Цветы валерианы

Глава №3: Благоразумие и кошмары. Часть вторая

3 Ноября. Шармбаттон. Лаборатория магической фауны.

— Можно? — черноволосая девушка тихо постучала кулачком в косяк и, не дожидаясь приглашения, вошла, аккуратно закрыв за собой дверь. — Рольф, мне кажется, нам надо поговорить...

Она тревожно потирала руки, нервно заламывая тонкие загорелые пальцы. Вот она дошла до стула, села и резко замерла. Эти руки напоминали рыбок, плавающих в реке: тёмный верх, светлый низ, юркая линия сквозь поток воды и внезапная остановка. Она выглядела напуганной и смущённой. И Рольфу это не понравилось.

— Ты что, беременна? — спросил он резче, чем собирался. Чёрные ресницы испуганно вспорхнули. На него уставилась пара чёрных и блестящих, как у оленёнка, глаз.

— Не-ет, — она зябко поёжилась. — Нет, что за глупый вопрос? Конечно же, нет.

— Ну и слава Мерлину, — пробормотал Рольф. Этого, конечно, не могло быть. Но всё-таки, мало ли что? Он облегчённо вздохнул и вернулся к ручной мантикоре, которую кормил. Что ж, хотя бы здесь он ничего не испортил и не загнал себя в угол. Хищная мантикора с рысьей мордочкой покусывала прутья и он сосредоточился на кормлении, стараясь, чтобы его рука не попадала в зону поражения ядовитого хвоста: ручная или нет, но это всё-таки была мантикора, опасное магическое животное класса А.

— Рольф, — уже требовательнее позвала она. Девушка встала со стула и схватила его за плечо. — Нам надо поговорить. Сейчас.

— Нам? Сейчас? — Рольф покачал головой. Он был зол, но не на неё. Он не хотел её видеть, это правда... Но только лишь потому, что ему мучительно хотелось остаться одному. — Я занят.

Он улучил момент и погладил мантикору за ухом. Та замурлыкала, как обычная кошка, и Рольф улыбнулся. Если выбирать между мантикорой и Клэр ЛеФей, то сейчас он без колебаний выбрал бы мантикору.

— Но, Рольф... — в её голосе прорезались плачущие нотки, — прости меня, пожалуйста, я не хотела, чтобы тебя уволили, я думала, что если...

— Это неважно. Я на тебя не сержусь. Нам нечего обсуждать. Спасибо.

Какое-то время Клэр растерянно смотрела на Рольфа. Раньше она практически всегда могла его растормошить, заставить смеяться или хотя бы разозлить, на худой конец. Добиться искренней реакции. Но сейчас, глядя на хмурый профиль профессора Саламандера, она почувствовала, что слова застревают у неё в горле. Он казался таким... отрешённым, словно её здесь и вовсе не существовало. Ей хотелось расплакаться, закатить истерику, перевернуть корзину с флоббер-червями. Но почему-то у Клэр совершенно не было уверенности, что хоть что-то из этого на него подействует.

— Это значит, всё кончено? — она снова заглядывала ему под руку своими оленьими глазами.

Рольф на секунду отвлёкся от мантикоры и взглянул на неё. Вид у Клэр был жалкий и испуганный. Трогательный. Да, именно трогательный. Она была удивительно хорошенькой, искренней и несчастной, и Рольф посмотрел на неё, вглядываясь в каждую чёрточку и ожидая, что его вот-вот что-то кольнёт в сердце, затапливая теплом и нежностью, заставляя сопереживать. Он прекрасно помнил, как она когда-то подошла к нему после пар и задала какой-то идиотский вопрос. Как она смеялась. И передёргивала плечами, одновременно закатывая глаза: мол, «ну, всё и так понятно, о чём говорить?» Он смеялся, когда она смешила. Когда ей было грустно, ему тоже становилось грустно, и он пытался её утешить. Он легко «вёлся» на её настроения. Так он обычно и влюблялся: просто вёлся, поддерживал игру... не мог не поддерживать.

А потом ему всегда было сложно и жаль прекращать общение, даже после расставания. Словно он был что-то должен этим девушкам за то, что тратил их время и обманывал надежды. Доходило до смешного... Сколько раз Марьяна, чешская колдунья и бывшая фотомодель, вызывала его по каминной сети и, размазывая по щекам тушь, жаловалась на очередного любовника-негодяя? А Рольф приходил к ней, брал с собой огромную коробку грильяжа в шоколаде, и они весь вечер сидели на одном диване и грызли конфеты. Кто бы мог подумать, что красавицу с изысканными манерами и приличным счётом в банке может успокоить только эта, вообще говоря, условно съедобная сладость?

Была японская поэтесса, которой он однажды помог сделать ремонт, после того, как её дом основательно подпалил сбежавший ручной дракон. Потом она долго читала ему стихи, и они жарили... он уже не помнит что, но это тоже было весьма условно-съедобным — причём горелку им заменил вернувшийся с повинной дракончик.

Была девушка со странным именем Хлоя, с которой они три раза расставались и три раза сходились только потому, что она говорила «давай попробуем ещё раз». С кем-то он расстался совсем недавно, с кем-то давно, но все эти девушки в подобные минуты почему-то вспоминали именно о нём, а не о ком-то другом.

Каждый раз он слушал их жалобы, успокаивал их страхи, давился сомнительной стряпнёй и распевал сомнительные песни. А иногда и оставался на ночь. Он не мог уйти, до конца не удостоверившись, что им хорошо. Он всегда прибегал, когда им было плохо. Ему казалось, что каким-то непостижимым образом часть вины за их неудачи висела на нём, что если бы они в своё время с ним не связались, у них всё было бы по-другому. Поэтому, глядя на Клэр, он был уже готов к тому, что сейчас какая-то мощная, почти чужеродная сила охватит его, заставляя если не влюбиться в неё снова, то уж точно пожалеть о своей недавней грубости. Но нет. Он просто смотрел на девушку и не чувствовал ничего. Кроме, разве что, лёгкого раздражения за то, что она его отвлекла.

— Да, это значит, что всё кончено, — он пожал плечами. Странно, почему раньше это казалось таким невыносимо-сложным?

5 ноября. Хогвартс. Оранжерея.

Рольф снова сидел в Оранжереях в компании Невилла. Возможно потому, что тот был единственным мужчиной среди младшего поколения преподавателей, а возможно — просто потому, что теплицы были ближе всего к Лесу и к крылу Хаффлпаффа, Рольф повадился ходить к нему на чай и подолгу разговаривал обо всём. В конце концов, Невилл был удобен хотя бы тем, что не позволял паузам в разговоре слишком затягиваться. Было в профессоре что-то такое, что заставляло верить в будущее.

А это было как нельзя актуальнее для Рольфа: ему нравилось вести занятия, студенты-младшекурсники его, вроде бы, даже любили... но каждый раз, заглядывая под полог леса, он испытывал тревогу, постепенно перераставшую в страх. Ученики уже привыкли, что Рольф ведёт занятия, сидя к Лесу спиной. Не привык только сам Рольф, который раньше сказал бы любому, что бояться своего собственного места работы — тревожный и глупый симптом, который ни к чему хорошему привести не может! Он всё чаще и чаще вспоминал проклятую поляну. Иногда ему казалось, что она начинается прямо под пологом леса. И оттуда тянет, тянет мускусно-сладковатым душком опасности, лишая воли и способности мыслить... Вот почему, во время очередных посиделок в Оранжерее, Саламандер снова задал мучающий его вопрос:

— Расскажи мне об этом растении, о валериане, — попросил Рольф. Невилл вздохнул и провёл пальцем по ободку чашки.

— В принципе, я рассказал тебе всё, что знаю... — пожал плечами Лонгботтом. — Я же занимаюсь Травологией, а не Зельеварением...

— Ну, это хотя бы родственные дисциплины... Просто у меня всегда было плохо с Зельями, — смущённо усмехнулся Саламандер и развёл руками. Ему было жизненно важно получить от Невилла хоть какую-то новую информацию, хоть малейшую зацепку, которая могла бы всё поставить на свои места...

— Это ты мне говоришь? — профессор притворно поёжился. — Нас учил один человек, скажу я тебе... И держу пари, что хуже, чем я, ты всё равно заниматься не мог...

— Снейп... да, это было что-то... — Рольф закатил глаза. «Неужели он действительно ничего не знает?» — с тревогой подумал он. И сделал ещё одну попытку: — Но послушай, я ведь видел тебя с Поппи — вы прекрасно делали настойки и зелья для Больничного крыла, и я не заметил, чтобы ты испытывал какие-то затруднения...

— Я много практиковался... — Лонгботтом опустил глаза, казалось, смутившись. Но это было не то смущение, когда человека ловят на лжи, или когда ему неприятно о чём-то рассказывать. Скорее, это было вежливое выражение скромности, как у фермера, показывающего огромную тыкву, выращенную собственными руками, или плотника, выстругавшего прекрасную быструю лодку. И Рольф поддакнул ему, давая возможность наконец-то рассказать о своём успехе:

— Ты победил свои прежние страхи, и теперь ты отличный зельевар. Я угадал?

— Ну, не то, чтобы отличный, — улыбнулся Невилл. — Но я даже писал заявление на должность профессора Зельеварения, — его глаза затуманились воспоминанием, но потом он снова поднял глаза на Рольфа и пояснил: — МакГонагалл мне отказала.

Рольф вопросительно пожал плечами, надеясь, что Невилл сам как-то даст оценку этой фразе. К решениям МакГонагалл все прислушивались и их уважали: тот же Лонгботтом постоянно давал понять, что её мнение для него — закон. Но, судя по всему, её кадровая политика в последнее время часто воспринималась как слишком... экстравагантная и нелогичная. «Так когда-то говорили про Дамблдора», — подумал Рольф. И эта мысль ему не понравилась. Неужели и его назначение было такой «непонятной прихотью»? Он внезапно почувствовал себя в роли некоего гибрида Локхарта и Трелони. Приятного мало... Но Лонгботтом пояснил:

— Я думаю, она просто не хотела тревожить память Снейпа. Он ненавидел эту должность, но всё равно — был бы жив, с ума бы сошёл... заавадил меня, а потом сам заавадился, наверное, — Невилл странно улыбнулся и начал охлопывать карманы мантии. «В поисках сигарет», — почему-то понял Рольф. Раньше ему бы и в голову не пришло, что Лонгботтом курит: слишком уж хорошо тот знал о побочных эффектах разных растений. «Но люди не такие, какими кажутся, так, Рольф?» — ехидно спросил его внутренний голос. Невилл, тем временем, не найдя сигареты и не рискнув трансфигурировать её из магических растений, просто придвинул к себе очередную чашку чая и с наслаждением вдохнул его аромат. — Луна говорит, что теперь Слизерину остаётся только ждать, пока Скорпиус повзрослеет... — Невилл широко улыбнулся и отпил глоток из чашки.

— Малфой? С четвёртого курса? — поднял брови Рольф. — Этот мир всё необычнее и необычнее! А ты сам-то что о нём думаешь?

Невилл едва заметно поморщился. Его лицо приняло уклончивое выражение, словно он не хотел говорить об этом впрямую. «Как и обо всём, о чём ты спрашиваешь людей...» — заметил внутренний голос Рольфа. Саламандеру уже хотелось послать этот голос к драккловой бабушке. С каждым днём он словно всё больше придавался самобичеванию и самокритике, в результате чего большую часть времени ходил хмурый и неприветливый. Олимпии Максим, правда, это понравилось: не далее, как на прошлой неделе директриса, встретив его в коридоре, с улыбкой заметила, что если бы он всегда так себя вёл, то увольнять его бы не пришлось... «Вы стали гораздо серьёзнее относиться к своим обязанностям, Рольф». Можно прожить во Франции три года, прекрасно говорить на французском, но так и не научиться отличать иронию от хамства. Хотя, возможно, ему просто не было до этого дела.