Южное направление

Глава 11. Болтун — находка для убийцы

За что не люблю денщиков и личных водителей большого начальства, так это за их привычки. Вроде, после семнадцатого года, холуи должны исчезнуть как класс. М-да, холуи-то исчезли, а вот холуйские привычки остались. Перед хозяином они станут прогибаться, да еще и гордиться этим, а вот на всех остальных станут смотреть не со своей высоты, а с высоты своего хозяина.

Водила товарища Ксенофонтова чем-то похожий на самого Ивана Ксенофонтовича только помоложе упирался, разговаривал со мной через губу, словно делал одолжение — мол, он возит исключительно заместителя Председателя ВЧК, а если и поедет с кем-то, то исключительно по письменному распоряжению, а то ходят тут всякие.

Конечно, парень тысячу раз прав, любой на его месте поступил бы также, но мне не хотелось бежать к хозяину автомобиля за запиской. Посему пришлось завести водилу за машину, чтобы не видела Таня, и прибегнуть к легкому «вразумлению», подействовавшему лучше любых приказов и распоряжений. Мне даже показалось, что шофер проникся ко мне уважением. Оказалось, что и дорогу он знает, и отвезет нас туда в лучшем виде.

Лазаревская больница, судя по всему, получила название от кладбищенской церкви святого Лазаря и была обязана своему появлению выходцу из Марьиной рощи нежданно разбогатевшему и решившего облагодетельствовать земляков. Сколько здесь принято родов, перевязано и перебинтовано буйных жителей Марьиной рощи, вылечено сифилисов, а сколько пациентов умерло от колото-резаных ран, неизвестно. Кладбище рядышком, а статистику никто не вел.

Что это меня на упаднические мысли-то потянуло? Верно, навевало само здание — длинный деревянный барак некогда выкрашенный коричневой краской, а теперь облупившийся, с выбитыми стеклами и скособочившейся трубой. Больница чем-то напоминала земскую больницу в моем Череповце и все прочие, где доводилось бывать. Когда-то, лет тридцать — сорок назад, здание казалась верхом совершенства, а теперь… Впрочем, пока стены не завалились, крыша не рухнула, жить можно. Стены подлатать, подкрасить, крышу бревном укрепить, поправить печку — и вперед, спасать жизнь и здоровье трудящихся. Видывал я земские больницы, сохранившиеся и даже функционировавшие еще в девяностые годы двадцатого века и, ничего.

Оставил машину с Потылицыным и водителем во дворе, в укромном уголочке, а сам, вместе с Таней, надевшей ради визита в больницу белый халат, пошел внутрь.

Пациентов, к моему удивлению, оказалось немного. Из четырех мужских палат заняты две, а женщин вообще не видно. Может, война повлияла? Бабы рожать не хотят, или не от кого? А тутошних мужиков — грозу чужаков, не уступавших выходцам с «Хитровки», кого в армию забрали, а кто за ум взялся? Для бандитского района Москвы — очень странно. Хотя, кто-то говорил, что здесь постоянные облавы: иной раз милиция шмонает, иной раз мы. Двадцатый год — гуманный, к стенке сразу не ставят, как в восемнадцатом, но все равно, угодить под пресс правоохранительных органов — сомнительное удовольствие. Облавы, со всеми вытекающими последствиями, не лучшее средство борьбы с преступностью, но они оказывают дисциплинирующее воздействие на преступный мир самим фактом своего существования.

Доктор Тимофей Иванович — уже немолодой длинный дядька с желтым лицом, выдающим больную печень, сообщил, что пациента ударили по затылку чем-то твердым, но череп не пробит, имеет место сотрясение мозга. Нужен бы рентген, но у них его нет. А вообще все не так плохо, потому что раненый уже начал приходить в сознание и вполне возможно, что сумеет нам что-нибудь рассказать. Вот только трогать его нежелательно, тем более транспортировке он покамест не подлежит.

Яковлев — если это на самом деле он, в лицо я парня не знал, снимков не видел, но почему-то не сомневался, что это тот человек, который нам нужен, лежал в палате с двумя соседями: старичком со сломанной ногой и подростком, у которого что-то болело, но что именно, никто не знал. Может, какая-нибудь грыжа, может еще что. Я что, доктор? Но и старик, и подросток могли передвигаться самостоятельно, и мне они здесь совсем не нужны. Потому приказал переместить соседей в пустующую палату, чтобы оставить водителя Бухарина одного. Тимофей Иванович восторга не выразил, но спорить не стал и даже помог больным собрать немудреные пожитки.

Раненый спал. Судя по повязке, парня и впрямь звезданули чем-то тяжелым с явным намерением убить. Бить по затылку — это высокое искусство. Сильно ударишь — можно убить, удар средней степени приводит к отключке, а легкий может лишь разозлить. Не эксперт, но могу высказать предположение — удар настоящий, не имитация.

Яковлев был в нижнем белье, не очень чистом, но вполне пристойном. Не побрезговав, потрогал его рубаху. Влажная.

— И что ты там щупаешь? — поинтересовалась Татьяна.

— Да так, думаю кое о чем, — рассеянно отозвался я и пошел за доктором.

Войдя в соседнюю палату, где доктор помогал больным устраиваться, поправляя им тощие тюфяки, испытал легкий укол со стороны совести, но тут же его погасил — неча колоться, не время.

— Тимофей Иванович, не подскажете, одежда товарища была влажной или сухой? — поинтересовался я.

— Разумеется, влажной, — сварливо отозвался врач. — Судя по всему, человек всю ночь пролежал в траве, откуда одежде сухой быть? Насквозь от росы промокла. Сразу скажу, что в карманах ничего не было.

Понятное дело, что ничего. Помогли, добрые люди избавиться от лишних вещей и от бумаг.

Что ж, зато теперь я уверен на все сто, что водитель — не соучастник преступления. Был бы соучастником, не стал бы валяться. Конечно, можно предположить, что Яковлев — непревзойденный актер хорошо подготовившийся к выступлению, но это уже перебор. Похоже, его сочли убитым, оставили в кустах. Ошибка, дорогие товарищи. Не довели дело до конца, не добили. Но то, что для преступника ошибка, для нас благо. Разбудить парня или немножко подождать, вдруг сам проснется?

Сзади раздался какой-то шум, словно в палату пытался кто-то войти.

— Товарищи, вы кто такие? Сюда нельзя, — услышал я голос Татьяны.

Увидел краем глаза, как некто рвется внутрь, но Таня, упираясь обеими руками, не пускает.

— Назад, я кому сказала…

— Ах ты, проблядь, — рыкнул незнакомый голос.

Сколько раз я потом буду корить себя за то, что не оценил ситуацию, не кинулся на помощь девушке, потеряв драгоценное время. Буду корить…

Гневный голос сменился стоном. Я обернулся: девушка медленно оседала на пол, продолжая цепко держать убийцу — крепкого мужчину в военной форме.

— Тварь.

Надо бы их брать живыми, но эта мысль пришла лишь потом, уже после того как я начал стрелять. Первый. Второй. Да, третий сбегает…

— Танюшка… — бросился я к девушке.

На белом халате расплывалось красное пятно.

Из коридора донесся шум, во дворе прозвучало два выстрела, донесся крик боли.

В палату вбежал Потылицын с револьвером в руке, за ним водила. Запнувшись за один из трупов, подпоручик выпалил:

— Товарищ начальник, один бежать кинулся, я ему ногу прострелил, жить будет. — Увидев окровавленную девушку, опешил на долю секунды, выскочил в коридор и закричал: — Врач?! Где врач?

Как бы хотелось написать, что все закончилось благополучно, что девушка ранена, но выживет. Увы, Танюшке врач уже не нужен…

Тимофей Иванович понадобился третьему негодяю подстреленному Потылицыным. Когда того перебинтовали, уложили на свободную койку неподалеку от мертвой девушки, которой отставной поручик закрыл глаза и накрыл застиранной больничной простыней с огромным штампом в углу.

— Нам ведь что от него нужно? Узнать, где прячут Бухарина? — нехорошо улыбнулся Потылицын.

— Где прячут, кто прячет, — кивнул я. — Вот прямо сейчас и спросим…

— Товарищ командир, а разрешите-ка мне его одному допросить, — попросил бывший поручик и пояснил. — Вы сейчас не в том состоянии.

Действительно, не в том. Начну допрашивать, так ведь и убить могу, а он нам нужен. Бросив взгляд Таню под простыней, на два трупа, подумал — надо бы оружие собрать, обыскать, вдруг что-нибудь интересное отыщу, но потом кивнул Потылицыну и вышел.

Прямо по коридору кабинет врача. Когда я входил, долговязый доктор уже снимал телефонную трубку и начал крутить ручку.

— Стоп, — пресек я его действия. — Кому звонить собрались, Тимофей Иванович?

— Так как положено, в милицию, — недоуменно ответил врач. — У нас строжайший приказ: в случае эксцессов, нападений, какой-то стрельбы немедленно звонить. Вот, исполняю.

У меня паранойя, определенно, а приказ правильный. Но выполнить его можно потом, попозже. Из палаты, где я оставил раненого, донесся протяжный вопль. Доктор дернулся было, да что там говорить — я тоже дернулся, но вспомнив простыню, укрывавшее тело девушки, рявкнул:

— Сидеть!

— А вы мерзавец, гражданин чекист, — трясущимися губами проговорил доктор. — А ваш подчиненный — подонок и сволочь. Такому, как вы, я бы даже руки не подал.

— И правильно, — не стал я спорить. — Таким, как я, доктор, руки подавать нельзя.

Да, тутошний Айболит абсолютно прав. Какой же сволочью надо быть, чтобы пытать раненого человека? Но еще большая сволочь тот, кто сидит и слушает, как кричит раненый. Ведь он сам никого не пытает, да? Ручонки чистенькие, а с совестью можно договориться.

Что ж, если кто-то на этом месте бросит читать книгу, напишет гневный комментарий, то я, право слово, это переживу. А еще скажу, что, если бы остался жив Танин убийца, так сам бы с удовольствием его допросил и, может быть, сделал это куда жестче, нежели бывший поручик. Надо бы пойти посмотреть, как он там. Но не понадобилось. Потылицын пришел сам.

— Сущевка, — сообщил бывший поручик. Покосившись на врача, добавил: — Наш э-э… объект находится в поповском доме. Только, где эта Сущевка с поповским домом, хрен его знает. Но прикажете — отыщу.

Понятное дело, что Сущевка — это нынешний Сущевский вал. Но Сущевский вал — улица длинная, по ней только станций метро штуки четыре. Стало быть, мое знание той Москвы никак не поможет отыскать искомый дом в этой, если не знаешь местности.

— Доктор, а вы знаете, где здесь Сущевка? — поинтересовался я.

— Сущёвка — неправильное название, так ее приезжие называют, — неохотно отозвался доктор, но потом разошелся. — Правильнее сказать — деревня Сущёво. Она неподалеку, версты две, на правом берегу Неглинки. А дом поповский просто найти — он самый большой, оштукатуренный. Правда батюшка наш куда-то пропал, там теперь неизвестно кто обитает.

— Хорошо, доктор, спасибо, — поблагодарил я. Посмотрев на Потылицына, спросил: — Вадим Сергеевич, сходишь на разведку?

Бывший поручик только пожал плечами — мол, без проблем. Окинув взглядом скромный кабинет, ухватил с вешалки ветхий плащ доктора и его старую шляпу. Правильно, Вадим Сергеевич, военная форма в глаза бросается сразу, а так ты и за местного сойдешь.

— Доктор, никому не звонить, сидеть тихо, — еще раз предупредил я долговязого врача.

Хорошая мысля приходит опосля. Потылицын уже исчез, а до меня дошло, что в разведку бы мне самому следовало идти. Поручик Бухарина ни разу не видел, как он его узнает? С другой стороны — какая разница? Вряд ли похитители держат Бухарина на виду, так что разведчик выяснит лишь общую картину.