Запах тлена. Записки на полях

Amantes amentes (влюбленные — безумные)

В доме твоём витает ветер,

И когда холодно ревут камины.

Через твой дом, как сквозь тернии,

Я проберусь к тебе, милый.

Когда я была маленькой, единственной волшебной семьёй на многие мили вокруг нас были Уизли. Мы играли с Ней иногда, но чаще моим единственным другом оставалась мама. Мне сложно судить, какой была моя родительница — доброй или эгоистичной, беспечной, а может, ей просто не повезло тогда. И потом, в одиночестве, у меня появилась привычка разговаривать с мамой, как будто она всё ещё была рядом. Привычка, которая никуда не делась даже тогда, когда я оказалась в школе. Очень быстро вокруг меня образовался социальный вакуум и приклеилось обидное прозвище.

Она спросила у меня, не занято ли место, а затем села на трансфигурации рядом. У меня руки взмокли от страха, когда ребята начали посмеиваться за нашими спинами. Но Она даже не обернулась, продолжая смотреть перед собой расфокусированным взглядом, слегка хмурясь. Это я вначале думала, какая Она чертовски смелая, потому что не боится ни обидных прозвищ, ни возможной травли. И только потом поняла, что Она просто была не в себе весь тот год. Ещё больше не в себе, чем я, хотя, должно быть, это сложно себе представить. Но чувство благодарности уже так глубоко укоренилось в моём сердце, что освободиться от него это прозрение не помогло.

Движения Её были порой заторможены, иногда, напротив, порывисты, взгляд почти всегда отсутствующий. Её словно постоянно тянуло куда-то, что было сокрыто от посторонних глаз. Я до сих пор доподлинно не знаю, что тогда произошло. Точно знаю лишь то, что Она была мягкой, ранимой девчонкой, а потом — ко второму курсу — в Её тёплых глазах что-то умерло. Что-то, что навсегда осталось на первом году обучения, отравляло Её все годы после, и никто на это не обращал внимания. Её так называемые друзья и родные думали, что всё миновало. Но я видела — ничего не прошло. Приветливая весёлая девочка начала превращаться в закрытую, местами циничную, девушку.

Конечно, я не слепая. Я видела, что и Она посмеивается над моими странностями, но когда дело доходило до открытой конфронтации, Она всегда вставала на мою защиту. Потому что при всех моих несомненных достоинствах оставалось неизменным одно — перед грубостью и насмешками я была абсолютно беспомощна. Не сказать, что это меня так уж заботило, но Она стала для меня совершенно особенной. Как и Её отношение. Я ходила за Ней, как приклеенная, но всерьёз Она заметила меня только на третьем курсе. Когда окончательно скрыла за незнакомой маской настоящую себя.

Но ведь заметила.

Если бы Она не была так чрезвычайно упряма и рассказала хоть одной живой душе о том, что на самом деле Её тревожит, то её можно было бы попробовать переубедить. Отчасти я сделала тот шаг навстречу Пожирателям в надежде заставить Её передумать. Хотя в глубине души я всегда знала, что это бессмысленно. И чем дальше, тем больше я убеждалась, что была права.

Но и бросить Её одну я бы ни за что не смогла.

* * *

Резкий удар двери о стену вырывает меня из чудесного цветного сна не хуже пощёчины. Месяц, светящий в окно, выхватывает тонкую фигуру, облачённую в белое, и я спросонья вяло думаю, что хорошо бы кто-нибудь предупредил меня о имеющихся здесь привидениях.

— Луна, проснись. Мерлин, что мне делать? — смутно знакомый голос — где-то я его слышала. Мозг отказывается думать, а ноги выпутываться из-под тонкого одеяла.

— Зажги свет, — огонек Люмоса вспыхивает на конце тонкой, красноватой древесины, палочки. — Дракл побери, Джинни, ты ранена?

На тонком батисте алыми розами расплываются кровавые потёки. В сочетании с запавшими глазами и разметавшимися рыжими прядями выглядит это до чёртиков зловеще.

Приятного пробуждения, мисс.

— Нет, нет. Луна, что делать, он умирает, — Её голос отчаянный и охрипший: то ли от крика, то ли от слёз.

Кто? Мозг всё ещё отказывается включаться, но с одеялом, наконец, я расправляюсь. Шлёпаю по паркету, по-ночному прохладному, завладеваю Её руками, кажется, тоже вымазанными в крови.

Она тянет меня к выходу, я спотыкаюсь, пытаясь не отставать, не выпуская Её ломких пальцев и уставившись в затылок блуждающим взглядом.

— Объясни толком, что случилось? — и как тебе удалось снять так быстро мои хитрые чары с двери?

А я-то думала, что в безопасности, наивная. Не от Неё, конечно, но ото всех, кто ещё проживает в этом Мерлином проклятом доме. Хотя о чём я говорю, какая может быть безопасность под боком у самого тёмного волшебника всех времён?

— Если ничего не сделать, то Том умрёт.

Том? Кто такой Том, да что же это такое, почему я вечно не в курсе происходящего?

— Стой, так мы ничего не решим, я разбужу Рабастана.

Она сжимает мою руку до хруста, отпускает и переходит на бег. Огонёк на конце палочки виляет, повинуясь Её движению: вправо-влево, вверх-вниз. Так и шею себе можно свернуть. В полутьме не так просто отыскать дверь. Главное, не вломиться к Рудольфусу. Вот кто точно проклянёт, не рассуждая.

Стук, другой. Свистящий шепот:

— Да входи уже, не до церемоний.

Я недовольно оглядываюсь на Неё. Нет во мне гриффиндорства, вот ни капельки — так запросто будить среди ночи чёрных магов.

— Рабастан, эй, Рабастан, — я просовываюсь в открывшуюся щель, а Она подталкивает меня в спину, так что дверь подаётся вперед, и я оказываюсь в его спальне.

Подхожу совсем близко к кровати, тихонько зажигая свою палочку.

— Рабастан, проснись, — лицо мужчины в свете Люмоса вопреки ожиданиям не кажется моложе, но в глубоких морщинах лежат тени.

Вскакивая стремительным движением, он выдёргивает палочку из-под подушки и направляет мне прямо в лицо. Какая милая домашняя привычка.

Затем разряжается длинной отборной бранью.

— Какого рожна вы забыли здесь? — он окидывает меня, одетую в его рубашку вместо ночной, странным взглядом, и мне даже хочется немного одёрнуть её, благо, подол доходит до середины бедра.

— Джинни говорит, что Тёмный Лорд умирает, — наконец я начинаю немного осознавать реальность.

Где-то в соседней комнате начинается копошение и кряхтение. Просыпается Дельфи и начинает истошно орать.

Хочется сказать, что было бы совсем неплохо, если Тёмный вовсе склеит ласты. Но лицо Рабастана становится предельно серьёзным, и я небеспочвенно опасаюсь, что эти двое растерзают меня, как голодные тигры, стоит только заикнуться о чём-то подобном. А ещё хочется закрыть уши, чтобы не слышать этого чудовищного звука.

Она дёргается в сторону двери.

— Подожди, Джин, — обычно он подчёркнуто вежлив, на вы и всё такое. Но тут случай особый. — Минни, успокойте Дельфи и не вздумайте делать вид, что не слышали плача, — угрожает Лестрендж возникшей из воздуха эльфийке.

Рабастан заворачивает свои сухопарые чресла в мантию, и мы бодрой рысцой выдвигаемся к месту преступления.

Будто мёртвый, Тёмный застыл в скрюченной позе на развороченной постели. Я легко дотрагиваюсь до его руки — так и есть, холодная, как у трупа. Она за моей спиной начинает что-то бессвязно причитать, и я делаю шаг назад и обнимаю Её за плечи, пока Рабастан переворачивает Лорда на спину и прикладывается ухом к груди.

— Жив, но, — он делает пасс волшебной палочкой, что-то бурча под нос, — магически истощён.

Она замолкает и смотрит на Рабастана во все глаза, дёргается вперед, оставляя в моих руках только мимолётное ощущение тепла.

— Мы можем как-то ему помочь?

— Есть один ритуал. Беллс тоже любила поваляться трупиком, — нежно так говорит, с ностальгией. Сложно представить, что кто-то может вспоминать об этой некрофилке, как о родной. — Руф, поди сюда.

С легким щелчком из воздуха появляется древний эльф с седыми волосами, пучками торчащими из ушей-локаторов.

— Принеси мою ритуальную сумку, и побыстрее.

— Сию минуту, хозяин, — шамкает эльф и тут же исчезает.

— Помогите мне, его лучше перетащить на пол без магии.

Втроём мы тащим Тёмного, чтоб ему пусто было, на пол. Надеюсь, если он не умрёт, то хоть простуду подхватит от отдыха на холодном полу. Вообще-то, это ужасно смешно. Я могу прямо сейчас, прямо здесь перерезать ему горло, сделать то, чего не смогли сделать ни профессор Дамблдор, ни наш бывший национальный герой — Гарри Поттер.

Я представляю себя освещённой светом волшебных огней, в своем любимом пробковом ожерелье, обязательно в лимонной мантии. И папа, тоже в лимонной, стоит в первом ряду, улыбается, машет рукой — очень мною гордится. Мне вручают Орден Мерлина Первой степени, и я развожу руками навстречу ликующей толпе, и улыбаюсь благосклонно, и палочку затыкаю за ухо. И все тоже затыкают, ведь я теперь освободительница магического мира от вселенского зла, новый пример для подражания.

Со вздохом я возвращаюсь в привычную атмосферу и вижу, как Она нежно пристраивает голову Тёмного на колени.

Как мило, так и хочется сплюнуть.

Руф, оказывается, уже успел отдать Рабастану его саквояж, и тот по кругу довольно большого диаметра, (чтобы в нём могли поместиться Она с Тёмным) ссыпает то ли пепел, то ли меловую крошку. У меня совершенно нет никакого желания подходить ближе и выяснять, что это. По краям чадят свечи, небольшая жаровня распространяет запах палёной вонючей травы, от неё кружится голова, а перед взором пляшут неясные тени. Я не могу стоять и тоже падаю на колени, больно ударившись ими об пол. Но транс становится всё сильнее, и даже боль не помогает скинуть с себя его оковы. Рабастан читает что-то на треклятой латыни (о, как я в школе её ненавидела). А потом со всей дури бьёт себя по ладони кинжалом с ручкой в виде серебряной змеи, и капли крови долетают до меня и оседают маслянистыми разводами прямо на щеках. Он тоже бухается на пол, Она отползает за пределы круга. Мы берёмся за руки, и Рабастан продолжает читать. Я чувствую, будто во мне открыли клапан и сквозь него с противным всасывающим звуком уходит жизнь. Её трясёт крупная дрожь, а у Тёмного под приоткрытыми веками по-мертвецки блестят белки. Она падает на пол, глаза закатываются, а тело выгибается дугой. Я хочу кинуться к Ней, но магия пригвоздила нас к месту, и даже рук невозможно расцепить.

Кто-то кричит. Закладывает уши. И в глазах темнеет.

* * *

— Эй, ты чего? — меня бьют по щекам. Легонько так, нежно. На глаза от боли наворачиваются слёзы.

Рабастан стоит на коленях, и соломенные пряди сосульками падают на его бледное до синевы лицо. Напоминает он ожившего мертвеца.

— Что с Джинни? — голос меня не слушается, сипит и срывается.

Рабастан недовольно поджимает губы и грубо выплёвывает:

— Жива, что с ней станется? — не знаю, почему он разозлился.

Рывком он поднимает меня на ноги, а комната делает опасный крен и почти заваливается на бок. Рабастан придерживает меня за локти, а я выискиваю Её глазами в неярком свете одной оставшейся свечи. На кровати лежит Она — на спине, рядом с Тёмным. Какая идиллия.

Сама не своя, я кидаюсь вперёд, выдавая что-то бредовое:

— Давай отнесём её в спальню, чего ей здесь лежать?

Рабастан не удерживает меня в этом порыве, я делаю стремительные шаги и так же стремительно падаю. Он подхватывает меня на руки, хотя едва ли у него самого осталось больше сил.