Тёмная ночь

Они пришли с юга, вместе с восходом солнца. Черноволосые и статные, широкоплечие, с узким разрезом глаз и пугающим прищуром. От них пахло кровью и болью, за ними тянулся шлейф пожарищ и слёз. Они не назвались, не сказали, чего хотят, не дали возможности сбежать или откупиться. Мужчин заперли в подвалах, глубоко под землей, и двери в погреба и подвалы завалили какими-то огромными дубовыми ящиками, больше похожими на гробы. Тех, кто сопротивлялся, положили между «гробом» и землей, и садились на «ящик» пить чай. Их кожа была обветренной и шершавой даже на вид, смуглой от постоянного солнца. Они выглядели так страшно, как никто на свете, по крайней мере, для одной бедной девушки.

Её не любили в деревне. Она была «слишком» для этого места, даже скорее — слишком. Слишком красивая, слишком умная, слишком проворная и непокорная, слишком свободолюбивая, слишком… Для них всех она была не от мира сего. И, тем более, среди светловолосых и светлоглазых парней и девушек смотрелась действительно волком в овечьем стаде: длинные темные волосы развевались по ветру, когда не были стянуты в тугую косу ниже южной опорной точки спины, темные глаза насыщенного и глубокого синего цвета, кожа смуглая, как будто она родилась на солнцепеке в самый жаркий день и с тех пор постоянно ходила под солнцем.

Среди не очень-то высоких жителей Ливерки она была как будто длинной жердью, среди невзрачных девок — она была бриллиантом. Она действительно была слишком для этого места… да и имя у неё было чудное — Тори.

«Птичка», — как называли её порой дети, незнамо почему привязавшиеся к «фрику».

А потом пришли эти, чёрные. С юга, с восходом солнца. Как саранча — смели всё, что нашли. Выпили и съели всё, а что не выпили и не съели — то попортили. Вытоптали небольшие поля и огороды, поломали все деревья, что могли плодоносить. Подожгли несколько домов, а всех найденных девок попортили, жестоко надругавшись над ними. Они, хохоча, спускали своё семя в их рты, разрезанные от уха до уха. Им было весело и приятно, когда девушки корчились от боли, пытаясь запихнуть обратно в живот свои вываливающиеся внутренности, перемазанные в чужой сперме. Им было приятно, их возбуждало то, что почти полностью отрезанные груди болтались в такт мерным движениям, когда сразу двое «чёрных» натягивали одну и ту же девушку с двух сторон. Детей перерезали, словно щенят, и только её не тронули. Потому что «Птичку» не нашли.

А она, черная и тёмная, пряталась: в кронах лиственных деревьев, среди черноногих лошадей «саранчи», в темных бурных водах речки Смородины. Пряталась, таилась, зажимала себе рот руками, чтобы не плакать. Но когда они ушли, оставив после себя пепелище и пожарище, разбитых и сломленных людей — она не выдержала.

Детей Тори хоронила долго, руками вырывая могилу для каждого. Стылая прогоревшая земля обжигала пальцы, но ей было всё равно. А потом — потом грянул гром.

* * *

Лакс шёл не останавливаясь. Какое-то предчувствие, знание, эфемерное ощущение гнало его вперёд и вперёд, как будто бы он мог не успеть. Настроение было мрачным; отчего-то на пути в последнее время попадались только пожарища да люди, покончившие с собой, как будто других проблем у них в мире не было. Лаксус порой думал, что это гигантская саранча прошла по полям и деревням, настолько тут было пусто, пустынно и мрачно — одна пустошь да пепел кругом. А потом и вовсе хлынул дождь — с громом и молниями; и раньше-то он любил такой, а теперь не было даже шанса на хорошее настроение — ни ночлега, ни очага, ни даже собеседника, только он и злое небо…

Внезапно Лаксус обо что-то споткнулся. Отвлекаясь от своих мыслей, он присмотрелся, что же возникло у него на пути, и увидел небольшую могилку за ровной и плотной стеной дождя. На камне было выцарапано: «Хикаши, 11 лет».

Лаксус нахмурился и решил пойти дальше — только оказалось, что идёт он вдоль этих самых могилок. Везде были дети; любовно сложенные аккуратные холмики затопляли сознание и смывали остатки адекватности не хуже той самой стены дождя, через которую продирался Лакс. Чтобы хоть как-то сохранить остатки здравого смысла, он решил смотреть не по сторонам, а себе под ноги, хоть это и означало рискнуть в какой-то мере. Гром, грянувший вслед за вспышкой молнии, заставил резко передумать — впереди, буквально в пяти шагах, на земле сидела девушка.

Длинная полураспущенная коса, вся измазанная в земле и саже, волочилась в луже под сильным потоком грязи и воды. Руки девушки безвольно опустились вдоль тела, а взгляд был как будто пустым. Дреяр, понимая, что именно девушка похоронила всех этих детей, поднял ее на руки и прижал к себе.

— Тут есть где укрыться от дождя? — спросил он тихо и так мягко, как только мог.

Девушка без слов указала в одну из сторон, и волшебник молниеносно двинулся в указанном направлении. Вскоре он понял, что девушка по привычке, по всей видимости, указала на свой дом: стоящая на отшибе хижина была не тронута ни огнём, ни теми, кто сотворил все эти ужасы. Маленькая, она как будто бы терялась на фоне лесополосы, пряталась за мощными стволами деревьев и густым, разлапистым хвойным кустарником.

Лаксус зашёл в хижину буквально на ощупь, тем более, что он все еще прижимал к себе так и не подавшую признаков жизни девушку.

Пришлось разбираться во всем самому. Подсветив себе шаровой молнией, он усадил девушку на пол у камина, на шкуру какого-то животного, и разжёг дрова в камине — стоило согреться. Он не знал, было ли тут во что переодеться и ему, и девушке, а потому просто набросил на неё свою куртку — что не особо помогало, но так она хотя бы реагировала на окружающее её безобразие. Схватила тонкими пальчиками полы куртки, укуталась в неё, глубоко вдохнула аромат у воротника — хотя чего бы там вдыхать, спрашивается? — и грустно улыбнулась, невидящим взглядом уперевшись в огонь. В хижине нашлись травы, лечебные и просто приятно пахнущие, даже высушенные и приведенные к какому-то систематическому порядку. Нашлись и чайник с плитой, и даже немного еды. Только сменной одежды Лакс так и не нашёл, а девушка, выглядевшая, как тростинка, с лёгкостью могла заболеть — Лакс не знал, сколько именно она сидела под проливным дождём.

За окнами грянул гром, вспыхнула молния, выхватив мертвые тела и сгоревшие хижины за окном, и девушка тонко всхлипнула, зажимая ладошкой рот.

Лакс опустился на колени немного сбоку неё.

— Скажи, тут есть во что переодеться и где отмыть тебя? — о себе он даже и не думал в этот момент. Страшно было представить, что тут произошло, и он даже и не хотел, наверное, — настолько было противно хотя бы задумать о б этом.

Девушка подняла на него безжизненный взгляд. Хотя Лаксу на миг показалось, что в нём мелькнуло удивление, но он списал это на блеск молний за окнами и неяркий свет собственного творения; в конце концов, девушка по-прежнему казалась пустой.

— Там, — тонкий пальчик указал на пол в углу.

Лакс поднял брови.

— Я ничего там не вижу, — покачал он головой.

Девушка тяжело вздохнула.

— Там, — снова ткнула она пальчиком, — люк, ход. Колодец, горячий… — и всхлипнула.

Лакс прижал девушку к себе, по какому-то наитию начиная гладить её по волосам, а она рыдала у него на груди, не давая даже шанса и так мокрой одежде просохнуть. Лаксус поднял её на руки и кое-как переместился к указанному уголку хижины. И правда, ощущался лёгкий сквознячок. Лаксус попытался хотя бы одной ногой нашарить крышку люка, но не преуспел. Тогда он опустился на колени и кое-как принялся искать её, пока тонкие пальчики не схватили его ладонь и не подвели к самому краешку между полом и стеной хижины, где была достаточно большая щербина. Потянув за неё, молниеносный волшебник открыл люк — не особенно большой, но достаточный, чтобы спуститься вниз вместе с живой ношей на руках.

Подхватив девушку под попу, и особенно о приличиях не заботясь, он спустился по шаткой лесенке вниз. Ход был большим, просторным, а его своды — укреплены просмоленными балками. Но ход уходил в две стороны, так что он растерялся.

— Туда, — указал тонкий пальчик, в земле и саже, и внук Макарова двинулся в указанном направлении.

Это было странно, вот так, идти и знать, что там, сверху, бушует гроза, но не слышать раскатов грома, пробирающих до костей, и не видеть сверкающих в ночной тьме молний, разрезающих плачущие небеса на неровные части, как будто обломки.

Ход длился и длился, ноша на руках немного успокоилась и даже, кажется, задремала, а мыслям Дреяра не было покоя. Молниеносный волшебник размышлял, что могло привести к такому печальному исходу? Почему она одна осталась в живых, неужели нельзя было ничего сделать? Да и, по-хорошему, не дело это — пускать в бой против таких извергов, кем бы они ни были, одну молодую, и, чего греха таить, красивую девушку…

Лаксус тяжело и тихо выдохнул, медленно пропуская воздух сквозь сцепленные зубы: разбудить девушку, даже имени которой он не знал, не хотелось. Ей и так досталось…

А ему — ему долгое воздержание давило на мозги, да и не только на мозги, идти становилось всё неудобнее. Уже несколько лет он бродил дорогами Земного Края и ни разу не позволил себе даже просто зайти в… хм, скажем так… заведение не приличествующего толка, вот, чтобы сбросить напряжение, а уж не то чтобы засмотреться на какую-то девушку дольше, чем…

А теперь в его руках мирно посапывала красивая, сексуальная девушка, и даже грязь, земля и пепел, осевшие на коже и волосах, не портили её облика. Где надо — были округлости, где надо — так сказать, впадинки... К тому же, позы девушки волшебник так и не поменял, так что всё так же держал её под «нижние девяносто», а во сне его незнакомка так повернулась, что теперь упругие полушария груди тёрлись о его грудь, почти обнажённую — не считать же тонкую мокрую тряпку за одежду? — и доставляли... не то чтобы дискомфорт, но к определенным неудобствам приводили.

Наконец ход закончился, и Лаксус было вздохнул с облегчением, — но, как оказалось, рано.

Несколько больших чаш, в которых бился подземный горячий источник, располагались каскадом. Скрыться от чьего-либо взгляда тут было нереально, и даже темноты как таковой не было — освещение давали растущие на стенах прекрасные светящиеся кристаллы различных цветов.

— Р-романтика, блин… — тихо прорычал Лаксус, уже ощущая, что его «неудобство» упиралось бы в девушку, если бы не его рука. — Эй, соня... проснись, мы пришли..

— Не хочу… — не просыпаясь, ответила девушка, и этот голос, сонный и слегка хриплый, наполненный ленцой и негой, не вязался с тем, что он слышал раньше, — безэмоциональным, словно у куклы, абсолютно ровным тоном. Мёртвым, даже…

— Надо, — мягко проговорил Лаксус, и, не удержавшись, заправил выбившиеся пряди за ушко смуглокожей красавицы, проведя по её скуле большим пальцем. — Не я же буду тебя раздевать и купать, это неприлично…

— А мне плевать, — тихо-тихо, на грани слышимости, проговорила девушка, только крепче цепляясь за мокрую футболку Лаксуса. — Мне так хорошо…

Лаксус замер на полушаге и тяжело вздохнул.

«Это будет труднее, чем я думал», — подумалось ему, и никакого другого выбора, кроме как действительно самому раздеть и отмыть это чудо, у него не было. Ну, не оставлять же её в мокрой и грязной одежде!