Bound Until Death

Кусочки прошлого

Этому парнишке жутко не повезло.

Надпись на запястье оказалась не просто черной и безжизненной, но, словно боги посчитали этого недостаточным, даже сами буквы были странными и незнакомыми, так что ни одна живая душа не могла прочесть начертанного имени. Поэтому взрослые смотрели на него с жалостью и сочувствием, и каждый подобный взгляд был хуже предыдущего.

Дети же лишь постоянно задирали, придумывали обидные прозвища, дразнили, говоря, что боги даровали ему в нареченные демоницу, монстра, страшную тварь из иного мира. Что он проклят. Они потешались над ним годами.

Но они перестали смеяться, когда мальчик случайно вобрал в себя душу дракона, что погиб в битве неподалеку.

Они перестали смеяться, когда прилетели другие драконы, назвали его Довакином и забрали с собой, чтобы обучить всему, что знали сами.

Они перестали смеяться, когда он вернулся — в маске и с новым именем.

Мирак.

* * *

Двадцать один дракон.

Он поглотил души двадцать одного дракона, покорил волю десятков других, но этого было недостаточно. Мирак стоял на коленях перед собственным храмом, утомленный и раздавленный боем, окруженный дымящимися костями выпотрошенных ящеров, когда, наконец, явился Валок.

Мирак всегда знал, что Валок отличается от иных жрецов Солстейма. Преданный Культу фанатически, неистово, он слепо следовал любому указу владык и лез из кожи вон, чтобы исполнить их капризы, пусть даже бесчисленно жертвуя жизнями людей, которыми повелевал. Закрисош, Дукан, да даже сам Азидал в сравнении с ним были настоящими предателями.

Потому Мирак нисколько не удивился, что драконы послали именно Валока закончить начатое — слишком гордые, чтобы явиться и биться с ним самостоятельно (или слишком напуганные его криком Подчинения Воли?).

Из последних сил Мирак заставил себя подняться на ноги — если уж ему и суждено погибнуть, он не собирался умирать на коленях.

Но затем....

Затем...

Он почувствовал до боли знакомый холодок, запах сырости и гнили, успел разглядеть темно-зеленые склизкие щупальца, что шустро обвивались вокруг его тела, резко дергали, утягивали его куда-то, уносили прочь. Мундус стремительно блек перед глазами.

И Мирак не увидит его еще очень, очень долго.

* * *

Влажная прохлада Апокрифа студила кости, она крала у него тепло и саму жизнь, делая Мирака таким же опустошенным, почти мертвым, как и все, что окружало его в этом гиблом месте. И лишь крошечный луч надежды заставлял делать вдох за вдохом: эта последняя надежда отпечаталась тонкими символами на его руке.

Время текло (все дольше и дольше), и письменность, языки из мира живых менялись: он видел это на страницах многочисленных книг, что появлялись в Апокрифе. Каждое новое наречие медленно, один болезненный шаг за другим, приближало его к разгадке тайны той надписи, что была им бережно сокрыта даже от всевидящего ока Хермеуса Моры.

Мирак читал, исследовал, ждал. Он изучил каждый дюйм бесконечных стылых залов этого плана Обливиона, лишь изредка находя собеседников в алчущих знаний людях, забредавших сюда. Странники оставались с ним недолго, ведь все они рано или поздно обращались в одержимых, молчаливых, бездушных Искателей.

Он продолжал ждать, и когда, к своему огромному удивлению, нашел в Апокрифе драконов, и когда с легкостью покорил их своей воле. Он продолжал ждать того момента, когда, наконец, сможет прочесть имя на своем запястье.

Он ждал.

Ждал.

И ждал.

А затем...

Затем...

Наконец-то (наконец-то, наконец-то!), спустя почти четыре тысячелетия с того дня, как он оказался в Апокрифе, надпись на руке вспыхнула ярким светом: кожа засияла так, словно ее подожгли зачарованным пламенем, и гниющий холод отступил, позволяя Мираку, наконец, согреться после стольких лет.

И тогда он понял: пришла пора покинуть это место.

* * *

Мирак узнал, что Алдуин вернулся, а с ним явился и Драконорожденный. Точнее — Драконорожденная.

Ну разумеется.

Мирак отдал строгий приказ последователям — не привлекать внимания ни того, ни другой. Он не хотел, чтобы они узнали о нем, чтобы Алдуин заподозрил, что он все еще жив — до тех пор, пока он не наберет достаточно сил, чтобы не позволить им обоим себя остановить. И тогда он сбежит от трижды проклятого Хермеуса Моры. И тогда он, наконец, найдет свою нареченную, и они рука об руку одолеют Алдуина. Только так — вместе, ибо Мирак отказывался верить, что предназначенная ему была бы слабее, уступала бы в мощи. Нет, она должна быть ему идеальной парой — его единственная суженая, лишь одна, что равна ему.

И тогда они вдвоем, наконец, приведут в порядок этот сошедший с ума мир.

* * *

Вскоре к нему заявилась Драконорожденная.

Мирак, не задумываясь, отправил ее восвояси. Ему было не до нее — он был слишком близок к долгожданной свободе, он предвкушал, что скоро вдохнет сладкий чистый воздух Нирна, почувствует такой желанный жар солнечных лучей и позволит морскому бризу трепать черные волосы и полы его одеяния. Там, где-то там, под синим небом, его нареченная ждала своего Мирака и чувствовала в груди такое же живое пульсирующее тепло. Он разыщет ее и убережет: она никогда не испытает того ужаса, что вселял Апокриф — лишь услышит от него рассказы о том, как страшно это место и как опасен даэдрический принц, что обитал здесь.

Ему не терпелось, как же ему не терпелось наконец ее найти!

И все же Мирак не забывал об угрозе и изучал своего нового соперника, закапываясь с головой в заметки о последней Драконорожденной, оценивая ее способности издалека (впрочем, не только издалека: он видел их и вблизи, пока крал души убитых ею ящеров). Копии дневников, обрывки записок, пересказанные новости — все складывалось в целостную картинку, демонстрируя ему волевую женщину, что пыталась принести пользу миру, не забывая, впрочем, и о себе.

Но затем...

Затем...

Он увидел имя своей суженой, все четыре слова, впервые за эти долгие века, наконец, встреченные им на письме.

Он остановился, вернулся к началу строки, перечитал. Перечитал снова. И снова. Этот крохотный параграф о новом тане Вайтрана. А затем Мирак принялся смеяться. Хохотать. Громко, истерично, без всякой надежды остановиться и перевести дух.

Довакин.

Ему была предназначена она, Драконорожденная, и он не мог себя пересилить и унять этот громкий, этот дикий смех: из глаз брызнули слезы и горячими солеными струями устремились вниз по его лицу, невидимые за металлической маской. Пальцы судорожно, крепко сжимали потрепанную книжонку, а громкое эхо гомерического хохота отражалось от гулких стен одного из сотен пустынных залов Апокрифа.

* * *

Битва была яростной и совсем непростой. На самом деле она была одной из самых тяжелых в его жизни.

Если Драконорожденная и знала, что он был ее соулмейтом, то не подавала виду, пряча от него лицо за маской Конарика.

Боги, она была великолепна в бою! Пусть их стили фехтования были поразительно разными, каждый удар давался Мираку нелегко — его сила с лихвой компенсировалась ее скоростью: она успевала парировать все его выпады собственными. Ее умение колдовать было почти идеальным, хотя он успел оценить лишь часть ее талантов: школа восстановления освоена прекрасно, да и цепкие хлесткие молнии, что срывались с кончиков ее пальцев, поражали своей мощью.

А Голос… Она знала всего несколько криков, и все же ее Голос был силен. Он обещал со временем окрепнуть, стать еще громче, еще разрушительнее.

Она была именно такой, какой он жаждал ее увидеть.

За звоном клинков Мирак слышал ее заливистый смех, и с удивлением осознал, что впервые за долгие годы там, за маской, он широко ухмыляется.

Он был взбудоражен, возбужден этой музыкой боя, и его пылкость, его клокочущая мощь и бешеный задор заставляли сердце стучать, как сумасшедшее. Драконья кровь и душа кипели, и Мирак невольно разрешил себе биться на полную, не сдерживая своей силы, без жалости и поддавков, пусть даже и против собственной суженой. Она отвечала на равных — и этот бой, неистовый и страстный, нравился ей так же сильно, как и ему.

Но затем...

Затем...

— Ты что же, думал сбежать от меня, Мирак?!

Он успел услышать лишь глухой щелчок, резкий порыв гнилостного ветра — и его душа была вырвана из тела. Последним, что он увидел, были распахнутые в ужасе и гневе голубые глаза за золотой маской Конарика, что созерцали щупальце Хермеуса Моры, торчавшее из середины его груди.

И впрямь — его нареченная.

* * *

Но затем...

Затем...

— SLEеN TIiiID VOo!

А затем Мирак открыл глаза, и небо отразилось в них своей бесконечной, прекрасной синевой.

--------------------

Примечания:

Иллюстрации:

Последний день в Мундусе: https://pin.it/4n89Ofi

Тысячелетия в Апокрифе: https://pin.it/4fiAl8q

Благодарность хозяина: https://pin.it/Qtv0p80