, Вы поступили правильно.

Г. (вздрогнув) Правильно?

Б. Тут нелегко найти работу.

Г. (мрачно) Всем, за исключением человека, которого зовут Пах.

Б. (эмоционально) Бах, господин Гендель, Бах.

Г. (раздражённо) Или Бах. Какая разница.

Б. Хотя когда-то наша фамилия, действительно, писалась как Пах.

Г. (в ярости) Меня не интересуют Ваши предки.

Б. (в испуге) Господин Гендель, ...

Г. (спохватившись) Какая разница: зовут ли человека Пах или Бах или Гендель. Мне совершенно всё равно. Единственно, что имеет значение, так это — на что способен тот или иной человек. Не правда ли?

Б. (сконфужено) Конечно, без всякого сомнения.

Г. Возьмите соус.

Б. Что?

Г. Артишоки поливают соусом. Иначе они потеряют вкус.

(Бах послушно возвращается к буфету. Гендель тем временем пододвигает к себе стул Баха и кладёт на него ногу. Складывает руки на затылке).

Г. Что за жизнь - служить кантором на родине?

Б. (наливая соус себе в тарелку) Вам это на самом деле интересно?

Г. (беззастенчиво зевая) Ужасно.

Б. (идёт к своему стулу, но увидев, что он он занят, останавливается на полдороги, явно в недоумении) Я руковожу хором и должен сочинять кантаты. К Пасхе, бывает, заказывают даже Страсти.

Г. (тихо) «Страсти по Матфею».

Б. (радостно) Как? Вы с ними знакомы?

Г. Не в меньшей мере, чем Вы — с моим «Мессией»? (поднимает бутылку) За родину, господин Бах!

Б. (поспешно хватает стакан) За Вас!

Г. За Ваше членство в обществе музыкальных наук! (пьют). Вам устроили прекрасное торжество. Речи и всё прочее, что полагается. Хорошая музыка.

Б. Она Вам понравилась?

Г. Неплохо.

Б. Небольшой канон, всего навсего, но меня воодушевлял сам принцип.

Г. Принципы — вещь забавная.

Б. Могу пояснить. Хотите, сыграю: прямо сейчас?

Г. (в испуге снимает ногу со стула) Не надо, не беспокойтесь.

Б. Это не займёт много времени. Мне просто хочется услышать Ваше мнение.

Г. (со вздохом) Любое — на выбор.

Б. (часто моргая) Кажется, тут где-то был клавесин?

Г. (с неожиданным участием) У Вас сильная близорукость?

Б. (трёт глаза) С годами всё хуже.

Г. (тихо) Всё хуже.

Б. Наверное, в конце концов, я ослепну.

Г. Ослепнете?

Б. Многие из моих предков ослепли.

Г. (запинаясь) И-и...как это происходит? То есть, я хочу спросить, как это начинается.

Б. Чёрные пятна перед глазами, головокружение.

Г. Головокружение?

Б. (садится и принимается за еду) Довольно противно.

Г. очень даже.

Б. (с набитым ртом) Вам тоже такое знакомо?

Г. С той самой поры, как со мной случился удар.

Б. (макая артишок в соус) У Вас был удар?

Г. (встаёт, выходит на авансцену) Совсем лёгкий. Я давно оправился. Но какое мерзкое ощущение — лежишь без движения, беспомощный и одинокий. А в театре тем временем царит полный хаос, враги и недруги острят ножи, самый преданный друг исчезает, прихватив кассу. Жуткое, отвратительное ощущение! Вам ведь тоже такое знакомо?

Б. Откровенно говоря, нет.

Г. Я имею в виду состояние человека, прикованного к постели?

Б. Нет, вряд ли.

Г. Вы что же, никогда не болели?

Б. (продолжает жевать) Никогда.

Г. (с коротким смешком) Вам никогда не приходилось руководить театром. (понизив голос) Темнота вокруг, и оттуда надвигаются призраки...

Б. (отрываясь от тарелки, с удивлением)) Какие призраки?

Г. Да какие угодно: в сбившимся парике и потёртом сюртуке, к примеру.(Бах в испуге ощупывает свой парик) Двигаешься навстречу опасности, сражаешься с ними, побеждаешь, изничтожаешь их одного за другим...(опоминается; спохватившись) Прошу прощения.

Б. (тихо) Поэтому Вы и приехали в Лейпциг?

Г. (вздрагивает) Как Вы сказали?

Б. Из-за призраков?