Вся мародерская рать

— …дай угадаю, ты позволила ему засосать тебя, и Сохатый снова стал бодр и весел, — съязвил я. Да что происходит вообще? Моя Лили говорит, что лизалась с моим другом, а я пялюсь на нее как неудачник и думаю не о том, какая она блядь, а о том, какая она красивая, и как я… Может, пора уже сказать, что я запал на нее. Правда момент не самый подходящий. Совсем не подходящий. Подумает еще, что я не против этих ее дел с Сохатым.

Как же я понимал Сохатого, мать его. Я почти ощущал, как его тянет к Лили. Меня так же тянуло. Она ведь не с Нюниусом лизалась, а с Джеймсом. Почти со мной.

— Ему нужна я, да? Он хочет меня. — Лили не называла его ни «Джеймс», ни «Поттер», хотя раньше звала по фамилии. — Он говорил летом, что хочет.

— А ты? Хочешь его?

Раз Лили сосалась с ним, значит, ей не противно. Я попытался представить, как это выглядело, и мне удалось с легкостью. Хорошее воображение, а еще я знал их обоих лучше, чем себя. Мне даже захотелось увидеть их на самом деле, чтобы понять, верно ли я все напридумывал.

Джеймс объективно хорош, насколько я мог оценить, не будучи девчонкой. От него девки тащатся. А еще он не занят, что делает его в разы привлекательнее меня в их глазах.

— Он вроде бы перестал быть придурком. И он... не такой, как на уроках. — Она отрывисто вздохнула. — Мы трахались с ним здесь, — Лили продолжала смотреть на его койку и слегка кивнула на нее.

— Что?

Лили сообщила это таким тоном, будто признавалась, что они практиковали Протеевы чары.

Эссе писали и трахались, сказал я когда-то Сохатому. Вот и они так же.

— Ты говорил, если только в рот, то не считается.

Я говорил, да. А Лили запомнила. Сам ляпнул,

(уж очень хотелось вставить ей)

сам теперь жри дерьмо, Бродяга.

— Ты у него сосала? — тупо повторил я, обхватил ее лицо ладонью и заставил посмотреть на меня. Провел большим пальцем по ее губам, как идиот. Тронул крохотный шрам на верхней. Ну не надеялся же я нащупать там следы Джеймса.

Я все-таки врезал ему. В последний вечер каникул, ничего не объясняя. Да Сохатый сам все понял.

Лили вжалась в стену, а он с ухмылкой вытер кровь с губы и глянул на нее:

— Ты рассказала? Ну и хорошо. Мне паршиво было из-за того, что я вру тебе, Бродяга.

— А от того, что ты девку мою трахнул, тебе не паршиво? — прошипел я, уткнув палочку ему в подбородок и сунувшись к морде.

— Ну убей меня за это! — взвизгнул Джеймс, оскалив зубы. — Давай, — он обхватил мои пальцы, сомкнутые на палочке, и вдавил ее кончик глубже себе в шею. — Я виноват в том, что она такая охуенная. Я виноват, что нас двое, а она одна. Я, бляха, во всем виноват! — Сохатый отпихнул мою руку и зашептал на ухо, чтобы Лили не слышала: — Ты думаешь, я ее заставил? Ну нет же, Бродяга. И я ей не навредил. Ей понравилось. Я же вижу, когда девке нравится. Я ее в ответ тоже… — горячо выдохнул Джеймс и повторил: — Ей понравилось.

Меня затошнило. Я вообразил, как Сохатый ублажал Лили, и желание блевануть сменилось желанием вылизать ее сию минуту. У меня получилось бы лучше, чем у него.

— Не молчи, Бродяга. — Он тряханул меня за плечо. — Ну вмажь мне еще раз, избей, только не молчи.

— Мы клялись не драться, — презрительно бросил я. Надеюсь, капли слюны попали на него.

— А еще мы клялись делиться всем-всем, — ехидно напомнил Джеймс и устремился к выходу.

— Я люблю ее, Сохатый, — выпалил я ему в спину.

Я впервые сказал это вслух в присутствии Лили. Вот дерьмо. Дерьмовое дерьмище.

Эти слова были вкусными. Их хотелось повторять снова и снова, и Джеймс

(я уверен)

делал это всякий раз, когда лизался с Лили.

Иначе как объяснить, что она ему позволяла. Чтобы почувствовать их солоноватый вкус на языке.

Несколько дней мы все молчали.

Джеймс несколько вечеров подряд сидел возле камина, листок за листком выдирал из тетради

(в бордовой обложке)

свои чернильные крики, которые к этому моменту заполнили ее полностью, и швырял в огонь.

Лили меня сторонилась, будто боялась взглянуть в глаза.

А я просто скучал по ней.

Я теперь понимал, почему Сохатый задыхался, хотя воздуха в замке было предостаточно.

В пятницу вечером — как сейчас помню, это была пятница, впереди уикенд и все такое — он поднялся в спальню, оставив Лунатика с Хвостом внизу, и уселся в изножье моей кровати.

— Сириус. — Я позабыл, когда он в последний раз звал меня так. Я ведь Бродяга. — Я карту доделал.

Сохатый швырнул огромный пергамент на пол, и тот сам собой раскрылся. Я вспомнил время, когда на нем было одно-единственное пятно, сбрызнутое чернилами,

(холл с парадной лестницей)

и невольно улыбнулся:

— Помнишь, как ты ее придумал?

Сохатый осекся. Он предложил сделать ее, чтобы всегда знать, где находятся девчонки.

(очевидно, что все-все девчонки его мало интересовали)

Он придумал ее, чтобы всегда знать, где Эванс.

(тогда мы оба считали себя слишком крутыми, чтобы звать ее по имени)

— Может, пришло время использовать карту по назначению? — тихо произнес я, но этот вопрос грохнулся на пол и со стуком покатился к выходу.

Лили быстро нашлась в ванной старост. Она всегда мылась перед сном. Когда я раздевал ее, волосы часто были влажными.

(и она сама, правда к ванной комнате эта влага не имела никакого отношения)

Я поднялся с кровати, в два шага оказался у двери, взялся за ручку и обернулся.

(я теперь знал, как это паршиво — задыхаться в замке, полном воздуха)

Судя по лицу Сохатого, эти слова он ожидал услышать от меня в последнюю очередь:

— Ты идешь?