Цветы валерианы

Глава №5: Тени прошлого

Рольф нарочито долго принимал душ. Он медленно оделся, накинул тёплую шерстяную мантию. Так же, растягивая время, спустился к завтраку. Содержание письма было кратким и оскорбительно требовательным: «Приезжай в Метеор. Немедленно». Даже если бы эти слова не были написаны крупным квадратным почерком его отца, Рольф мог не сомневаться в авторстве.

Итак, после... м-м-м... двадцати? Нет, двадцати пяти лет, прошедших с того момента, когда Коул Саламандер с подачи Соланж выгнал его из дома и лишил наследства: «Приезжай немедленно». А драккла лысого не хотите? Какая-то часть сознания Рольфа говорила, почти кричала ему: сообщение означает что-то действительно срочное и неприятное, из разряда вопросов жизни и смерти. Но другая часть, лениво растягивая слова, убеждала, что просто до Коула только что дошёл слух о том, что Рольф будет работать в Хогвартсе: ведь до Нового года он ещё числился в Шармбаттоне, а здесь только «совмещал». И отец решил... Да мало ли что он решил. Саламандер-старший всегда отличался непредсказуемым характером. В любом случае, Коул ошибался.

Рольф презирал пошлую, эгоистичную и жестокую сентиментальность людей, рассчитывавших, что время всё стерпит. Что проклятое, заброшенное и преданное детство можно простить так же легко, как порой прощают друг другу обиды «взрослые люди». Почему? Просто потому, что теперь ребёнок вырос и с ним можно поговорить «как мужчина с мужчиной»? Уговорить, рассказать о себе, попросить понять, привести миллион доводов, часть из которых неизбежно покажется вполне логичными... Но обида, нанесённая в детстве, остаётся детской. Потому что тогда Коул имел дело не с нынешним Рольфом, а с шестилетним мальчиком, которого снова бросили — теперь уже отец. И с семнадцатилетним подростком, в день своего совершеннолетия поставленным перед фактом: от семьи ему достанется только фамилия.

Будучи преподавателем в Салемской школе, Рольф однажды накричал на мать одного из учеников. Она не забирала мальчика даже на два месяца каникул. Благополучная, здоровая ведьма, никаких проблем — кроме полных динамизма и напряжения отношений с мужем, в которые дети совсем не вписывались. Первый раз Рольф увидел её на пятом году обучения мальчика: она развелась и... стала приезжать к сыну каждый месяц. Через год снова вышла замуж. И опять пропала. Это абсолютно не касалось Рольфа, но он просто не выдержал... Его тогда, конечно, уволили за устроенный скандал, но это был единственный случай, когда Рольф ни о чём не жалел.

На что теперь рассчитывал его отец? Рольф даже не до конца понимал, что вообще заставило его вскрыть свиток, вместо того, чтобы выбросить, не читая. Возможно, события этой ночи и утра: после сегодняшнего кошмара Рольфу самому было необходимо навестить поместье Метеор. И кое-что узнать. То, что ему, конечно, не захотят рассказывать... но какая разница? Он-то ничего не должен отцу, что бы тот себе ни вообразил, а вот отец ему должен. Хотя бы правду. И факты, да, факты. То, что поможет ему хотя бы немного разобраться в запутанной мешанине из прошлого, настоящего и будущего, в которую превратилась его жизнь...

Рольф лениво ковырялся в тарелке, растягивая приём пищи, насколько это вообще было возможно. Драккл бы побрал аппарацию! Ему надо подумать, а всё время, которое у него есть, — это завтрак и короткая прогулка до границы антиаппарационного барьера. Вчерашний день, проведённый в библиотеке, ещё вчера вечером казался ему абсолютно зря потраченным: Луна не могла использовать это приворотное зелье. Тупик. Оно существовало (и называлось «хрустальным забвением»), оно пахло валерианой, вызывало наваждение и абсолютно ничего не объясняло.

Но теперь... кажется, он понял, что так упорно пыталась сказать ему Поляна. «Запах валерианы — это запах любви, — сказал ему Скорпиус Малфой. — Имитируя его, приворотное зелье заставляет окружающих считать, что они любимы. Глубоко, вечно, нерушимо. А люди хотят быть любимыми. Это вызывает в них ответное чувство, которому невозможно противиться. Каким бы ни было поведение привораживающего, оно больше не сможет переубедить привороженного».

Рольф встал, бросив салфетку на сидение. Промахнулся. Но подбирать не стал. На место желания растянуть сборы подольше пришла тревога, почти паника, подгонявшая его выйти из Большого зала как можно скорее.

А ведь сколько он раньше удивлялся этому парадоксу, сколько боролся с ним... Рольф Саламандер ненавидел собственного отца до яростной дрожи. Но и с теми, кого любил, редко был достаточно нежен и предупредителен. Опоздал на похороны бабушки. Еле успел попрощаться с дедом, любившим его, как сына. На следующий день после похорон Рольф уже забыл старого Ньюта, как будто тот был лишь полустёртым именем на учебнике. Ни грусти, ни сожаления, просто новое место, новые люди... Жизнь продолжается! Но такой, каким он был: холодный, отстранённый, часто мстительный, хмурый и тяжёлый по характеру, предпочитавший забывать то, что любил, чтобы не мучить себя воспоминаниями — Рольф Саламандер, в то же самое время, прощал свою мать. Всегда. Хотя нёс в своём сердце её предательство, не в силах его осмыслить. Он отлично мог видеть чужое притворство, равнодушие, злость... но всегда почему-то считал, будто она его любит. Хотя не мог вспомнить ни единого эпизода, который бы это подтверждал. Поэтому никакое «внутреннее чувство» не рассказало ему о грядущей катастрофе, не объяснило «hvers vegna» его бросили...

Рольф сбился с шага и прислонился к колонне, чтобы не упасть. Прижался к ней лбом. «Ничто не сможет переубедить привороженного». Вот он, тот момент, которого он ждал и одновременно боялся с самого утра. Его накрыло. Мир словно померк, звуки затихли. Внутренности скрутило в тугой узел отчаяния. Рольф царапал колонну, бился об неё лбом, приглушённо стонал, словно дикий зверь. Наконец затих, прислонившись к холодному камню. По щекам снова текли слёзы. Хорошо, что в пятницу уроков меньше, а начинаются они позже. Увидеть его в коридоре некому. А впрочем... всё равно.

Часом позже, 18 ноября. Поместье Метеор. Подъездная аллея.

Рольф аппарировал прямо перед воротами и постучал. Старомодное кольцо, выполненное в форме ящерицы, свитой в причудливый вензель.

— Кто это? — осведомился странный, словно бы металлический голос без всякого выражения. Явно нечеловеческий

«Новый домовик», — подумал Рольф. Хотя голоса домовиков, даже самых недружелюбных, всё-таки звучали несколько по-другому.

— Рольф Саламандер!

— Приложи пальцы к кольцу, Рольф Саламандер, — скомандовал голос.

Рольф послушался и ворота отворились сами. Подъездная аллея причудливо петляла, словно лесная тропинка. Дом отсюда было не разглядеть: только вдали маячила чёрная черепичная крыша, похожая на чешуйчатый бок дракона, подставленный тусклому осеннему солнцу. С дубов и буков, посаженных возле ворот, ещё не облетела листва. Ивы стояли совсем зелёными. То же самое можно было сказать и о густом кустарнике и глянцевитом плюще, славшем везде свои побеги... Плюще? Да. Плющ и дикий виноград, сменивший зелёный цвет на осенний кричаще-пурпурный, встречались здесь на каждом шагу, оплетая деревья и придавая им странный, полусказочный вид. Садом явно давно не занимались, и растения воспользовались предоставленной свободой сполна. Даже трава и та проявила захватнические способности, сузив подъездную аллею едва ли не вдвое, а кое-где пробиваясь прямо посреди неё.

«Не похоже, что бы здесь часто наводили порядок», — подумал Рольф, пробираясь всё дальше и дальше. Наконец аллея вывела его дому. Двухэтажный приземистый особняк из желтовато-коричневых каменных кирпичей неприветливо поблёскивал стёклами окон второго этажа. На первом ставни были закрыты. Аллея почему-то заканчивалась возле правого крыла здания, а не у центрального входа. Рольф решил, было, пройти дальше, двигаясь вдоль дома, но дорогу ему сразу же преградил плющ, стремительно свиваясь в полупрозрачную «сеть» прямо перед ним. Активность змеившихся растительных побегов Рольфу не понравилась. «Что если это какая-то ловушка?» — думал он, оглядываясь в поисках хотя бы какого-то другого входа, кроме того, к которому его привела тропа. Их не было. Кругом плотным ковром, паутиной, вилась враждебная растительность. Впрочем, вредноскоп в кармане мантии пока молчал, и это обнадёживало...

Мысленно проговаривая невербальные Защитные заклинания, Рольф взялся за ручку двери и шагнул в коридор. Он ожидал, что здесь будет больше пыли. Но нет, дом внутри был почти чистым. Не пыль, но странная сырость наводила на мысль о покинутом жилье. И лёгкий запах плесени, едва различимый, но заставлявший желудок болезненно сжиматься. Нездоровый, спёртый воздух оставлял на языке противный привкус... Дом вёл себя в точности так же, как сад. Двери в боковые комнаты были заперты. Лестница при его приближении стала гладкой, без ступеней. И только центральный коридор продолжал вести его всё дальше — по направлению к гостиной. На пороге гостиной он слегка замешкался, понимая, что вот сейчас он и должен увидеть... что-то. Что бы это ни было, его центр находился здесь. Именно так была устроена головоломка (или ловушка), в которую превратилось поместье, знакомое с детства, но практически неузнаваемое, словно видение сна.

— Заходи уже.

Рольф вздрогнул от неожиданного звука металлического голоса, прозвучавшего совсем близко. Он шагнул через порог и остановился. Перед ним, на диване, сидел сам Коул Саламандер. Его губы едва заметно шевельнулись, и словно из неоткуда снова раздался равнодушный, как будто неживой голос:

— Добро пожаловать.

Означало это иронию или нет, Рольф не знал: внешне отец мало изменился — разве что стал полностью седым — и его круглое, с резкими крупными чертами лицо ничего не выражало. Собственно, раньше оттенки эмоций Коула Саламандера можно было определить именно по голосу. Рольф слегка помедлил, оценивая обстановку, и, поразмыслив, уселся в кресло напротив отца. Тот сверкнул на него маленькими и какими-то неуловимо свирепыми, как у кабана, зелёными глазками и снова слегка дёрнул нижней губой:

— Ответ — я болен... Разговаривать не могу. Эта штука, — Коул прищёлкнул пальцами в воздухе, — что-то типа прытко пишущего пера. Отвратное качество.

Коул завозился на диване, подкладывая под поясницу подушку. Потом тихо крякнул, словно внезапно меняя решение, и призвал из бара бутылку с огневиски.

— Эта мантикора, Соланж, конечно, меня бросила... — поведал он, как ни в чём не бывало, наливая себе выпить. Рольфу он предлагать не стал, хотя тот и так бы отказался. — Да и всё равно. Помру я скоро, все органы отказывают. Печень тоже, — он сделал паузу, и Рольф ясно-ясно услышал своим внутренним слухом, как бы Коул мог произнести это раньше: полуобиженным-полуагрессивным тоном, словно это не он виноват перед своей печенью, а она перед ним. — Так что я пью и готовлюсь к кладбищу. Не спросишь, зачем ты здесь?

— Ну... — Рольф меланхолично прикрыл глаза и соединил кончики пальцев домиком. Он вытянул ноги во всю длину, проследил взглядом в их направлении, скользнул глазами по вытертому ковру, столику с пятнами от засохшего спиртного... Видимо, мачеха покинула этот дом достаточно давно, иначе как объяснить царившее повсюду феноменальное запустение? — ...я подозреваю, что это связано с уходом Соланж, не так ли?