Ангрон: Раб Нуцерии

— Легион меняется. — Кхарн подскочил и молниеносно рубанул топором сверху вниз, но Магон вовремя заблокировал удар. Под лязг металла воины вновь разошлись, меряя друг друга взглядами. — Разве ты этого не чувствуешь?

— Все это чувствуют, — ответил Магон. — Вопрос в том, к лучшему ли эти перемены. И в том, куда он всех нас приведет.

— Он, — холодно произнес Кхарн, — наш примарх, а мы его сыновья. Мы живем и умираем по его приказу. Он ничего нам не должен, Магон.

На этих словах Магон застыл:

— Ты сейчас о Гвоздях, не так ли?

Советник замер прямо напротив него.

— Нам не избежать их, брат.

— А как же быть с огромной дырой в моем корабле?

— Досадная неприятность. — Лицо капитана Восьмой роты пересекла рассеянная ухмылка. — Но Сурлак и Вел-Хередар все ближе подходят к созданию относительно стабильной копии Гвоздей, которую однажды можно будет вбить в голову каждому легионеру. Это случится в тот же день, когда они добьются результата.

— Я с трудом верю, что легион примет их, — покачал головой Магон. — Мы же все видим, что они творят с Ангроном. Мы же все видели, что сегодня случилось.

Кхарн несколько раз бездумно перебросил топор из руки в руку.

— Не все отнеслись к случившемуся так же, как ты. Не забывай, Магон, что мы — орудие. Многие в легионе не смотрят дальше своего клинка. Они восхищаются отцом и тем, как он сражается. Ты же сам видел. В бою примарх — буря, которую ничто не способно остановить. Он воистину не знает поражений. Если скажешь, что ни один наш родич не захочет такой силы для себя, то я сочту тебя лжецом.

Братья бросились друг на друга, с шипением рассекая топорами воздух, — оба теперь старались не отбить удар, а увернуться. Они уклонялись в самый последний момент, и лезвия пролетали в считаных миллиметрах от открытой плоти, грозя пролить первую кровь.

— Но какой ценой они хотят заполучить эту силу?

Магон отклонился далеко назад, вынудив Кхарна потерять равновесие, и мощным пинком в грудь опрокинул противника на песок.

— Всякий раз, когда примарх идет с нами в бой, его исход предопределен в нашу пользу — этого я отрицать не стану. Но еще я видел, в каком состоянии он пребывал до высадки и после. Как он безумствовал во время долгих месяцев путешествия через варп. Слышал вопли, которые доносились из его покоев, и помню десятки пропавших без вести членов экипажа после его прогулок по нижним палубам «Завоевателя».

Магон навис над советником, который уже поднялся на корточки.

— Если ты спрашиваешь, сомневаюсь ли я, что благодаря Гвоздям наш легион станет наиболее грозной силой в Галактике, то мой ответ — не сомневаюсь. Но прежде чем принять это будущее, Кхарн, нам следует осмыслить его со всех сторон. Мы добровольно лишаем себя свободы, меняем разум на слепую ярость. Больше мы не пойдем в бой как военная сила — нас будут натравливать на врага, как зверей.

Капитан Восьмой роты кашлянул и поглядел на брата снизу вверх:

— А ты не задумывался, что так, быть может, будет лучше для нас?

— Что?! — поразился Магон. — Как ты можешь желать нам подобной судьбы?

Кхарн поднялся, размышляя перед тем, как заговорить вновь.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, когда глядишь на мир внизу.

Магон оскалился:

— И даже спустя столько лет ты продолжаешь поучать меня, как ребенка.

— Мне не составит ни малейшего труда изменить этой привычке, как только ты перестанешь вести себя как ребенок. Скажи мне, о чем ты думаешь, — настаивал Кхарн.

Центурион Несломленных опустил топор и всмотрелся в дальнюю стену арены, как будто там был иллюминатор с видом на планету, над которой сейчас парил корабль.

— Я думаю о заблудших людях, которых нам по зову долга следует вернуть в общечеловеческую семью.

— Нет, — Кхарн медленно покачал головой, — ты ошибаешься. В этом мире мы наткнулись на зловонный гниющий лес. Ветхую чащу, под которой задыхается лишенная света земля. Там цепкие лианы душат всякую молодую поросль. А мы — огонь, который выжжет джунгли дотла. Огонь, который пожрет их без остатка и угрызений совести. Ибо, брат мой, для новой жизни нет почвы благодатнее, чем пепел.

Магон хотел возразить, но Кхарн поднял руку и приблизился к нему:

— Ответь мне на такой вопрос. Если легион примет Гвозди — каждый из нас, — что в действительности изменится? Разве изменится наше предназначение — завоевать Галактику? Разве станет наше оружие бесполезным, а методы войны — устаревшими? Изменит ли это неотвратимую судьбу — принять смерть в битве каждому в свой час?

— Ничего этого Гвозди не изменят, — согласился Магон, едва кивнув, — что верно, то верно. Но кем мы предстанем в глазах Империума и других легионов? Нас перестанут понимать, нас будут бояться и даже, возможно, презирать.

— А нам не нужно заботиться о подобных вещах, — ответил Кхарн. — Мы служим Империуму для иной цели. Мы совершаем то, что другие не могут или не желают. Мы — огненный смерч, карающая длань, которая несет тотальное истребление любому, кто воспротивится расширению нашего государства. После нас никогда не остается живых, и так будет всегда. В нашем предназначении есть чистота. В ней есть благородство.

Магон поднял топор, звякнув кромкой о лезвие Кхарна. Несколько минут на песке арены царило молчание, за исключением лязга сталкивающихся клинков и неглубокого сдавленного дыхания.

— В жизни чудовища нет благородства.

Кхарн захватил клинок Магона своим топором и рванул его в сторону, оставив брата без защиты. От последовавшего затем мощного удара в челюсть голова капитана Восемнадцатой запрокинулась, и он рухнул на песок.

— Истинная проблема в том, — отдуваясь, произнес Кхарн, — что ты по-прежнему считаешь себя человеком.

Магон встряхнул головой, сгоняя с глаз пелену. Он огляделся вокруг и, заметив свой топор, попытался до него дотянуться, но восьмой капитан резко опустил ногу, накрепко придавив руку брата к песку.

— Он наш примарх, Магон, — произнес он. — В нас течет его кровь. Он — наша судьба.

— Наш примарх — сломленное… — Магон выкрутил кисть из-под подошвы противника и вскочил на ноги, — …кровожадное, истерзанное существо. И всем нам ты желаешь такой же участи. Корабли, что несут нас меж звезд, доспехи, что защищают нас, наше оружие — ничего из этого нам не принадлежит. Когда мы погибаем, нашу экипировку собирают и передают следующим поколениям. Неужели нет ничего, что мы могли бы назвать своим? Неужели мы ничем не владеем, даже правом выбора собственной судьбы?

По песку тихо застучали капли. Кхарн посмотрел вниз на свой кулак и на кровь, сочившуюся из разбитых костяшек. Он фыркнул — нечто среднее между смешком и вздохом — и бросил топор на землю.

— Брат, ты так говоришь, словно у нас когда-либо был выбор.