Могилы из розовых лепестков

— С кем он разговаривал по телефону?

— В какой-то момент я услышала имя Лили. Он заговорил с ней на каком-то странном языке. Но потом он заговорил по-английски. Он сказал что-то вроде того, что, если они поднимут ещё одного, Грегор и что-то золотое придёт в Роуэн, чтобы навести порядок. Я думаю, что это то, что он сказал. Это звучит странно, да? Ты думаешь, он говорил о строительстве торгового центра или что-то в этом роде? Я бы хотела торговый центр. Это определённо оживило бы это место.

Они определённо говорили не о строительстве торговых центров. Мне стало интересно, кто такой этот Грегор. Фейри, как я себе представляла. Тот, с кем я, вероятно, не хотела встречаться. Когда Касс взяла меня за руку и потащила обратно в дом, бормоча, какие у неё холодные ноги, я посмотрела на могилу Блейка и на большую фотографию, которую Би распечатала. Это было до того, как он ушёл на войну, до того, как его лицо непоправимо изменилось. Я и забыла, каким по-детски наивным он выглядел перед тем, как отправиться в Афганистан, с мягкой челюстью, пушистым подбородком и улыбающимися глазами. После взрыва, когда он вернулся в Роуэн, его челюсть стала неровной и угловатой из-за протеза, из-за которого подбородок торчал так, как никогда раньше. Но больше всего изменились его глаза. Или, скорее, его оставшийся глаз; он потерял свой блеск. Блейк-до и Блейк-после были двумя очень разными мальчиками, но у них было одно и то же доброе сердце, и один и тот же благородный ум.

Слеза скатилась по моей щеке. Ладно, возможно, я ошибалась, построив вокруг себя крепость. Может быть, забор. И всё проходит через заборы. Если только они не сделаны из железа или рябинового дерева.

Мои глупые размышления заставили меня вспомнить о том, что сказала Касс, и это напомнило реакцию Каджики на телефонный звонок. Это вывело его из себя. Я решила, что Грегора нужно бояться. Я оставила Касс внизу и направилась в свою комнату. Заперев дверь, я пролистала книгу Холли, надеясь найти что-нибудь о Грегоре. Я не была уверена, как я смогу определить имя из тысяч строк текста. Однако тщетная надежда подстегнула меня.

Прошло двадцать минут, прежде чем я со вздохом закрыла книгу. Я бы спросила Холли, или я бы спросила Эйса. Прежде чем кто-нибудь пришёл за мной, я отложила книгу и спустилась вниз. Я нашла Касс у блюда с небесно-голубыми ванильными кексами, которые испекла Стелла. Хотя её жест был добрым, они выглядели более подходящими для детской вечеринки. В каком-то смысле мы праздновали жизнь мальчика, но это была ушедшая жизнь, а не надвигающаяся.

— Прячешь своё горе под глазурью? — спросила я Касс.

Она сморщила нос, продолжая жевать.

— Это довольно безвкусная шутка.

— Я живу над моргом; мне позволено иметь странное чувство юмора.

Касс сглотнула, а затем улыбнулась.

— Подожди, подожди. Перемотка. У тебя есть чувство юмора?

— Ха-ха.

Она ухмыльнулась шире, отчего её опухшие глаза прищурились.

— Ты видела, кто пришёл?

— Кто?

Я оглядела комнату, ожидая увидеть Эйса или Каджику. Вместо этого я увидела Фейт. На ней было чёрное платье, похожее на палатку, что было странно, учитывая, что её гардероб состоял только из спандекса и лайкры. Если оно не было обтягивающим, она это не носила.

— Неужели я единственная, кому кажется странным, что она носит муу-муу³?

— Нет. Нью-Йорк, должно быть, изменил её.

— Нью-Йорк не изменил её, — приглушённым голосом я рассказала Касс о нашей стычке у Астры.

Она вздохнула.

— Однажды гадюка, всегда гадюка.

Мы изучали Фейт, пока она не поймала нас на месте преступления.

— Касс, Блейк был склонен к самоубийству? — спросила я, хватая пластиковую чашку и наливая в неё кофе из термоса.

Касс провела рукой по чёлке и отвела взгляд. Снова подняв глаза на меня, она сказала:

— Да, — она прикусила нижнюю губу, затем отпустила её. — Да, был.

— Насколько было плохо?

— Однажды утром он не пришёл на работу и не отвечал на звонки, поэтому Би послала меня за ним. Я обыскала весь дом. Его там не было, но так как его джип был там, я подумала, что он вышел на пробежку. Я вернулась в свою машину и поехала вокруг. И снова. Я продолжала звонить ему, но ответа не было. Наконец я поехала обратно к нему домой и позвонила ему в последний раз. Я слышала его мелодию звонка, доносящуюся из гаража. Я нашла его сидящим в старом «Бьюике» своего дедушки, голова откинута назад, глаза закрыты. Машина работала, поэтому я предположила, что он заснул. Но потом я увидела этот шланг, змеящийся из выхлопной трубы прямо в пассажирское окно. И вот тогда я запаниковала. Типа, я действительно запаниковала. Я позвонила в 9-1-1. Они сказали мне вытащить его из машины. Он запер все двери. Это было ужасно, Кэт. Мне пришлось разбить окно машины бейсбольной битой, чтобы открыть двери, а затем вытащить его наружу… Он весил целую тонну. Я вытащила его наружу. Я не знаю, как мне это удалось, но я это сделала.

Что-то горячее и влажное просочилось сквозь мои пальцы на рукав моей чёрной водолазки. А потом моя кофейная чашка с грохотом упала мне под ноги. Пенополистирол ещё не разлетелся вдребезги, но мне показалось, что так оно и было. Возможно, это был просто звук чего-то ломающегося внутри меня. Я бы сказала, что моё сердце, но оно не восстановилось настолько, чтобы разбиться.

Касс схватила горсть бумажных салфеток.

— Ты в порядке? Ты обожглась?

— Ты должна была позвонить мне, — прошептала я, когда она погладила мою влажную, обожжённую руку. — Я бы вернулась домой.

— Он заставил меня поклясться, что я не скажу тебе. Он заставил меня поклясться никому не говорить, но особенно тебе. Кроме того, когда кто-то твёрдо решил причинить себе вред, никто не сможет что-либо сделать, чтобы остановить его. Мне просто жаль, что ему пришлось закончить это под твоим окном. Должно быть, это было ужасно для тебя, — она бросила скомканную салфетку на бумажную тарелку. — У тебя действительно красная рука. Надо облить её холодной водой. Или положить лёд. Я пойду, возьму немного.

Я издала звук, нечто среднее между всхлипом и вздохом. Смерть Блейка была признана самоубийством, и его навсегда запомнят как парня в депрессии, который отказался от жизни.

— О, Кэт. Я не должна была ничего говорить…

Я не знаю, когда и откуда она пришла, но Фейт внезапно оказалась рядом с нами.

— Ты действительно жалеешь её, Касс? Она отказала ему, она заставила его въехать в дерево. Его смерть… это всё из-за неё.

— Прекрати это, Фейт, — пробормотала Касс.

— Это ты сказала мне, что Катори, должно быть, сказала «нет». Поэтому он перерезал себе запястье и как сумасшедший помчался через кладбище.

В ужасе я попятилась от них. До сих пор я знала, что в его смерти косвенно была моя вина. Если бы Гвен не было в его доме той ночью, Блейк не умер бы. Я и не подозревала, что мои друзья были убеждены, что его погубила безответная любовь.

Я опустила взгляд на лужицу пролитого кофе, растёкшуюся вокруг их чёрных ботинок. На это было гораздо легче смотреть, чем на укоризненные лица вокруг меня.

— Катори, подожди.

Выпалила Касс, но я выскочила за дверь, прежде чем кто-либо смог меня остановить. Я бежала и бежала, мои ботинки утопали в мягком снегу. Слякоть и грязь забрызгали мои чёрные джинсы, заставляя материал прилипать к ногам. Кровь пульсировала во мне, направляя тепло по моим мышцам. Я забыла пальто, но было достаточно тепло. Оказавшись перед домом, в котором вырос Блейк, я остановилась.

После смерти его родителей банк конфисковал его, потому что Би не могла позволить себе ипотеку. С тех пор он оставался пустым. Я пересекла задний двор к большому дубу и посмотрела вверх. Домик на дереве всё ещё был там, его крышу покрывал тонкий слой снега. Я ухватилась за верёвочную лестницу и взобралась по ней. Внутри половицы были влажными и пыльными, но я всё равно села, прислонившись спиной к стене и поджав колени. А потом я позволила всепоглощающему горю и чувству вины захлестнуть меня. Когда слезы, наконец, утихли, небо уже потемнело. Я прислонилась затылком к обшитой вагонкой стене и закрыла воспалённые глаза, наконец-то блаженно оцепенев от всего, что было внутри и снаружи.

— Твой отец ищет тебя.

Мои глаза резко открылись и уставились на Каджику.

— Что ты здесь делаешь?

Он склонил голову набок.

— Ты следил за мной?

Его голова выпрямилась.

— Нет.

— Тогда как…

— Это твоё безопасное место.

Я втянула в себя воздух. Напоминание о том, что он завладел разумом Блейка, было горько-сладким.

— Откуда ты знаешь, что мой отец ищет меня? — спросила я после долгого молчания.

— Он остановился у дома Холли.

Беспокойство вытеснило все остальные чувства.

— Он видел тебя? Он видел Гвен?

— Нет. Мы держались вне поля зрения, но слышали, как он спрашивал, там ли ты. Он казался взбешённым. Вы что, поругались?

Дыша немного легче, я снова уставилась на свои колени, которые казались особенно узловатыми.

— Все думают, что Блейк покончил с собой, потому что я не смогла полюбить его в ответ.

Тихим голосом Каджика сказал:

— Так и было.

Я резко перевела взгляд обратно на него.

— Нет, ты убил его; Гвенельда убила его.

Охотник всё ещё сидел на корточках у входа.

— Он порезал себе запястье. Гвенельда нашла его истекающим кровью в кресле. Она пыталась спасти его, Катори, она действительно пыталась, но не знала, как остановить кровотечение. Поэтому она отвезла его на кладбище и раскопала меня, — Каджика придвинулся ко мне на корточках, как всегда босиком. — Гвенельда думала, что если бы она использовала его жизнь, чтобы разбудить одного из нас, в некотором смысле, она бы спасла его.

Моё сердце пропустило удар. Очень долгий удар.

— Так я… — мой голос дрогнул, — так я действительно… — я сглотнула, — Я убила Блейка?

— Он покончил с собой. Это была не твоя вина, Катори. Он отказался от жизни. Когда он увидел тебя с… с фейри, — глаза Каджики заблестели, как горящие угли, — он решил, что у него нет шансов.

Я глубоко вздохнула.

— Теперь мы квиты.

Он нахмурился.

— У тебя тоже есть… мава квеним, — прошептала я.

Каджика моргнул, а затем слабая улыбка смягчила линию его челюсти.

— Ма квеним. Моя память, а не своя память.

— Ты действительно даёшь мне урок грамматики в такой момент?

Он улыбнулся немного шире, затем сел рядом со мной и вытянул ноги перед собой. Когда я была ребёнком, здесь могло поместиться четверо, и у нас всё ещё было место для манёвра. Теперь между мной и Каджикой оставалось очень мало места.

Я не отрывала взгляда от стены перед нами, от белой доски для игры в крестики-нолики, которую мы с Блейком нарисовали давным-давно летом. Мы использовали кисти, смоченные в воде, чтобы нарисовать нолики и крестики. Как только жара испаряла нашу старую игру, мы начинали новую. Тем временем мы писали на стенах эфемерные послания или вещи, которые нас беспокоили, и смотрели, как они исчезают. У Блейка была теория, что если бы мы проявили свои чувства вовне, то почувствовали бы себя лучше.