Клеймо Солнца. Том 2

Колющая, как сотни иголок, боль от куар-кода была единственным, что помогло мне избавиться от внезапно возникшего наваждения и вернуться к реальности. Я была ей почти благодарна, но и сердита на неё… Запретное чувство для эдемов, но вряд ли теперь Народный суд и изгнание показалось бы мне по-настоящему суровым наказанием. Я почувствовала злость, потому что боль заставила слёзы катиться по моим щекам. Инсигнии, выглядывающие из-под рукава, загорелись и начали мерцать красным светом. А потом… потом я потеряла дар речи, когда осознала, что от неожиданности сама сжала запястье Дэнниса, а, когда подняла голову, поняла, насколько близко мы стоим… Но всё перестало существовать, когда парень поднял руку и смахнул с моей щеки слезу так осторожно, что можно было бы даже перепутать с нежностью…

Я не успела удержать шумный выдох, и, вдруг вспомнив вопрос Дэнниса, решила ответить, надеясь как-то скрыть смущение:

— У меня возникало такое чувство. Чувство, что в голове столько мыслей, но ты не можешь справиться ни с одной.

Однако из-за того, что я произнесла эти слова тихо, почти шёпотом, всё стало только хуже…

Дэннис не убрал руку, а наоборот, продолжал едва ощутимо поглаживать кожу, как будто даже сам этого не замечая, а потом вдруг спросил непривычно осипшим голосом:

— Почему у тебя слёзы бывают чёрные?

Он вновь провёл по моей щеке, а потом, словно очнувшись, наконец опустил руку. Парень что-то спрашивал про чёрные слёзы и капли, что появляются во время молитвы, и я с трудом могла сосредоточиться на его вопросе. Лишь на краю сознания возникло воспоминание, как нечто подобное у меня спрашивал и Мучитель. Я ответила парню то же самое, что и генералу Бронсону: «Слишком много боли». Мучитель явно был не доволен ответом, возможно, решил, что я пыталась лгать, но Дэннис смотрел мне прямо в глаза и слушал, что я говорю, так внимательно, что я скорее ощущала неловкость, чем благодарность.

— Ты создавала пожары? — вдруг произнёс он, и мои глаза округлились.

— Что?

— Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?

Я никогда не слышала, чтобы у эдемов были такие способности, но в памяти вспомнился незнакомый голос: «Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!» — и я не нашлась, что ответить Дэннису, кроме того, что сама не знаю…

Я чувствовала, как что-то изменилось. Остро ощущала на себе взгляд, но почему-то прятала собственный. Мне чудилось, что, стоит посмотреть на Дэнниса, и он станет искать в моих глазах ответ на какой-то невысказанный вопрос. Даже показалось, что, если я сама не подниму голову, он прикоснётся к подбородку и всё равно убедит это сделать. Парень всё ещё держал в ладони тальповскую безделушку, которая поставила на моей коже куар-код и тем самым причинила колющую боль. Я видела, как его пальцы сжали её, будто он хотел занять руки, чтобы не прикоснуться…

«Глупости! — твердила я себе. — Ты сошла с ума!» Но внутренний голос продолжал разоблачать — то ли Дэнниса, то ли меня саму, а разоблачать было в чём, ведь я самой себе не могла ответить на вопрос, что огорчает меня больше: что он прикоснётся ко мне или то, что этого не сделает…

Не в силах больше думать об этом, я подняла голову, и наши взгляды встретились.

— Я правда не знаю, — повторила, сама не представляя, зачем.

Глаза Дэнниса казались бездонными, и стало трудно дышать. Моё сознание лихорадочно пыталось придумать, что ещё сказать, чтобы нарушить гнетущую тишину, и наконец выдало мысль, что я впервые не заглядывала за преграду дольше нескольких минут. Я перевела взгляд за спину парня. Закономерно, что Дэннис решил, будто за ней кто-то появился. Я ответила, что там никого нет. Парень отвёл взгляд, и наваждение наконец рассеялось, но, когда чёрные глаза исчезли из моего поля зрения, я вдруг ощутила непривычную пустоту. Он почти отступил, а я неожиданно сама для себя сжала его запястье.

Не было никаких причин его останавливать, но так не хотелось вновь надолго оставаться в этом белоснежном вакууме и, не найдя лучшего предлога, я напомнила, что обещала исцелить его раны. Однако тому, что произошло после, в моём сознании не нашлось разумного объяснения.

Я сказала Дэннису правду: понятия не имею, почему произнесла именно те слова, которые прозвучали. Для меня все они были лишены смысла. Для меня — не для Дэнниса.

«Холодный металлический блеск. Раны не болят, но будто никак не заживают. Однако ты словно сам не хочешь исцеления».

«Небольшой круг, а из-за него выглядывает паук с длинными тонкими лапками… Хотя нет, больше похоже на крылья. Только не такие, как у птиц, а с перепонками, как у летучих мышей».

«В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но не естественное. Так много ран. И даже будто совсем свежие. Но даже они совсем не такие глубокие, как старые».

Всё это я чувствовала, когда проводила рукой по предплечью, вдоль ключиц и по спине между лопатками. В районе рёбер боль была такой сильной, как та, что я ощущала в своём страшном сне, и во мне появилась твёрдая убеждённость, что эту рану я должна исцелить прямо сейчас. Я совершенно не понимала, откуда она взялась. Мне вспомнились слова, произнесённые в моём сне голосом Дэнниса: «Вы отлично понимаете: если генерал обнаружит укус пчелы, мне конец. В буквальном смысле слова». А потом слова женщины: «Если твой светлячок тебя исцелит, значит, ты дорог ей, если нет, то наша идея всё равно провалилась бы. Землянка должна тебе доверять. В противном случае мы не заинтересованы в сотрудничестве».

«Это был всего лишь сон!» — твердил разум, однако сердце почему-то верило так, как будто всё происходило наяву. «Даже если и так, какая разница?! Тебя не оскорбили слова „твой светлячок“?! Тебя не настораживает, что речь шла о каком-то сотрудничестве?» Я понимала лишь одно: если Дэннису на самом деле угрожала бы опасность, а я могла помочь, то должна была это сделать в любом случае. «Иначе не останется никого, кто мог бы попытаться меня спасти», — уговаривала я саму себя, и доводы, хоть и были отчасти разумными, не казались мне самой искренними…

Исцелить было не так трудно, как принять решение. Нужно было остановиться хотя бы на этом, однако, как только боль немного утихла, я почувствовала совсем другую — более глубокую и не осязаемую, но не менее реальную, чем первая. Я ощутила в груди тот свет, что чувствовала уже не раз, и мрак, который перемешался в душе тальпа с мерцанием.

«Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных. Чувства всё ещё сильны, но человека давно здесь нет… Этого человека нет в живых».

О смерти я знаю так мало, что едва ли могу сказать, что знакома с ней хотя бы по рассказам. Но в тот момент, когда я заглянула в душу Дэнниса, я ощутила всю глубину его старой боли. Это было трогательно и страшно одновременно, и возникло такое чувство, словно кто-то невидимый потянул меня прямо в душу тальпа. Я будто стала видеть то, что было спрятано слишком глубоко и оказалось не в зоне досягаемости самого Дэнниса. Я не могла распознать и объяснить, что чувствую, но в сознании родился яркий образ, и я призналась: «Его труднее уловить, он глубже, словно ты прячешь его. Это девушка».

В тот момент я осознала, сколько чувств таится в душе Дэнниса… У меня невольно родился вопрос, сколько оборотов вокруг Солнца он прожил. Он выглядит немногим старше меня, и то наверняка всему виной его чёрные глаза, которые смотрят на мир слишком пристально и сосредоточенно, однако, если бы я определяла основываясь на том, что кроется во внутреннем мире, то даже не рискнула бы предположить, скольким оборотам он свидетель, потому что тогда могла бы посчитать его едва не стариком, который многое видел и многое пережил…

«Раны не только на твоём теле. Дух болен. Глубоко, гораздо глубже, чем видно глазам, запрятан мрак. Темнота налетала не раз и порывисто, как ветер, и словно паутинку, разрывала сущность. Калечила саму душу. И это даже не рана, это как болезнь, только не для тела, для духа. Что это? Я не знаю… Я никогда такого не видела».

И это напугало меня по-настоящему.

«Словно в темноте шепчут чужие голоса и под кожей растекается мрак. Ты поклялся себе, что новых голосов не будет. Но чувствуешь, что не сможешь сдержать обещание».

Да, для меня всё это было правдивым, но пугающим, а для Дэнниса, похоже, исполненным смысла… Я буквально ощущала, как в его жилах закипала кровь, видела, как нервно пульсировала вена на шее. Он смотрел на меня так пристально и даже зло, что я невольно отступила, хотя в то же время меня к нему тянуло невидимой и необъяснимой силой…

Я даже не имела понятия, что ему пришлось пережить, но чувствовала боль, пронизывающую не только тело, но и всю его сущность. В моём сознании вновь вспомнился мужской силуэт из моих снов — высокий, широкоплечий. Я как будто снова видела внутренним взором, как человек поворачивает ко мне лицо, а медленно подползающий луч света в последнюю секунду тонет во мраке… Темнота и была болью, и я не представляла, как можно с ней жить…

«Каким же сильным нужно быть, чтобы терпеть такую боль?»

Мне не стоило произносить эти слова. Я не собиралась, но уже ничего нельзя было изменить. Дэннис ушёл так быстро, что я больше ничего не успела произнести, и самое ужасное, что не сказала того, что, вероятно, было единственно важным. А может быть, Иоланто уберегло меня от того, чтобы совсем потерять голову и признаться тальпу, что я отыскала в его душе…

Нечто, что в сердце жителя станции совсем не надеялась найти. Прекрасное чувство, которое даже наши предки воспевали в песнях и прославляли в историях. По словам бабушки, сами на это чувство они были не способны.

Любовь.

Я помню, как однажды, во время галоклина, подсмотрела это чувство у Фортуната. Теперь то время казалось другой историей, случившейся в полузабытом сне. Но я всё ещё помнила трогательный огонёк. Такой же видела и у Дэнниса, когда впервые заглянула в его клетки. Однако теперь, при воспоминаниях о человеке, которого уже давно нет в живых, и той молодой девушке, чей образ хранится глубоко в душе парня, я увидела настоящий пожар…

Я резко возвращаюсь к реальности, когда за преградой появляется Мучитель, а следом Ребекка Олфорд. Её внешность кажется едва ли не детской, но душа совершенно закрыта, как, впрочем, и души других тальпов.

Мучитель и Ребекка Олфорд останавливаются перед тем, что Дэннис назвал «односторонним стеклом», и я вынуждена рассматривать свои ногти, хотя сама полностью сосредоточена на их разговоре.

— Не поверю, что человек, который столько времени проработал в Эпицентре с Рэем Рилсом и видел землян, не может поведать мне ничего стоящего, — с ноткой ехидства сообщает Мучитель. — Мисс Олфорд, не играй со мной, — предупреждает он угрожающе. — Не только потому, что ты обязана мне жизнью, тем, что живёшь в Третьем крыле и работаешь в Стеклянном доме, но и потому, что знаешь, чем это заканчивается.