Несколько слов о крышах и звездах

Несмотря на то, что вместе они были не один год, всякий раз, когда любили друг друга, девушка удивлялась, до чего быстро, одним прикосновением, ее принц мог разжечь в ней огонь дикой, почти первобытной, потребности отдаться. И она, влекомая жаждой любви, ощущая себя послушной рабой, всегда охотно следовала его желаниям. А потом, в момент кульминации, приходило осознание: отдаваясь, она владеет им в той же мере, что и он ею. Миг абсолютного единения, когда большее слияние уже невозможно, а обоюдное обладание превращает их в мифического андрогина.

Сердце замерло на миг, чтобы вновь прорваться градом лихорадочных ударов — губы возлюбленного касались теперь ложбинки между грудями, туго схваченными жестким каркасом корсета. Она с сожалением подумала о том, что распустить шнуровку будет делом не одной минуты, но дальнейшее превзошло все ее ожидания: Влад поднял руку, один из ногтей вытянулся, приобретая совершенно нечеловеческий вид и смертоносную отточенность. Таким оружием можно было как бритвой вспороть любую плоть, что уж тогда говорить о творении неизвестного галантерейщика? Неуловимым движением шнур корсажа был взрезан, и Мина, лишившись тесных оков, смогла вздохнуть полной грудью. Проскочила совершенно неуместная сейчас мысль, что такой мгновенной трансформации ей никогда не достичь, и она же стала последней связной и здравой, ибо все умствования разлетелись стайкой вспугнутых нетопырей и пропали в темных лабиринтах сознания, уступая место совсем иным, хаотичным и сумбурным. Грохот крови в венах, дрожь, бессильно упавшая рука и перламутровые блики пота на виске. Сбивчивый шепот и бессвязные обрывки вечных слов: "люблю тебя... люблю..." Удовольствие, граничащее с безумием. Взрыв, что рассеивает тело на атомы и отправляет в бесконечный полет, ввысь, в глубину ночного неба. Смерть. И, через один удар сердца, возрождение и обновление. Осознание: "Я... живу..."

Чуть слышно потрескивала уцелевшая в разгроме свеча. Она одна могла бы рассказать о причудливом танце огня и теней на стене. Очертаниях двух силуэтов, беспокойных, постоянно меняющих форму, что сплетались друг с другом и вновь отстранялись для того, чтобы через мгновение слиться в единое целое, неделимое в своей бесконечности. Могла. Но пламя, подхваченное внезапным порывом ветра, вдруг оторвалось от фитиля и погрузило комнату во мрак. Тонкая струйка белесого дыма на миг изогнулась знаком вопроса и бесследно растаяла в звездном бархате ночи.

* * *

Много позже, лежа в кромешной тьме и слушая шелест листвы на ветру, Мине вдруг вспомнились слова: "Зачем ты вышла замуж?" Сама она вряд ли отдавала отчет своим поступкам в те дни. Венским вальсом подхватил вихрь жизни и, подобно тому, как неистовый ветер обрывает с дерева последние листья, стремительно оторвал от Влада. Каждый день убеждала себя тогда, что свадьба это то, что действительно необходимо. Чтобы жить как все. Жить... Жить ли? Всякий раз, когда задумывалась об этом, тихий голос сомнений набирал звук. Настолько, что Мине приходилось затыкать уши. Причем в прямом смысле. Беда в том, что времени на подобные раздумья у нее практически не было: сперва чехарда подготовки, а потом и сама скоропалительная свадьба... А после — путешествие, в котором брак состоялся уже не только на бумаге. Девушка хорошо помнила первую брачную ночь: волнение, стыдливость, робость. Она подспудно ожидала чего-то необычного, чего-то бесконечно прекрасного. Но когда впервые осталась в интимной обстановке наедине с мужчиной, пусть даже и законным супругом, тогда и увидела, сколь разительны между собой любовь земная и любовь небесная. Сейчас же, по прошествии нескольких лет, вспоминая ту ночь, приходила к мысли, что не так уж и любила того человека, что был ее мужем.

Нелегко осознать, что от тебя ушла жена. К другому. Вдвойне нелегко осознавать, что жена ушла к... вампиру. Джонатан, как никто другой, заслуживал счастья. Долгой жизни в кругу семьи. Объятий любящей супруги. Детей и внуков. Мина искренне, всеми остатками человеческого сердца, желала для него этого и надеялась, что так и будет. Но знать о нем ничего не хотела. В первую очередь потому, что не хотела еще раз прочувствовать полноту вины. А ведь все равно знала. Что колесит с Ван Хельсингом по городам и весям, задавшись целью истребить подобных ей, и, если верить слухам, справлялся весьма успешно. В этом она тоже виновна.

Да, после того, как они с Владом, по сути, стали единым целым, ее тело, ум, душа претерпели безумные метаморфозы. Ни единого раза девушка не пожалела, что оставила человеческую ипостась. Ибо взамен приобрела новые возможности и способности, о каких и понятия не имела. Сейчас Мина со смехом вспоминала, как испугалась в тот момент, когда все чувства внезапно обострились и открыли для нее мир совсем с другой стороны. Так, теперь могла слышать, как в высокой траве парка спешит по своим делам мохнатая гусеница, трескается лед на реке, а по весне на яблонях лопаются почки, выпуская розовые, благоухающие бутоны. Глаза приобрели остроту зрения кошки, и она вполне могла обходиться без света даже ночью. Свечи зажигала скорее по привычке, нежели действительно нуждалась в них. А про запахи и говорить нечего — могла перечислить все масла, которые Герлен собрал в аромате "Excellence", с недавнего времени очень любимом ею. Единственное, что доставляло некоторое неудобство — невозможность увидеть свое отражение в зеркале, а женская природа порой ой, как требовала этого! Но, тем не менее, бывало и так, что от обычного человека просыпалось в ней что-то, и тогда вновь могли ощущаться и стыд, и вина, и жалость. И все это адресовалось только одному человеку — Джонатану. Другим уже ничего не доставалось. Жалела ли она его? Безмерно. Была ли виновата? Безусловно. Потому что не смогла справиться с собой, не смогла одолеть любовь, нахлынувшую на нее неудержимой лавиной без шансов на спасение. Жалость и вина, смешиваясь между собой, порождали жгучий, разъедающий стыд. Память периодически подбрасывала воспоминания о прежней жизни, о непродолжительном супружестве, и, давно позабытые за ненадобностью эмоции снова заполняли остатки человеческой сущности. Многие чувства могли в такие моменты овладевать ею, но никогда — раскаяние.

Стоило только взглянуть на склонившегося над старинной рукописью Влада, и все картинки, что память рисовала в черно-белом цвете, становились неясными, смутными и расплывчатыми, как капля чернил упавшая в воду. Абсолютно ненужными. Тогда она обычно подходила к нему, усаживалась рядом, прижималась к мягкому пурпурному бархату его шлафрока, и все эти ощущения растворялись без следа. Она заворожено смотрела на пламя свечи, и в танце огня узнавала два силуэта — ее и Влада.

— Что, милая, тени прошлого? — понимающе спрашивал он.

— Да, — безмятежно улыбаясь, отвечала Мина.

— И кто в них? — пытливо заглядывая в глаза, привлекал ее к себе граф.

Мина легко качала головой, тянулась к нему, и, на выдохе, перед поцелуем, роняла:

— Уже никого.

О, эти поцелуи ее совершенного возлюбленного! Она хранила в памяти, как драгоценную реликвию, самый первый, сорванный им в ту страшную ночь, когда она узнала, кем он был в своей... жизни? Посмертии? Узнала, что он не только очаровательный собеседник и галантный кавалер, но еще и нелюдь, и убийца. Убийца Люси. Всякий раз, когда вспоминала об этом, стискивала руки и надолго уходила в себя. Помимо всего, что с ней произошло, ощущала себя еще и предательницей. Перед Люси она тоже была виновна — ведь Влад живет за счет чужих жизней, а значит, глоток его крови, что стал для нее первым причастием, содержал в себе и крохотную долю жизни ее красавицы-подруги. Тогда эта мысль молнией сверкнула в возбужденном разуме, но поцелуй принца, о котором она грезила по ночам, слушая ровное дыхание мужа, почти свел с ума. Мнилось, что падает в бездну, из которой нет возврата. И, Бог мой, как не хотелось оттуда возвращаться! И, когда время вынужденной разлуки, наконец, истекло, и губы их вновь соприкоснулись, Мина испытала такое чувство, словно вернулась домой после долгого отсутствия. Да она и была теперь дома — в его объятиях.

Поцелуи Влада, нежные и страстные, мимолетные и чувственные, доводящие до исступления и отнимающие всякую способность мыслить здраво. Она могла бы посвятить им целую поэму, если бы умела писать стихи. Хотя, надо признать, с недавних пор, после того, как однажды вечером они отведали крови певчего из местной церквушки, Мина обрела непреодолимую тягу к стихосложению. Парнишка, в свободное от служения Богу время, баловался рифмоплетством, и, похоже, этот дар, вместе с первым же глотком, она переняла от него.

Влад посмеивался и обещал в следующий раз привести ей китайского мандарина, чтобы она могла читать книги Ли Чжи в подлиннике. Но Мина раз за разом чинила перья и, несмотря на добродушные подтрунивания, упорно продолжала доверять бумаге то, что рождало ее воображение.

Вот и сейчас, лежа на огромной супружеской кровати хозяев дома, она вновь начала улавливать движение тонкого эфира, из которого и выхватывала свои стихи. Легкий ветерок, беспрепятственно проникающий сквозь разрушенную крышу, приводил в движение остатки порванного балдахина и складывал их разрозненные рисунки в причудливые арабески. Мина наблюдала за мимолетными шедеврами, и слова в голове снова стали складываться сами собой в странные, пока еще не оформленные строки. Солнце давно зашло, и, казалось, что время остановилось, вобрав в себя все живущее. Ей даже показалось, что никого в целом мире сейчас нет, да и не было никогда. Только она и Влад. Не то первые существа на Земле, не то последние...

Как всегда, после таких обильных возлияний, она вновь начала ощущать холод. Ненадолго, конечно, но легче от этого не становилось. Мина вздрогнула и попыталась стянуть на груди остатки разодранного корсажа. Разумеется, это движение не осталось незамеченным: граф приподнялся на локте и заботливо укрыл ее покрывалом. Девушка благодарно улыбнулась и придвинулась ближе. Кто сказал, что тело вампира на ощупь похоже на мрамор погребальных статуй? Тело Влада не просто излучало тепло — оно пылало. То, что оба испытывали по отношению друг к другу сжигало их дотла, горело ровным неугасимым пламенем, и никакие Адовы пещи огненные не могли напугать их, ибо они заживо горели друг в друге.

— О чем ты сейчас думаешь?

Мина неопределенно пожала плечами:

— Никак не могу закончить сонет.

— О чем?

Девушка повернула голову — бледное, тонкое лицо в темноте казалось алебастрово—белым. Глаза — два черных провала. Губы едва шевельнулись, когда она мелодично произнесла:

— О нас, мой принц.

И, повинуясь молчаливой просьбе, через миг продолжила:

— "Скрываясь под чужими именами

Мы встретились с тобой в одном из снов,

Блуждая молчаливыми тенями

По лабиринту непонятных слов.

И, заняты рутинными делами,

Минут не замечая и часов,

Прошли незримо мы, но между нами

Осталось эхо призрачных шагов.

Их звук лишь стал отчетливей с годами..."

— И?..

— Дальше не идет.

— И не надо.

— Почему?

— Потому что ты уже закончила свою мысль. И очень хорошо, что закончила, и этих строк никто и никогда не увидит. Надо признать, дорогая, они просто ужасны.