Механическое сердце

— Почему ты ходишь одна по лесу, Птица Джо? Ах, прости, — тут же поправился он, глядя на засыпающего у его ног щенка. — С самым лучшим и верным другом. Но рядом с тобой нет человека.

— Как это нет? А ты что — не человек?

Реджинальд рассмеялся и покачал головой.

— Я ведь только с тобой недавно повстречался, а до этого ты много дней ходила только со своим другом.

— А-а, ты это имеешь в виду, — важно кивнула Птица, пробуя на вкус новое, выплывшее из пустоты ощущение. Ей теперь было очень тепло внутри. — Ну, я ушла из города, потому что император хотел меня отправить в утиль за то, что я проявила иници…тиву и проверила его дракона. А оказывается, не надо было ее проявлять, потому что мне этого не велели. А раз так, то я, получается, обладаю первым уровнем неконтролируемого свободомыслия. Императору это не понравилось. Вот. А я его проявила, знаешь, почему?

Человек слушал Птицу очень внимательно, а его улыбчивое лицо очень посерьезнело, и даже рыжина вдруг стала какой-то солидной.

— Расскажи, Птица Джо, не знаю.

— Потому что я чувствовала себя перед ним виноватой, — пояснила она, довольная, что услышала желанный вопрос. — Мне этого щенка подарила сумасшедшая девушка, она стояла на улице Веселых могильщиков и кружилась, а сама мне сказала, что она танцевала. Ее зовут Эрис, и она отдала мне щенка, а потом сказала, что он мне подарит целый мир. И я подумала, что если он правда мне подарит мир, то сначала должен отобрать его у императора, а этого нельзя делать.

Реджинальд серьезно кивал и слушал.

— Я должна была отдать щенка стражникам, чтобы они его убили и спасли императора, но я… я не отдала. Ведь он еще ни в чем не виноват! Правда?

— Конечно, не виноват, Птица Джо. И что это за император, что испугается такого замечательного щенка? Нет-нет, ты все правильно сделала! Тем более, ты сама подумай, мир-то есть не только у императора, мир есть у всех. И у тебя, и у щенка, и у старика Гора.

— И у Эрис?

— О, конечно! У нее очень много мира!

— Вкусный чай.

Темнело. Пламя в сумерках отплясывало джигу и бесстыдно коптило синее небо. А Птица Джо все согревалась и согревалась. Ей стало вдруг ясно, как холодно было раньше — и как… слово тут же потерялось в пустоте, но Джо и его распробовала на вкус. Она только им и питалась, оказывается, всю свою жизнь — этим словом.

— А как называется, — спросила она, — когда… когда… раньше было пусто везде, хотя на самом деле это не так. Но все равно пусто. А вот сейчас стало не пусто.

— О, Птица Джо, это называется одиночество.

— Я не хочу от тебя уходить, Реджинальд. С тобой нет одиночества.

Он улыбался и гладил ее по голове, а ее сердце изгоняло последние пятна синевы — оно золотело и золотело под рукой у рыжего человека.

— Мне только завтра утром нужно навестить старого Гора, Птица Джо. Но я обещаю, что тебе больше никогда не будет одиноко.

Плотина в ее голове больше не могла выдержать пустоты, она изливалась на весь мир Птицы Джо, наполняя сердце теплом и золотистым светом.

— А как называется, — спросила она, всхлипывая, — когда внутри тебя большое-большое пространство с теплотой и словами?

— Это называется вечность, Птица Джо. Она немного страшная, но ты привыкнешь.

Огонь взмывался в небо языками оранжевого цвета, смешивался с золотом. Золото растворилось в чае, в земле, в деревьях — во всем мире.

— Живые только тогда живут, когда делятся ей, — добавил что-то непонятное Реджинальд час спустя, укрыл заснувшую в золотых снах Птицу Джо и тихо ушел, забирая с собой сундук с ответами.

А под его ногами росла моховая тропинка.