Солнце Талокана

Змей и Пантера

— Сегодня, более чем когда-либо, наш хрупкий мир находится под угрозой раскола. Но правду не скроешь: у нас гораздо общего, чем различий. В трудные времена мудрые строят мосты, а глупцы стены. Мы все должны научиться друг о друге заботиться, как будто мы — одно единое племя.

Король Т'Чалла

* * *

Генерал Окойе упала в воду, к лежавшей ничком Рири шагали воинственные талоканцы с копьями наперевес, и у Шури оставалось лишь мгновение, чтобы что-то предпринять.

— Стойте! Я — Шури, принцесса Ваканды. Я требую доставить меня к Нэмору. А ее, — она кивнула на потерявшую сознание девчушку, — ее не смейте трогать!

* * *

Комната была освещена совсем тускло, но мгла не доставляла царю Кукулькану неудобств — он уже давно привык к ней. Мягкий клубящийся сумрак успокаивал взгляд, а острое зрение мутанта позволяло разглядеть мельчайшую пылинку на каменной столешнице даже под покровом ночи. Полутьма давно стала домом каждому жителю Талокана: слабые лучи, пробивавшиеся с поверхности, голубоватое сияние, излучаемое световыми червями, и искусственное золотое свечение вибраниумного механизма в самом сердце его столицы были куда роднее и привычнее ослепительной яркости надводного мира.

Царь думал.

И пока мысли клубились в голове тягостным смогом, пальцы перебирали бусины на ее браслете. Прошли сотни лет, а от этой привычки он так и не избавился. Только ощущая кожей энергию самого родного в мире существа, он мог унять неспокойное сердце даже в худшие из времен. Даже сегодня, на пороге войны со всей проклятой сушей. Браслет привычно холодил кожу. Много лет назад старую леску пришлось заменить на сотканную из чешуек вибраниума нить, и с тех пор безделушке были не страшны ни вода, ни переживания самого Кукулькана, которые, как бы ни были сильны, уже не могли заставить его пальцы ненароком разорвать единственную вещицу, сохранившуюся от матери. Вещицу, касаясь которой, он вспоминал, какими на ощупь были ее ласковые руки.

Царь думал.

Вчера его воины схватили изобретательницу дьявольской машины. Других подобных приборов не существовало, записи формул были уничтожены — он лично за этим проследил. Сегодня, на исходе дня, пленница будет казнена, а с ней умрет и угроза разоблачения его народа. Умрет страшная опасность истребления Талокана. Умрет его тревога. Это было победой! Но радости он не испытывал. Кукулькан видел ее мельком — запуганную, дрожавшую девчонку, сущее дитя. Распорядившись найти ученого, он ожидал, что ему приведут какого-нибудь алчного старикашку, жадного до денег и славы, отжившего свой век и совершившего немало зла, подобно иным поверхностникам, которых он встречал за свою долгую жизнь. А получил лишь напуганного ребенка, неудачно выбравшего тему для институтского проекта.

Кукулькан на секунду прикрыл глаза. Детей ему убивать еще не доводилось. В том, что Рири Уильямс придется умертвить своими руками, он не сомневался ни секунды. Обрекать на подобное кого-то из своих людей он не желал — о таком не просят и не приказывают, такое нужно исполнять самому, и самому же нести на душе этот груз, во имя блага своего народа.

Он услышал шаги и положил браслет на стол. Кукулькану не хотелось, чтобы вакандская принцесса увидела, насколько сильно он волновался, не хотелось, чтобы она угадала его сомнения по нервным движениям пальцев. И лишь когда она вошла в его покои, он с легкой досадой понял, что умудрился разместить безделушку на самом видном месте.

Ему пока не доводилось приветствовать гостей здесь, в предместье подводного царства, а гостей, одетых в платье его народа, и подавно. Пусть принцесса и не была внешне похожей на женщин племени, куб (1) был ей к лицу куда больше, чем всем талоканкам и майянкам, которых он видел в таком облачении раньше. Ткань струилась на юбке и рукавах, словно движимая легким бризом, а обильно украшенные зелеными бусами плечи и шея источали сияние, подобное тому, как на небольшой глубине мерцало солнце, окрашенное в бирюзу чистой океанской водой.

Кукулькан невольно сделал шаг назад, почувствовав, как складка на его лбу разглаживается. Когда он впервые встретил ее там, в Ваканде, Шури показалась ему обычным угрюмым подростком — тщедушным олененком, почти незаметным в тени величия царственной матери. Сейчас же перед ним стояла женщина, чья прямая спина, плавные шаги и изящные движения заворожили взгляд. Пусть на пару мгновений, но заворожили.

— Будьте здесь как дома. — Слова вырвались задолго до того, как мозг их осознал. Уголки губ невольно дрогнули: царь Талокана невольно встретил принцессу куда радушнее, чем королева Ваканды некогда приветствовала его самого.

Шури же продолжала его удивлять. В ее словах и жестах не было спеси и угрозы, гордая бравада Рамонды не срывалась с ее губ — она не молила и не приказывала, не дралась и не билась в истерике, не просила и не требовала отпустить Рири или ее саму. Ее внимательный взгляд моментально приметил на столе браслет, словно рентгеновским лучом различив самое ценное, что было в комнате, пестревшей нефритовыми статуями, резными блюдами и золотыми гобеленами.

Кукулькан не стал утаивать, кем ему приходилась хозяйка вещицы. Шури взяла украшение в руки, и уже в следующую секунду удивительно точно определила, где оно было изготовлено и сколько ему лет. И тогда ее глаза потрясенно вспыхнули: машинально подсчитав возраст браслета, принцесса внезапно осознала, что ее слегка опешивший собеседник родился на четыре века раньше нее самой.

Этот свет в ее взгляде не угасал ни на мгновение, пока Кукулькан рассказывал ей историю своей матери. Изначально он не собирался изливать душу перед чужеземкой, но Шури задала вопрос, и его захлестнула волна горьких воспоминаний — остановиться он уже не мог. Кукулькан рассказал ей все — как его народ стал таким и, самое главное, почему они вынуждены были покинуть сушу. Он вспоминал о том, какую беду принесли Юкатану испанские конкистадоры, и видел в ее глазах отражение своего горя, ибо африканские земли постигла похожая судьба. Он говорил ей о потерях — и угадывал в ее взгляде эхо своей боли и своего траура. Он рассказывал о принесших болезни и смерть врагах — и наблюдал, как мстительное пламя играло бликами и на ее лице. Он говорил и видел: она его понимала.

Понимала.

Такое странное, почти забытое чувство! Его народ уже многие поколения не знал подобных бедствий, а те, кто их помнил, давно были похоронены в древних песках на дне морском. Чужаков он раньше не привечал, уверенный в том, что между талоканцами и наземниками давно не осталось ничего общего. И вот уроженка надводной страны глядела на него широко распахнутыми глазами, а он видел в них себя, как в зеркале.

…Он потерял родителей. Она — отца и брата.

…Его народ был изгнан и порабощен испанцами. Ее люди — белыми колонизаторами.

…Богатства его земли захватчики отобрали силой. Ее континент на долгие века стал колыбелью мирового рабства, безнаказанного разграбления и легкой наживы.

…В попытках найти новые залежи вибраниума амбициозные наземники чуть не обнаружили Талокан. Они же раз за разом пытались напасть на суверенную Ваканду, силясь отобрать у королевства уже известные шахты.

Впервые за многие века Кукулькан ощущал такое единение с собеседником. Принцесса видела и чувствовала этот мир так же, как и он сам. Возможно, именно поэтому всегда осторожный и подозрительный Кукулькан позволил себе дать слабину. И когда Шури спросила, можно ли ей увидеть его царство, он согласился, не раздумывая.

* * *

Они подплыли ко вратам Талокана, а Кукулькан поймал себя на мысли, что не может оторвать взгляда от ее восхищенного улыбавшегося лица. Глаза Шури сверкали так, что ему показалось, будто на морском дне стало светлее, чем бывает на суше. Она любовалась величественными китами, косяками пестрых рыб, узорчатыми стенами города и тысячами тусклых огоньков, делавших Талокан похожим на россыпь драгоценных самоцветов. А Кукулькан невольно любовался ею.

Они проплывали мимо девушек, игравших в ток-а-ток (2), и Кукулькан думал о том, как здорово было бы им с Шури тоже поиграть здесь, вдвоём. Она повторяла за ним приветственные жесты и махала горожанам рукой, а он с непонятным удовлетворением наблюдал, как его люди махали ей в ответ. Проплывая по подводному базару, он видел, как она восторженно рассматривала узорные раковины, и представлял, как изящно могла бы она есть из них вместо привычных земных тарелок. Она широко улыбалась детям, а Кукулькан, к своему огромному удивлению, подумал, что у нее в свое время родятся самые красивые в мире малыши.

Они плыли все дальше, приближаясь к центру города, и по мере продвижения полумрак вокруг развеивался.

— Бесподобно! — выдохнула Шури, увидев впереди сияющий шар жидкого света, поддерживаемый вибраниумными пластинами.

— Да — выдохнул он, имея в виду вовсе не мягкое свечение своего давнего изобретения. И тут же мысленно одернул себя. Не хватало еще напугать ее неуместными откровениями! — Здесь, на морской глубине, я подарил солнце моим людям, — продолжил он, преодолев желание поделиться с ней наблюдениями, что сейчас казалось ему бесподобным на самом деле. — Знаю, ты хотела бы, чтобы я сохранил жизнь изобретательнице. Но я не могу всем этим рисковать.

Понимаешь, Шури?

Кажется, она и правда его понимала. Он видел это по ее взгляду.

Он смотрел на нее и почти с сакральным потрясением осознавал, что Шури, дочь Рамонды, тоже была способна дарить людям солнце. И ей для этого не был нужен вибраниум — только ее глаза и улыбка.

А затем Шури выдохнула, вновь перевела взор на величественную, освещенную золотым сиянием крепость Талокана, и Кукулькан почувствовал, как металлические пальцы ее глубоководного скафандра сплелись с его пальцами.

* * *

Когда столетия назад он оборудовал в сердце своего дворца герметичные комнаты, способные поддерживать давление и уровень кислорода, приемлемые для обычного человека, он все еще лелеял надежду, что сумеет найти пропавших во времена завоеваний двоюродных сестер. А его сестры, пожелай они остаться в прежнем обличье, не смогли бы выжить в Талокане без подобных ухищрений.

Время прошло, надежда давно умерла, и все же комнаты он сохранил.

К счастью.

Иначе разве смогла бы Шури оказаться здесь без скафандра? И без расшитого яркими нитями куба, раз на то пошло?

Его руки упирались в матрас по обеим сторонам от ее обнаженных плеч, взгляд гулял по покрытому испариной лицу, а губы улыбались довольно и искренне — так, как не улыбались уже очень давно.

Шури облизнулась.

— Еще! — выдохнула она, приподняв голову для поцелуя и крутанув бедрами, словно в подтверждение того, что двух оргазмов ей было явно мало.

— Слушаюсь, моя принцесса, — прошипел Кукулькан, жадно впиваясь губами в ее шею.

Когда они только пришли сюда час назад, Кукулькан освободил Шури от громоздкого костюма, и они с хохотом повалились на пушистый ковер. Девушка устала с непривычки, тело ломило оттого, что ей пришлось весь день таскать на себе тяжелый металлический каркас, и поэтому Кукулькан, как радушный хозяин, предложил гостье помассировать затекшие мышцы. Шури согласилась, они пересели на ложе, она повернулась к нему спиной, и… Он осознал свою ошибку, едва коснувшись шелковистой кожи подушечками пальцев. Как тут было устоять? И все же он пытался — пытался изо всех сил, собрав в кулак все свое мужество. А потом она расколотила его выдержку на куски одним лишь движением — повернулась к нему и первая прильнула к его рту. Кукулькан не сдержал вздоха облегчения и прижал ее к груди, растворяясь в захлестнувших волной эмоциях. И лишь спустя целую вечность, оторвавшись от нее наконец, он выдохнул, обжигая ее губы дыханием: