Могилы из розовых лепестков

— У тебя не только лицо моей Ишту, но и её характер, — сказал Каджика, заставляя Блейка и наши детские игры исчезнуть. — Она была с очень сильной волей, но её имя означало «сладость». Я часто дразнил её по поводу смены её имени на Машка.

— Что значит «машка»?

— Жёсткая.

— Должно быть, ей это понравилось.

Он улыбнулся, а потом перестал, и его лицо стало несчастным.

— Знаешь, чего мне в ней больше всего не хватает?

— Нет.

— Её смеха. У неё был такой красивый смех. Смех, который мог бы превратить дождевые тучи в солнечный свет.

Я посмотрела на Каджику, действительно посмотрела на него. Я бы никогда не приняла его за романтика или поэта.

— Знаешь, что Блейку больше всего понравилось в тебе? — спросил он.

— Моё угрюмое отношение?

Брови Каджики поползли вверх.

— Геджайве знает как, у него выработался иммунитет к этому.

Я ткнула охотника локтем, покачала головой, а потом смеялась до тех пор, пока слёзы не выступили на моих глазах. После дерьмового дня… дерьмовой недели мой смех казался освобождающим, как у моряка, увидевшего сушу после нескольких месяцев в море. Он поднимался от моих пальцев ног, которые больше не казались моими пальцами, он гудел в груди, вибрировал в горле, покалывал нёбо и щекотал губы. Я откинула голову назад, пока самые последние блаженные спазмы не вырвались из моих ледяных губ.

— Я не знаю, когда я смеялась в последний раз, — сказала я. — Спасибо тебе за это.

Каджика напрягся. Он, наверное, подумал, что я схожу с ума, и, возможно, он был прав. Может быть, у меня был нервный срыв. Честно говоря, мне было всё равно, потому что если это был нервный срыв, то это было великолепно.

— Так что же Блейку больше всего понравилось во мне?

Каджика ответил не сразу. Его глаза были закрыты, как будто он пытался извлечь воспоминание из бронированного ящика. После долгого молчания его губы и глаза открылись с моим ответом:

— Больше всего ему нравились твои глаза. То, как они поднимались вверх, как у кошки. То, как всё, что ты чувствовала, отражалось в них. То, как они не осуждали его, даже несмотря на то, что он был монстром.

— Монстром? — пробормотала я.

Каджика кивнул.

Я провела ладонями по лицу, прижимая кончики пальцев к покалывающим губам.

— Он не был монстром.

— Я согласен. У большинства монстров красивые лица, — Каджика изучал меня, когда говорил это.

Я опечалилась его предубеждением против фейри, все остатки блаженства съёжились внутри меня.

— Ты слышал, что я частично фейри? Ты думаешь, я монстр?

Его кадык резко дёрнулся вверх в горле.

— Ты не фейри, пока не решишь им стать.

— А что, если я действительно решу стать одной из них? Тогда ты будешь считать меня недостойной жить?

— Да.

Чувствуя себя так, словно он дал мне пощёчину, я поползла к отверстию. Мои ноги горели и болели, но я выбралась на платформу.

— Ты думаешь, что знаешь их, Катори. Но ты не знаешь. Как ты думаешь, почему мы были созданы? Если бы в них была доброта, им не нужны были бы охотники, чтобы держать их в узде.

Я не хотела спорить с кем-то, чей разум был непроницаем, и всё же я не могла не сказать:

— Якоби хотел мира.

— Только потому, что Холли так говорит, это не значит, что это правда.

— Катори! — раздался далёкий, полный боли голос. — Катори! — снова закричал папа.

— Тебе следует научиться доверять людям. Ты был бы чертовски счастлив, — сказала я Каджике, когда опустила ноги на верёвочные перекладины лестницы.

— Я не ищу счастья, Катори, — сказал Каджика, глядя на меня через маленькое отверстие. — Однажды я был счастлив, и фейри убили мою семью, а потом я снова был счастлив со своей новой семьёй, с Ишту, и снова фейри убили моё счастье. Какой смысл заниматься чем-то, что отдаёт тебя на милость другого?

— Какой смысл жить без счастья? — возразила я.

— Возможно, мне не суждено быть счастливым.

Я закатила глаза.

— Ты сам создаёшь своё счастье, Каджика. Точно так же, как ты сам создаёшь свою собственную судьбу.

Охотник проследил за неравномерными пятнами света на грязном деревянном полу.

— Когда я проснулся и увидел тебя, — он поднял глаза на меня, — Я подумал, что моё желание исполнилось.

У меня по спине побежали мурашки.

— Какое желание?

— Чтобы добраться до другой стороны и воссоединиться с теми, кого я любил. Но я не проснулся на другой стороне, и ты не была Ишту.

— Катори? — крикнул папа.

Я поползла к входу. Он стоял в нескольких ярдах от домика на дереве, щёки его пылали, хотя остальная часть лица была смертельно бледной.

— О, милая! Я повсюду искал тебя. Я думал… — его голос потрескивал, как старый проигрыватель.

Я спустилась по лестнице. Когда мои ноги коснулись земли, я чуть не упала, но удержалась на широком стволе. Папа шагнул ко мне, затем обхватил меня своими длинными руками.

— Я думал, ты уехала в Бостон. Я думал, ты не вернёшься, — сказал он.

— Я бы никогда не уехала, не сказав тебе. Мне просто нужно было пространство после того, как я услышала, — я вздохнула, и у меня защемило в груди, — после того, как я услышала, что это не был несчастный случай.

Папа положил голову мне на плечо, а затем отпустил меня, и его глаза излили свои эмоции прямо в мои. Я чувствовала тревогу, ужас и чувство вины. Это было всё равно, что принимать душ с поднятой головой и широко открытыми глазами.

— Я должен был сказать тебе правду. Я просто так боялся того, что это сделает с тобой.

— Спасибо тебе, папочка.

— За что?

— За то, что защищал меня.

Он снова обнял меня.

— Давай отвезём тебя домой.

Я кивнула. Однако прежде чем уйти, я подняла глаза. Я не была уверена, что хотела сказать Каджике, но я не могла просто притвориться, что его там не было.

Каджика присел на платформу, как будто собирался спрыгнуть. Его глаза сияли, когда он наблюдал за моим отцом и мной.

— Папа, я бы хотела, чтобы ты познакомился с моим другом. Он приехал из Бостона.

Папа поднял глаза. Тело Каджики застыло в тревоге, отражая тело моего отца, хотя я сомневалась, что реакция моего отца на него была вызвана страхом. Больше похоже на удивление и настороженность.

Моему отцу потребовалось мгновение, чтобы выйти из своего похожего на транс ступора и признать охотника, который стремительно спускался по лестнице.

— Привет, я Дерек.

Он нерешительно пожал протянутую руку моего отца.

— Каджика.

Папа оглядел его с ног, испачканных землёй, до мешковатых спортивных штанов и чёрной толстовки с капюшоном.

— Каджика, — повторил папа. — Это Готтва?

Глаза охотника расширились.

— Забавная история, — сказала я. — Он внучатый племянник Холли.

— Я думал, он твой друг из Бостона.

— Ну, так оно и есть, но когда мы встретились, и я спросила его, откуда взялось его имя, он сказал мне, что у него есть двоюродная бабушка в Роуэне.

— Но ты не знала, что Холли из Готтвы, — сказал папа, отпуская руку Каджики. Чёрт.

— Нет… Я не знала, что Холли была нашей родственницей, — сказала я. — Я знала, что в ней есть местная кровь.

Папа снова изучил Каджику. Спустя долгое время он сказал:

— Тогда это как бы делает тебя родственником, — сказал папа Каджике.

— Ага, — сказала я.

Одна из папиных бровей приподнялась.

— Твоё лицо кажется ужасно знакомым. Мы встречались раньше?

— Нет, сэр, — сказал он.

Мои ладони стали скользкими. Несмотря на то, что они были холодными, мне пришлось вытереть пот о штаны. Неужели папа нашёл мою книгу? Видел ли он фотографии охотников за фейри, похороненных на нашем заднем дворе?

— Я уже несколько дней в городе. Может быть, вы видели меня издалека? — предположил Каджика.

— Может быть, — он снова оглядел его. — Могу я спросить, почему ты не носишь обувь, сынок?

— Я… — Каджика запнулся, пытаясь найти правдоподобное оправдание. — Я забыл их в Бостоне.

Я чуть не рассмеялась — почти потому, что реальность была жалкой.

К счастью, папа не спросил, как он не заметил, что был без обуви, когда садился в автобус или самолёт из Бостона в Роуэн.

— Ну, ты выглядишь примерно моего размера. Я уверен, что у меня есть несколько пар обуви, пылящихся в глубине шкафа, — сказал папа. — Моя жена всегда преследовала меня, чтобы избавиться от вещей, так что ты действительно окажешь мне услугу, если примешь пару.

В этот момент отец стал чем-то большим, чем просто человеком, которого я любила больше всех остальных. Он стал человеком, которым я восхищалась больше всех остальных. Мама никогда не просила его рыться в шкафу и выбрасывать неношеные предметы одежды. Если кто и был барахольщицей, так это она.

— Что ж, давайте отправимся домой. Катори похожа на сосульку, да и ты сам выглядишь не намного теплее.

— Нет, я должен вернуться… — начал Каджика.

— Только не без обуви. Ты захватил с собой пальто или тоже забыл его в Бостоне? — то, как папа спросил его, сказало мне, что ложь его не обманула.

Каджика опустил глаза в землю.

— В спешке, чтобы добраться сюда, я оставил его дома.

— Что ж, тебе повезло. У меня есть отличное пальто, которое я просто не могу застегнуть на животе, — папа покачал головой. — Покупки в Интернете пошли не так, как надо.

Каджика снова посмотрела на папу, сдвинув брови. Несмотря на то, что у него были воспоминания Блейка, он, похоже, не понимал, что такое Интернет-шопинг. Или, может быть, он не понимал, почему совершенно незнакомый человек был добр к нему. Нет, Негонгва проявил к нему доброту. Вероятно, его поставили в тупик покупки в Интернете.

— О… хорошо, — наконец сказал он.

И вот мы поплелись к катафалку. Папа поднял заднее сиденье для Каджики, который сел с большой сдержанностью.

— Как ты узнал, где меня найти? — спросила я папу, устраиваясь на переднем сиденье рядом с ним.

— Би предположила это, когда я сказал ей, что нигде не могу тебя найти.

Папа положил свою руку поверх моей, когда ехал обратно, как будто боялся, что я снова умчусь. Несколько раз я оглядывалась на Каджику, который смотрел в окно, крепко сцепив руки на коленях. После того, как мы припарковались, охотник настоял на том, чтобы подождать у машины, но папа заставил его зайти внутрь. Каджика широко раскрытыми глазами огляделся вокруг. Я тоже так сделала, но по совершенно другой причине. Наша гостиная и кухня были безупречно чисты, без малейшего намёка на приём, который мы устроили всего несколько часов назад.

— У вас очень хороший дом, сэр, — сказал он папе, который тоже оценивающе огляделся.

— Это всё Нова. У неё был настоящий талант к декорированию.

Когда он сказал это, мой взгляд упал на дверь, которую я перекрасила. Я не жалела о смене цвета, но перекраска весёлого жёлтого маминого цвета причинила боль моему отцу, поэтому я пожалела об этом. Я решила, что перед отъездом в Бостон я восстановлю железные китайские колокольчики в качестве подарка ему.

— Я сейчас вернусь, — сказал папа, направляясь наверх. — Кэт, почему бы тебе не приготовить немного горячего шоколада?